Писатель детской неожиданности

Садовник убивает

Начну с вопроса или даже с нескольких: что есть предсказуемость сюжетных схем? Допустима ли она? Почему в так называемой большой литературе можно описывать события, конец которых предсказуем, и можно даже начинать с конца, а в развлекательных жанрах (в существование которых я лично не верю) надо непременно удивлять публику, пока у той нервный тик не начнется?

Помню, одна сетевая критикесса пыталась анализировать мои книги в стиле «Схемы «Чужие среди нас» и «Наши среди чужих» — это старо! Дайте чего-нибудь поновее!» Оставим на совести сетекритика желание привлечь к себе толику внимания, но спросим, в свою очередь, какого хрена?

Какого хрена искать новых схем, дорогая моя публика? Ты старые-то освоила? Или просто капризничаешь, ища новых развлечений? Кажется, у тебя что-то с восприятием, дорогая публика. Ты так жаждешь крутизны и приключалова, что у тебя конкретно сносит башню на фишках и приколах. Ты стараешься напихать их побольше в любое место — в книгу, фильм, игру, сериал — однако ты не в силах осмыслить ничего из напиханного. А ведь слишком много фишек то же самое, что слишком много плюшек, буквально или фигурально. Их не унести ни в заплечных, ни в защечных мешках. Подавишься, дорогуша.

Между тем мы, авторы, живем и работаем, словно под прицелом. И от нас постоянно требуют: пишите забористей! Мы что, трава, чтоб с первого тяга забирать? Впрочем, некоторые писатели, похоже, думают, будто они трава.

Помню, как, подрабатывая книггером, писала я роман за одну беллетристку-благотворительницу-галерейщицу с тремя высшими образованиями, в переходе купленными. Девушка все пыталась впиндюрить в свое произведение мотив вертикального инцеста — вынь да положь на бумагу папу, ставшего любовником дочери и заделавшего дочке ребенка. Редакция в полном составе блевала по углам, пока девушка зудела мне в трубку, что это офигеть как свежо, интересно и глубОко. И при этом буквально билась в истерике, требуя, чтобы в детективе не было отрицательных персонажей. Чтобы все персонажи (а дело происходило то на модном показе, то на вернисаже, то в музее, то в скупке краденого) были, как это бишь, «светлыми человечками». Включая папу, сующего член во все, что по диаметру подходит, рассеивающего семя свое по территории страны, аки сеятель с плаката. Ну и, разумеется, не помнящего, кому он детишек заделал — и не доведется ли ему заделать детишек собственным детишкам, сгустив свой геном до опасной концентрации.

Будучи писателем, применявшим мотив инцеста в собственных книгах, я, тем не менее, не могла понять, за каким чертом таковой в средней руки детективчике? Тем более, что автор (формальный) того детективчика боялся не только обличать социальные язвы, но даже нечаянно задеть честь чьей-нибудь попки. Видимо, боясь, что авторскую попку заденут ответно.

Аналогичная ситуация с вертикальным инцестом и семейным насилием, примененным в сюжете без всякой цели, встретилась мне у Светланы Зиминой в «Жреце Лейлы». Вкратце сюжет произведения выглядел так:

«Стою я как-то раз у мамы в спальне.
Вуаеризм – не худшее из зол.
А папа маме бьет «прямой центральный»,
И дальше – секс. (Удачно я зашел!)
<...>
В тот день наш местный бог меня «подставил» —
Великий и Могучий Пидо Раз.
В итоге, папа мне пребольно вставил.
(Маман в восторге не сводила глаз.
Я ж не какой-то там простецкий юнош,
Которых он при ней уже имел!)
Отец ушел, я сбегал на конюшню,
Украл коня и в поле полетел.
<...>
С тех пор меня хотели гарнизоном,
Любым трактиром, целым кораблем,
И только папа обходил сторонкой,
Хотя и был изрядным кобелем…» (с)

Сплошные хиханьки да хаханьки вместо сочувствия, которое, по идее, должен вызывать изнасилованный в юношестве главгерой. Почему так? А потому что фишечка. Бесцельно примененный приемчик. Нечто вроде трепанации черепа, проведенной при легком насморке.

Пристрастие к сексуальным парафилиям, во множестве рассыпанным по тексту, как я уже писала, пришло в литературу из фанфикшена: в фиках гиперсексуальность персонажей нередко является самоцелью и освежается самыми нехитрыми способами без всякого обоснуя. Но и несексуальные фишечки, от кровькишкираспидорасило до оскорбления чувств верующих, бывает, вносятся в текст без какого бы то ни было основания. Когда мощнейший, как любит выражаться молодежь, сквик (от слова «icky», «неприятный»), образ, шокирующий читателя, применяется НИ ДЛЯ ЧЕГО, поневоле задумаешься: у публики что, чувствительность понижена? Бей публику молотом, будет публика золотом? Тогда откуда нелепая амбивалентность: не надо негатива! публика негатива не любит! Та шо вы говорите!

