Трехголовый устал от людей. Он так от них устал, что готов был убивать даже тех, кто бы на пушечный выстрел к его пещере не приблизился, не то что лезть внутрь и требовать услуг, сокровищ, любви, восторгов, благ земных. Он устал от желания людей сюсюкать и заигрывать со старым драконом — так, словно тот был маленькой девочкой или хмурой официанткой. Временами Трехголовому казалось: человечество живет самоощущением «А я солнечная детка, метр сорок, я ни в чем не виновата, а кто докажет». Может, это из-за того, что у людей продолжительность жизни невелика — по драконьим меркам минуты три — вот и воображают себя детьми до седых задниц, подумал дракон, с наслаждением поскреб расслаивающуюся чешую на брюхе и взмыл в воздух.
Сегодня Трехголовый намеревался грабить караваны. Последние сто лет он провел среди людей, практически в толпе (каждый год из этих ста, без сомнения, шел за три), отчего в конце концов чуть сам не очеловечился. Дракон, который под каннибализмом понимает людоедство — хреновый дракон. Хороший дракон каннибализм воспринимает как поедание себе подобных, а людоедство — как белковую диету, и никак иначе. Пора, пора было выказать свою истинную природу, пока та окончательно не забылась. Трехголовый решил поохотиться на людей, для чего только и требовалось, что настроение поплоше.
А для плохого настроения Трехголовому нужна была жара. В отличие от большинства рептилий он любил не жару, он любил воду. Сырость, холод и мрак, подземные тоннели и подгорные озера, где в кристально чистой тьме всё еще живут древние безглазые твари, давным-давно вымершие под солнцем и луной. Но уж если его вытаскивали на солнце, Трехголовый считал: грех не размять крылья, лапы, зубы и напалмовую железу.
В паре дневных перелетов в направлении зюйд-зюйд-ост по Великому перечному пути каждый день ходили караваны со специями, шелками и женщинами, точно знающими, что со всем этим добром делать. А сегодня и вовсе запахло большой падишахской миссией: повеяло черным мускусом от рабов, белым перцем и чаем с бергамотом — от плотно набитых тюков, сандалом — от занавешенных носилок и холодным, одуряющим ароматом жасмина — из-под вышитых занавесей тяжело груженых повозок. Ну и, конечно, верблюжьим, ослиным и слоновьим навозом повеяло. Да так, что Трехголовый аж сглотнул: это сколько мяса набить можно, если перерезать хотя бы половину каравана?
Отличный случай размяться.
От затеи Трехголового отвлекло невиданное зрелище. Прямо над Великим перечным путем в небе творилось странное: несколько белых облаков явно пытались порвать в клочья изрядную тучу пепла, похоже, выброшенную в небеса вулканом. Туча ловко уворачивалась, однако облачка наседали, точно стая гончих псов. К чему-к чему, а к стайной охоте дракон имел предубеждение. Во-первых, он сам был не из стайных зверушек. Во-вторых, на него самого частенько охотились стаями. В-третьих, Трехголовому нравилось время от времени заманить в глухомань стаю понаивней и там ею с комфортом пообедать, вместе с вожаками и егерями. А что? Любишь охотиться — люби и зверя кормить.
Именно это Трехголовый и собирался сделать: покормить зверя. Своего внутреннего зверя. С воплем «Йииихххааа!!!» чешуйчатая туша вломилась в тучу пепла и немедленно перекусила парой белых облачков. Облачка на вкус оказались как сырость и позитивное мышление — ни рыба, ни мясо, в общем. Трехголовый заплевался всеми пастями, но решил истребить все эти белые мокрые штучки — так, интереса ради.
— Эй, а разрешения спросить — корона свалится? — раздался голос сверху.
Дракон задрал все три башки в зенит — вернее, туда, где зенит предполагался. Именно там внутри тучи пепла парило компактное огненное облако, поблескивающее молниями, будто костер — головешками.
— Ты кто? — восторженно ляпнул Младший, самое любопытное и самое невежественное из трех драконьих эго.
— Ифрит, не видишь, что ли, — сухо ответил Средний. — А вы хозяин этих мест, уважаемый?
— Хозяйка, — вежливо поправило дымное облако и явственно увеличило объемы того, что у человеческой фигуры можно было счесть бюстом. — А ты думал, у этих мест нет хозяев, кафир?
— Ну уж так прямо и кафир! — возмутилась средняя голова, определенно собираясь затеять теософский спор, но была жестоко укушена за гребень и оттеснена в сторону.
