В свое время сайт «Квадрига Аполлона» опубликовала эту мою статью о лауреатах «Русского Букера» последних лет «Опять двадцать пять, за рыбу деньги». Сейчас, накануне, вероятнее всего, смерти «Русского Букера», привожу здесь полный текст — во избежание, так сказать, упреков: вы беспочвенно недолюбливаете это прекрасное, прекрасное начинание четвертьвековой давности! Так и не вылившееся ни во что полезное.
Двадцать пятый, полуюбилейный «Русский Букер» подтвердил печальное высказывание главреда «Литературки» Юрия Полякова: «эта премия, в общем-то, к реальной литературе, за редчайшим исключением, отношения не имеет: люди получают премии не за качество художественного текста, не за какое-то художественное открытие, не за умение достучаться до читателя, а за верность определенной тусовке, в основном — экспериментально-либерального направления. Практически все книги, которые были отмечены премией, начиная с первой — «Линии судьбы, или сундучок Милошевича» Марка Харитонова, присужденной в 1992 году, не имели никакой серьезной читательской судьбы. Да, их издали разок, они получили премию и тут же были напрочь забыты. Их больше не переиздают, не читают. А ведь уровень произведения подтверждается, прежде всего, востребованностью. Букеровские же избранники абсолютно не востребованы». И сколь ни обижайся на эти слова букеровские избранники, так и есть — даже самые скандальные, обсуждаемые и, как любит говорить критика, «неоднозначные» произведения не вызывают желания читать автора, обласканного Большим жюри.
Зачем, собственно, нужны премии и конкурсы в области искусства и культуры? Для выявления самых лучших произведений и самых сертифицированных гениев? Любые конкурсы и премии — всего лишь средство обратить внимание читателей на выдающиеся творения. Однако сегодня самые престижные литературные премии России указывают на выдающееся невежество авторов и неряшливость письма. Именно эти свойства дают эффект поразительного единодушия критиков. И не надо басен, что лауреат обогнал свое время и пронзает взором далекое будущее в эстетическом, а то и в этическом смысле.
Что ты, баба, сулемы хмельной опилась?
Скажите, какие проблески и озарения дарит нам исток «букеровского позорища» — незабвенный роман Елены Колядиной, известный всем одной только первой фразой своей? Чем радует нас ее второй опус? А ведь нельзя сказать, что критики, купленные и неподкупные, а также члены жюри (так и хочется добавить те же эпитеты) не сделали всего возможного для привлечения внимания к творчеству данной особы. Публика и критика вскипели после награждения «Девы Афедронии» в 2010-м.
Пройдя через гневные отзывы профессиональной и непрофессиональной критики, повторяющей на все лады: «Как всякий нынешний дилетант, Колядина отождествляет стиль с маркированной лексикой, с мешком «особых слов», которых чем гуще, тем лучше, а что касается синтаксиса и даже сочетания «особых» слов с «неособыми», это уже как кривая вывезет; и когда ее «виталища» и «носопырки» со специфически омерзительным звуком наталкиваются на «инициативу» и «мифологию», она глядит на это из окошка с блаженной улыбкой глухого»; «автор не имеет ни малейшего понятия о русском языке описываемого времени, равно как и о значениях слов, выдавая стремительные домкраты вроде «хмельной сулемы», или «межножных лядвий», или: «пазнокти, частью отросшие, частью обломанные, забиты были землей» — автор явно не знает, что «пазнокть» — это не «ноготь», а вовсе даже фаланга пальца, на которой ноготь растет», автор «Цветочного креста», тем не менее, не оставила творческих нив. О нет, она произвела на свет продолжение первого опуса — роман «Потешная ракета». Много ли народу заинтересовалось, чем продолжилась история несгораемой героини, обладательницы и межножных лядвий, и забитых грязью обломанных пазноктей, и афедрона, совращающего русского Савонаролу? Если верить пиратской статистике, немногим более пятисот человек. Да и саму лауреатку не слышно и не видно. Ее литературная судьба, похоже, окончена.
