Первая история – о силках судьбы.
Вторая – о силках закона и пользы.
Царь ракшасов вспоминал, как у себя дома, на Ланке, издевался над пленниками – унижение героев забавляло, ощущение собственного могущества хмелем кружило единственную голову, возможность казнить и миловать доставляла райское блаженство… И это было правильно – иначе зачем нужны богатство, власть, воинские победы?!
Но ад жил по другим законам. Исподтишка наблюдая за слугами Ямы, Ревун ни разу не заметил на их физиономиях злорадных ухмылок или раздражения, когда он, дергаясь на колу, выкрикивал проклятия и оскорбления (впрочем, это хоть как-то спасало лишь поначалу). Чувство превосходства, сострадание, наслаждение чужими муками – ровным счетом ничего не отражалось на бледных лицах киннаров.
Любая пытка, любое поведение пытаемого – равнодушные палачи словно были частью мучений!
Равана уже готов был счесть киннаров бесчувственными, неполноценными существами, тупыми исполнителями чужой воли. Но однажды случайно заметил, как двое сменившихся киннаров, отойдя в сторону, разговорились о чем-то между собой. Его мучителей словно подменили! Один оживленно жестикулировал во время рассказа, второй внимательно слушал, потом брякнул два слова, взлохматил красную шевелюру – и оба от души расхохотались! Хлопая друг друга по плечам и утирая слезы, выступившие от смеха, киннары направились прочь, а Равана еще долго смотрел им вслед.
С высоты кола.
Этот случай подсказал бывшему Десятиглавцу убедительней целой своры мудрецов-наставников: то, что для ракшаса некогда было развлечением и утверждением собственной власти, для киннаров являлось работой. Буднями, повседневностью, монотонным трудом, который адские служители прилежно выполняли тысячелетие за тысячелетием. Они были выше ненависти, наслаждения или сострадания. Просто каждый грешник обязан получить свое и уйти на новое перерождение. А на его место придет другой. Киннары должны мучить, а грешники – мучиться.
Таков порядок.
Таков Закон.
Недаром вторая ипостась Петлерукого Ямы – тот же самый Закон-Дхарма, и недаром Князя Преисподней зовут Дхарма-раджей, Царем Смерти-и-Справедливости.
Поняв это, Ревун смирился окончательно. Никто не издевался над ним, не желал ему зла – и стало быть, некого было ненавидеть или молить о снисхождении.
Таков Закон.
Теперь Равана все чаще вспоминал годы своего беспримерного подвижничества, и иногда ему казалось, что сейчас он снова предается аскезе и истязанию плоти. Нет вокруг мучителей-киннаров, нет адс ких тварей и огненных дождей – все эти муки причиняет и принимает он сам.
Добровольно.
Странное дело: когда нынешнее положение представлялось великому ракшасу в таком свете, боль от пыток слабела.
И то, что царь ракшасов изведает в аду, то, что выведет его из ада, Брахман-из-Ларца Дрона, герой второй книги, познает, скитаясь по свету в тщетных попытках добиться признания у единственного наставника, не захотевшего его учить – у Рамы-с-Топором.
– Они все уговаривали меня остаться, Учитель. Все прежние Гуру. Искали причины, настаивали, сулили дочерей в жены… А я уходил. Там больше нечего было брать. Закон и Польза подгоняли меня, Закон и Польза… и что-то еще, неизвестное мне самому. Даже Наездник Обрядов, глава Шальвапурской обители, хотел, чтобы я остался у него. Молчал, а глаза выдавали. Один ты… научил, ударил и ушел. Почему?
– А ты сам как думаешь? – Рама опустился на порожек хижины и машинально огладил кончиками пальцев лезвие Топора-Подарка.
– Сам? Не знаю… Можно ли так: отдавать без Закона, встречаться без Пользы, уходить без прощания? Ведь твой последний удар – он был бесчестным! Исподтишка, в нарушение кодекса битвы! Мне бы обидеться, забыть… а я все помню! Думаю: что хотел сказать мне твой кулак? Для того и в Святое Место ходил, для того и сюда, на Махендру явился… Дрона замолчал и отвернулся.