На заре моей писательской карьеры заказала мне одна тетенька детектив. Иронический, разумеется. Среди героинь, придуманных мной, затесалась особа под сорок, у коей случился роман с мужчиной моложе нее. Кажется, лет на пятнадцать. Отношения такого рода я и за страннность не считаю: маман у меня замужем побывала за мужчинами изрядно моложе себя, подруги повыходили замуж за представителей предыдущего поколения — и вообще такое было ощущение, будто весь женский мир решил плюнуть на установку шекспировских времен «Муж должен быть старше жены своей» и попробовать, как оно, когда наоборот. На дворе стояли лихие 90-е, на фоне взрывающихся машин и раскраденной страны всё было можно, всё.

А только тетенька-издательша так не думала. Она округлила и без того нехилого размера глазыньки и принялась мне объяснять, что не может печатать книги с ТАКИМИ плохими девочками в качестве героинь. Хоть бы и второстепенных.

Вот странно, Хмелевскую, персонификация которой вытрахала в своих детективах пол-Европы, она печатать могла. А чтобы наша баба с молодым… Ни-ни-ни! Разве что я, Инесса Ципоркина, пересажу текст на английскую почву, назовусь английским псевдонимом и буду писать иронически-детективное в духе Хмелевской и сладеньких англичанок, обнаруживающих по трупу в каждом саду и в каждом сортире, который им довелось посетить.

Я представила себе образ вечно полупьяной писательницы Сефоры Битч, которая уныло тюкает с утра пораньше: «Смелкинз туго свернул банкноту и втянул дорожку, глядя копам в глаза с вызовом бывшей кинозвезды, потерявшей всё — карьеру, состояние, внешность, жену… Его жена, с биркой на большом пальце ноги, холодела сейчас в камере морга, а ее вскрытую садовым секатором грудную клетку заполняли узкие красные ленты, в которые превратилось ее изорванное сердце. Разбитое еще при жизни проклятым кобелем и наркошей Смелкинзом, помогай ему боже» — и сама чуть не втянула дорожку.

Определенно, Инесса, ты неисправима, тебя хоть на какую почву посади, хоть какой битч назови, хоть какой роялти положи — издеваться над ясноглазыми издательшами не перестанешь. И тебе постоянно будет хотеться отразить в своих книгах ту реальность, в которой ты живешь. Так что бывшие кинозвезды Смелкинзы будут подозрительно напоминать пОцанов, которых тебе доводилось встречать в твоей богатой пОцанами жизни…

Словом, писательницей (вернее, описательницей) светлого и чистого я не стала, ну и хер с ним. Светлый и чистый.

Зато я пришла к выводу, что в литературе (в отличие от того же фанфикшена) не запретны никакие темы, никакие образы. Единственное условие — осмысленность применения художественного приема. В литературе никто не вправе канифолить вам мозги на тему «Пусть герой будет здоровенький и красивенький«, что бы ни гундели девы, поучающие легковерных МТА. «Поучайте лучше ваших паучат» (с). Вы можете взять в качестве объекта любое моральное или физическое уродство — но именно объекта. Притом автор обязан оставаться субъектом. Литература заканчивается там, где начинается: дайте я расскажу о себе, ничего не осмыслив и не поняв, тупо излившись в рыданиях, в слюнях или в сперме.

Вот почему неважно, заходит ли речь о старом добром семейном насилии (о котором, несмотря на надежды «литературных бунтарок» всех мастей и жанров, писали сотни очень сильных авторов, не чета любителям фишечек), о мезальянсе, о коррупции, о дефектах психики или дефектах чего угодно — обоснуй тебе в помощь, автор. Без него ты никто и звать никак, какую бы прелесть-распрелесть ни описывал, какие бы новехонькие фишечки ни вбухивал в свои наисвежайшие тексты.

А если у тебя напряг с обоснуем, вали из искусства в науку или в кулинарию. Там пробовать новое — главный метод, не требующий оснований для применения. Там пробуют потому, что могут попробовать. Главное вовремя понять, что искусство — не твоя чашка чаю. И перестать лепить опусы из фишечек, новинок и детской неожиданности.

поделиться:
  • Добавить ВКонтакте заметку об этой странице
  • Мой Мир
  • Facebook
  • Twitter
  • LiveJournal
  • Одноклассники
  • Blogger
  • RSS
  • Блог Li.ру