Время от времени мои подруги становятся ехидными и меркантильными тварями. Сколько раз ехидной и меркантильной тварью была я сама — и сосчитать невозможно. Хочу очередной ехидне и твари сказать: так держать, детка! Так держать, потому что иначе держать невозможно. Сколько я ситуаций, похожих на твою, видала, в скольких побывала сама — и всегда одно и то же: пронзительные вопли «Как так можно, мы же родные люди!», которые переводятся как неумолкающее «Дайдайдайдай!» — и попробуй дай. Слабину, денег, свою долю в общей недвижимости — неважно. Сожрут. Ибо родные люди.
Каждый из нас проходит через испытание прочности семейных уз внезапно привалившим счастьем — как правило, в форме наследства. Счастье, прямо скажем, сомнительное, сопряженное с потерями и хлопотами, но когда заканчивается круговерть похорон, поминок и выправления всяческих бумаг, наступает вторая стадия, стадия дележа. И эту стадию редкие сестры-братья переживут, не поссорившись. Поскольку в чужой руке кус толще, а свои нужды и острей, и мучительней, и вся семья должна тебе помочь, должна, потому что… Да потому что семья!
Сибсы, то бишь сестры-братья, соперничают столько, сколько существует мир. И фраза «Разве я сторож брату моему?», не будучи отмазкой в случае убийства, все-таки имеет право на существование. Особенно когда вы оба (обе) уже выросли и никто не требует, чтобы старший вытирал нос младшему, отдавал ему последнюю печеньку и бил его обидчиков смертным боем. Конечно, некоторые старшие продолжают делать это по собственной воле, но у таких старших и жизни своей, отдельной от кровников, немного. Ну а те, кто разорвал, фигурально выражаясь, пуповину — родители или сибсы — те имеют шанс завести СВОЮ семью и жить СВОЕЙ жизнью. И защищать СВОИ интересы при дележе наследства.
Что, разумеется, является преступлением столь же тяжким, сколь и убийство, ну почти. Только одна реакция в подобном случае не есть преступление — добровольная раздача всего полученного всем нуждающимся. Им нужнее, а ты как-нибудь перекантуешься, свои люди — сочтемся, родные люди — перетопчутся.
Как ни странно, уровень сопротивления родственным требованиям не имеет значения. Ты можешь год за годом щелкать по носу желающих сделать из тебя живой рог изобилия, но они будут приходить снова и снова, печатая шаг, как на параде. А после щелчка, потирая нос, бегать кругами по семейным обедам, пересказывая в деталях: а я ей! а она мне! притом, что я ей! а ведь она мне! Родня сочувственно цокает языком или насмешливо цыкает зубом, но обиженным все звуки кажутся одинаково ободряющими. Между тем родня уже и ставок не делает, знает: не отдаст. Кремень-тетка сестра этой, которую при дележе обидели. И «кремень» в устах окружающих — определенно похвала.
Зато не сестрам, а, скажем, дочкам обиженных при дележе достаются менее престижные характеристики.
Вспомнилось, как мамочка после получения мною отцовского наследства твердила мне: отдай комнату, которая тебе досталась при нашем разводе с твоим отцом! отдай всё, что отложила на ремонт! отдай накопления, на которые собиралась Европу объездить — вот еще, баловство какое! мне нужнее, я дом строю! — и родня согласно кивала головами: отдай. Старушке нужнее. Родителей надо содержать. А что маменька из отцовской квартиры вывезла все, не приколоченное гвоздями, даже люстры сняла, переписала на себя гараж и пару иномарок — ей надо. Она недополучила при разводе, когда забрала себе трехэтажную дачу и двухкомнатную квартиру в центре. Папаша тогда был осчастливлен однушкой в Филях, а я — комнатой в хрущобе у МКАД. И нам должно было хватить, много ли дочуре с папашей надо, бессемейным. А мамочка замуж собиралась, как же без дополнительной жилплощади, очередной муж был взят в семью безлошадным, за молодость. Подозреваю, что он нехило мамочку обчистил в ходе поисков семейной гармонии, Артурчик этот, на южном пляжу найденный.
И пускай я с 17 лет живу на свои, не помню, как выглядит подарок на Новый год или на день рождения — хули мне не заработать себе на квартиру? В 80-е-то годы, с незаконченным высшим образованием? Так что отдай свою долю мамочке, она бедная, обездоленная своими жадными… членами семьи намба ван накануне создания семьи намба ту.