– Не верь мне, Учитель, – тихо сказал он. – Это не я с тобой говорю. Это не я… Я другой. Совсем другой. Я к себе привык, а ты меня мучишь. Шел к тебе, думал, о главном беседовать станем. Знал: где оно, главное, какое оно… Пришел, рядом стою – ничего не знаю. Ни главного, ни мелкого… Мне уйти?
Откуда такое пренебрежение? Почему? Дрона не понимает. Ведь он ученик, о котором можно лишь мечтать: он не знает страха, он обладает нечеловеческой памятью и нечеловеческой же силой, его любимые слова «Закон соблюден и Польза несомненна». Он не ведает страстей… Нет. Ведает.
Дрона изглодан страстями. Но не теми, к которым так привык обычный человек. Нет в нем ни сласто-, ни власто-, ни сребролюбия. Есть лишь неимоверная жажда познания. Он, рожденный не от женщины, проклятый собственным отцом, не умеет ни любить, ни дружить, ни улыбаться. Он супермен! И как все супермены, несчастен именно потому, что не в силах стать человеком.
Много дорог пройдет воин-брахман, пока не встретит тех, кто заставит его стать человеком. Серебряного Арджуну и женщину по имени Крипи.
– Дядя Дрона! А ты… ты будешь меня учить?!
– Конечно, буду, маленький герой! Слышал, что сказал твой прадедушка Грозный? – Слышал! Я слышал! Только ты это… я буду самым лучшим, только ты… ты люби меня больше всех, вот!
– Люби меня больше всех… – беззвучно повторили сухие губы Дроны.
Бронзовое зеркало отразило тайный призыв. Произнесенный единственно верным образом. Нянька еще раз проморгалась: ей почудилось, что живой Опекун Мира с рельефа тихо смеется, глядя на окаменевшего Брахмана-из-Ларца.
А Дрона чувствовал, как его глаза светлеют, светлеют навсегда, и в них отражается хлопковолосый мальчишка, крохотный герой, святой символ дома, счастья, покоя…
Мальчик с лицом юного Громовержца.
Серебряный Арджуна.
Тот, ради которого Дрона пойдет на все.
…Как раз сейчас седой брахман с морщинистым лицом повернул голову, и его серые, с каким-то стальным отливом, внимательные глаза остановились на женщине.
И Крипи задохнулась – Дрона смотрел на нее так, словно сотню раз видел ее во сне, лишь сейчас сумев встретить наяву.
Поставив счастливого Арджуну на землю и не обращая совершенно никакого внимания на окруживших его людей, сын Жаворонка пошел к своей невесте – Крипи смотрела, как он идет, и седина или морщины с этого момента были не значительней снежинки под солнцем.
Даже проведи она тысячу лет в воинских упражнениях, которые до сего дня составляли смысл ее жизни, никогда, ни при каких обстоятельствах Крипи не научиться двигаться так, как двигался маленький брахман.
Брахман-из-Ларца.
Свой.
Так Брахман-из-Ларца станет на сторону пандавов, всем сердцем полюбив третьего из братьев, Арджуну.
И поняв поздно, слишком поздно, что такое любовь, Дрона тоже проклянет Бога-Опекуна.
– Будь ты проклят, – шептали запекшиеся губы Брахмана-из-Ларца, – будь проклят навеки! За то, что сделал меня таким… за то, что носил меня на руках, за отравленную колыбельную, за червя в плоде, за живую игрушку… будь проклят! Это твоя Опека сделала меня чудовищем, исковеркала жизнь и заставила сына бояться собственного отца! Если есть у меня хоть какие-то духовные заслуги и даже если их нет – пусть случится по слову моему! Да обратится в прах все, к чему ты стремишься, и, когда ты достигнешь своей цели, пусть твой великий триумф обернется для тебя величайшим поражением!