— Ладно. Спрашиваю разрешения, — отчеканил Старший. — Могу я поохотиться в ваших владениях, госпожа?
— Ты людоед? — заинтересовалась ифритша.
— Я дракон, — мрачно сообщил Трехголовый. — Драконы едят все, что шевелится и пахнет кровью. Так что люди мне подходят… для диеты.
— А веблюжатина, конина и слонятина не подходят? Не тем пахнут или не так шевелятся? — иронически осведомилось дымное облако.
Старшая голова задумчиво заломила бровь и почесала когтем сбоку от гребня. Поди объясни этому комку гари, что тебе пора ожесточаться, иначе сожрут. Кто? Люди и сожрут, сколь ни удивительным выглядит такой расклад: человек, заживо поедающий дракона.
Людям никогда не достаточно того, что даешь им по доброй воле. Им надо больше, гораздо больше. Они давят на страх, на жалость, на авторитет, на чувство вины, на потребность в подчинении, они карабкаются по тебе, словно обезьяна по пальме, лихорадочно отыскивая кнопки, которые позволят манипулировать тобой. И лупят слабыми кулачками по броне, обнаружив, что никаких скрытых кнопок в ней не наблюдается. Что дракон — именно тот, кем представляется. Даже если он не тот, а та — для драконов подобные детали несущественны.
— Я не голоден, — признается Трехголовый. — Просто не в духе.
— Тогда маридов погонять — самое то, — кивает ифритша.
Она уже настолько уплотнилась, что похожа на ганфайтера в черном плаще и стетсоне. Для завершения образа остается только засесть за камнями и прицелиться из кольта в синеющую даль, откуда ветер пустыни несет запахи богатого, хорошо охраняемого, обреченного каравана.
— Маридов? — недоумевает дракон. — Вы же вроде одной породы. Они что, каннибалы?
— Еще какие. Ты людоед, а они каннибалы. Мы для них — темные твари, слуги шайтана, а они, как бывшие слуги все того же шайтана, нашедшие путь обратно в царство света, желают нас очистить и просветлить.
— Но сначала слегка порвать в клочки, — понимающе хмыкает Трехголовый. Ему хорошо знакома маридская политика, политика маридского двора: много ханжества, много самолюбования, много елейности и много, очень много поедания себе подобных. А внутри одна сырость, выдаваемая за позитив. — Может, стоит порвать их первыми?
Ифрит-ганфайтер ухмыляется и подмигивает:
— Может, и стоит.
Мариды стонут на зубах и взрываются под пулями. В синем небе тают их жалобы и мольбы, бесконечно повторяющиеся: «вы нетолератны», «это было мое личное мнение», «откуда столько злобы», «как вам не стыдно», «мы же с вами одной породы» — и отжатые досуха слуги света проливаются над оазисом, где от их сырости куда больше проку. А караван идет, уверенный: это просто гроза. Грозы случаются даже в пустынях. Кто поверит, что злой, как шайтан, трехглавый дракон и вольный стрелок-ифрит устроили охоту на маридов, прощенных аллахом, милостивым, милосердным?
Всё когда-нибудь кончается. В том числе и охота, и мариды, и желание зарезать кого-нибудь. Трехголовый лежит на песке и щурится в белое от зноя небо. Ифритша сидит рядом, на стеклянной подставке из расплавленного песка, точно на блюде, и деловито чистит кольт. Похоже, Трехголовому встретилась отъявленная поклонница вестернов. Ну и ладно, у всех свои заморочки.
— Караван грабить будем? — деловито интересуется ифритша.
— Ты еще местью не насладилась?
— Да нужна мне эта месть! — хмыкает любительница вестернов, продувая барабан и дуло. — Я тут по делу. У меня перец кончился, а без перца ковбои не жрут. Даже свежатину. Еще, чего доброго, с голоду помрут. Куда я тогда дену годовой запас фирменной огненной воды?
— Ковбои? Огненная вода? — уточняет Трехголовый. — Ты что, салун держишь?
— Ну да, — гордо сообщает ифрит. — Синий салун на всем диком Западе знают!
— А сейчас узнают и на цивилизованном Востоке, — обреченно бормочет дракон, глядя на то, как ифритша-хозяйка-салуна-грабительница-караванов пристраивается за камнем и увлеченно целится в караванвожатого.
Кажется, Трехголовый глубоко и основательно попал. Да, кстати, из чего она гонит свою огненную воду, эта ненормальная? Надо будет спросить, думает дракон, с хрустом разминая крылья. Потом. Когда перец окажется там, где ему следует быть — в ковбоях.