Комнату обездоленная у меня не отобрала, денег не выцыганила и с обидки подалась в эмиграцию. Там проебала и дачу с квартирой — свои, и квартиру мужа (уже третьего, не безлошадного) на Бауманской, и все деньги, отложенные на счастливую старость. Обнаружив себя живущей в крохотной двушке в критской деревеньке, с мужем, который чинит в отеле унитазы, и работающей фактически за еду посудомойкой в местной жраленке, мамахен засобиралась обратно в столицу сраной Рашки, изруганной ею вдоль и поперек. Где у нее уже ни стола, ни дома, как у той стрекозы, не было, зато муж был истинный муравей. Купил на остаток подкожных участок на Шатурских болотах и принялся за возводение хором для своей королевы. Десять лет бился, точно рыба об лед, пахал на трех работах, покуда его королева выгуливала в лесополосе собачек, рассказывала, до чего тяжело вести дом, и строила прожекты, как бы ей внезапно разбогатеть. Ну и, конечно, добивалась от своей жадной, жадной дочери, чтобы та ее содержала, продвигала на ТВ и пристраивала в лучшие издательства города Москвы.
Мамочке, как всегда, было надо. При этом уровень ответственности дочери за тех, кого она рекомендует СВОИМ работодателям, не учитывался — зачем? Оправдается как-нибудь за мамочкино неумение соблюдать дедлайны и за ее же привычку все делать левой ногой, от книги до эфира.
Дочь, конечно, устроила мамочке книжку в издательстве и пару ток-шоу, но потом сорвалась с багра и отказалась: а) за маму писать бесплатно и б) в тиливизере дурака валять, по полдня съемок-записи дожидаясь. Тебе надо, сказала дочура, ты и пиши, и сиди, и ходи. «Я не князь, мне работать надо» (с). Сука. А без дочки маму никто не захотел, что, впрочем, было неудивительно: сперва все и везде синопсисов хотят, резюме, собеседований, пробных текстов. Суки. Но написанные дочкой синопсисы и резюме мама даже с приложения не скачала, не то чтобы разослать. Зато родне пожаловаться на то, что дочка ее не понимает и никак ей не помогает, сама, всё сама — это святое.
И родители — это святое. И сестры — это святое. И братья — это святое. А уж какое святое семья — это ваще.
Откуда, спрашивается, столько святотатцев? Кого ни спроси, любой расскажет о семейных конфликтах, длящихся десятилетиями, начинавшихся, как правило, с денежно-имущественного вопроса. Хотя нет. Вопрос встает ребром, когда назрел. А до этого — годы и годы кохания маленького. Маленьким может считаться не только младший в семье, но и средний, и старший, и самый старший, и здоровый, як конь — размер, как говорится, не имеет значения. Главное, что ему НАДО. Он так привык, что все ему, ему и ему. И уже не суть важно, в каком положении находится эта не первой молодости деточка, вся семья ей обязана давать в долг без процентов на хренпоймисколько, а то и без отдачи. И не жидись, тащи всё, что в загашнике накопилось, ты еще заработаешь, деточке нужнее, откуда она возьмет, кабы не мы.
Но однажды наступает миг, когда деточке уже не куклы-платьица-конфетки требуются, а тачки-квартиры-должности. И тут наша деточка, мягко говоря, хуеет. Она настолько уверена, что ее — это ее, общее — это тоже ее, и твое — ее, и чужое — ее, что может добздеться до полного раскардаша.
Мне одна такая любимица семьи позвонила, узнав, что я отказалась от должности коммерческого директора некой фирмы — и попросила в долг… семнадцать тыщ зеленых. По тем временам, в начале 2000-х это составляло весь мой годовой доход, ага. Любимице семьи, оказывается, приспичило квартиру купить, так она не в банке кредит брала, а собирала по знакомым — чтобы без процентов. Я, дрянь такая, немеделенно задала вопрос, не опизденела ли эта любимица, часом. А девочка ну очень на меня обиделась. Притом, что мы не только родственницами не были — мы и подругами-то не были. Просто учились в одной группе на истфаке МГУ. Относительно недавно наша общая сокурсница поинтересовалась, не хочу ли я пристроить на психфак МГУ подросшее чадо той самой любимицы — деточка деточки подросла и решила: психфак ей подходит. А я, как бывшая сокурсница, подхожу для устройства второго поколения любимиц на бюджетное местечко в Московский универ. И тогда мы с любимицей помиримся, вот радость-то!
А я с ней и не ссорилась, ласково улыбнулась я. Но рада тому, что она в ссоре со мной. Мне греет душу мысль, что она больше никогда не попытается меня просить. Лично, по крайней мере.
Вот до какого бесстыдства доходят любимые деточки, свято верящие в то, что мир у их ног. Уже. Весь. Непонятно с каких щей такое барство, но вера — великая вещь. И ее почти невозможно разрушить, чтобы донести до деточкиного мозга простую инфу: все вокруг сцуки и ниатдадуд. Так что деточка гарантированно окажется одна против всего мира. Который ну такая сука…