Брахман-из-Ларца собрался с силами и закончил:
– Да будет так!
Такова любовь. Она станет главным наставником Дроны, а не Рама-с-Топором, своим предательским ударом намекнувший Брахману-из-Ларца: Закон может быть нарушен. Ради Пользы. И как только Закон падет, наступит Эра Пользы, Двапара-Юга. А следующая за ней – Кали-Юга.
Любви чужд закон и не важна польза. Она разверзнет в груди самого могучего героя его собственный ад, проведет через пытки, которым ужаснется даже все видавший Яма, откроет мудрецу глаза и заставит его понять, сколь бесполезны прежние знания. А людей она поднимет на борьбу с Миродержцами – и богам не вырваться из сети, сплетенной людьми. Просто. Людьми.
И снова мы узнаем, что Опекуну не победить. Второй раз.
А третья история – о свободном человеке. И опять – о любви. Собственно, на ней все и держится, из-за нее все и разваливается.
То оттого, что ее слишком много, то оттого, что ее слишком мало.
Карну-подкидыша по прозвищу Секач любил и его родной отец – Сурья-солнце, подаривший сыну волшебный доспех и серьги, добытые богами при пахтанье океана, и его приемный отец – царский возница-сута.
А вот царевичи-пандавы, пятеро братьев, не любили. С первой встречи.
Обид Карна сносить не привык. Одиннадцать лет – возраст поступков, а не тайных кукишей за пазухой. Поэтому в следующее мгновение мордастый уже катился по земле от ответной затрещины. Досталось и барчуку – за «сутиного-сукиного сына», в общем, не прошло и минуты, как дрались все. Естественно, впятером против одного. И хотя Карна был старше и сильнее любого из братьев, численное превосходство вскоре стало сказываться.
Маленькие кшатрии били всерьез, ловко и умело. Карне пригодился весь опыт потасовок, каких в его жизни было преизрядно: он отмахивался, вертясь взбесившимся волчком, раздавал тумаки направо и налево, и вдруг ему показалось, что голова от очередного удара пошла кругом. Тонкий комариный звон поплыл в ушах, смазывая все окружающие звуки, призрачным маревом окутывая мальчишку… бесплотное сверло вонзилось в затылочную ямку и пошло дальше, вгрызаясь в самую сердцевину души.
Карна болезненно сморщился и ощутил, как неистово зудит татуировка, которая с рождения покрывала его медно-красное тело. Мальчишке частенько доставалось на орехи от сверстников, желавших превратить татуированного приятеля в живую потеху, вторым поводом для насмешек были серьги, намертво вросшие в его уши. Правда, вспыльчивость Ушастика-Карны, сразу кидавшегося в бой, успела поостудить горячие головы чампийских удальцов, и повод для насмешек мало-помалу превратился в символ доблести.
Зуд сменился ледяным ожогом, яростно запульсировали серьги в ушах, и кожа внезапно отвердела, застывая живым панцирем. Почти сразу барчук отскочил с изумленным воплем, вдрызг рассадив костяшки пальцев о живот Карны.
Пространство вокруг сына возницы наполнилось сиянием, и сияние это текло воздушными прядями, водными струями, подсвеченными восходящим светилом. Движения врагов замедлились, их пинки все реже достигали цели, в то время как сам Карна чувствовал себя разъяренной коброй. Торжественный переливчатый звон навевал покой и уверенность, окружавший свет давал силу, чудесные латы могли отразить любой удар, не стесняя при этом движений, и противники в страхе жмурились, словно пытались глядеть на раскаленный диск полуденного солнца.
Что из всего этого было на самом деле? Что – только чудилось?
А на самом деле Карна был старшим братом царевичей. Незаконным сыном царицы Кунти, матери пандавов. Но он этого не знал, делая свой выбор верности и любви в пользу кауравов. Но и узнав, не переметнулся на сторону родичей.
Ты молчал долго.