И не вручение антипремии «Полный абзац» в 2011 году, но именно вручение «Русского Букера» подкосило писательницу, вытащив ее слабенькое, безграмотное произведеньице на тот уровень, которому оно никак не могло соответствовать. Очевидно, из каких-то внутренних соображений, далеких и от литературы, и от литератора, и от читателя.
По барышне говядина, по дерьму черепок
Книгу Андрея Дмитриева «Крестьянин и тинейджер» (которую сегодня не помнит никто, как и ее автора) я взялась читать исключительно из-за названия. К 2012 году интерес, что же еще наградят отечественным «Букером», исчез окончательно. Первая фраза романа была вполне приемлема, хоть и с намеком: здесь вам не там! вы, городские, жизни не знаете, а тут у людей все не слава Богу — и зуд в ногах, и корову в пять утра дои, и Рашид-электрик из администрации в дождь приходит, зовет куда-то в предрассветную тьму, читать письмо, пришедшее по электронной почте. Ни передать на словах, ни переписать нельзя, ксерокса нет, радуйтесь, что хотя бы в администрации есть компьютер — это же деревня! Лейтмотив «это же деревня» звучит в каждом слове, в каждой сцене, назойливый, будто комар.
Отсюда и отсутствие в довольно крепком крестьянском хозяйстве баньки и сортира, крестьянин Панюков ходит мыться за восемь километров, а выгребную яму роет для гостя: «Пока Гера спал, Панюков вырыл на задах огорода выгребную яму и соорудил над ней сортир. Гера отважился спросить у Панюкова, как он доселе обходился без сортира, и тот ответил без смущения, но отчего-то говоря о себе «мы»:
— Нам это ни к чему; мы в хлеву ходим, с верхотуры; куда корова ходит, туда и мы, и убираем за собой и за коровой; а ты — да ну тебя! — ты еще свалишься к корове с верхотуры, хребет сломаешь, отвечай потом; вот и построил, как в отеле; пользуйся».
За что наградили сей опус? За гипертрофированные описания жизни без интернета и гигиены? Ах, да! В Сагачах все-таки есть интернет: как-то же приходят письма в администрацию, на единственный местный компьютер. Однако автор не замечает квипрокво с «интернетом исключительно для администрации», как и прочих нелепостей, в своем стремлении посильней запугать «городских неженок».
Конечно, можно сказать: всё это мелочи, пресловутая «матчасть», за которую в наши дни положено ругать любого автора, буквально любого. Однако обилие воды в романе, который так и хочется сжать в повесть, если не в рассказ, мелочью не назовешь. К мысли, что именно в медвежьих уголках хранятся святые ценности, можно было бы и покороче подвести. Городской житель, к финалу осознающий, сколь чиста и нравственна жизнь в деревне — такой же штамп, как и деревенский обитатель, хранящий пресловутые «заветы и скрепы». Да и сам роман выглядит блеклым подражанием булгаковским «Запискам юного врача», герой которых так же брошен в деревенскую жизнь, словно в темную, неведомую воду.
И гоголем-моголем потчевал
Через энное время на букеровский уровень, словно на эшафот, выволокли Владимира Шарова с его «Возвращением в Египет» и весьма показательной первой фразой, говорящей о писателе больше, чем нам хотелось бы о нем знать: «Из Казахстана со случайной оказией пришло грустное письмо от Сони».
«Случайная оказия», а также немало повеселившая публику «бекеша на голове» из другого произведения В. Шарова наводят на мысль, что нас опять станут кормить манной кашей с развесистой клюквой. Неряшливость и невежество дополняется рассуждениями, способными вызвать идиосинкразию к шаровской прозе у всякого образованного человека, не склонного присоединяться к «тусовкам экспериментально-либерального направления»: «Гоголь родился там, где два христианства — католичество и православие — давно пересекались, сходились и врастали друг в друга, где братья по крови: поляки, русские, украинцы — и братья по вере — и те и те христиане — враждовали сильнее, ожесточеннее и дольше всего, в месте, где они убивали друг друга, — и в самом деле дьявольском. Украйна, бывшая окраиной и для Польши, и для России, была рождена их смешением и их ненавистью. То буйство нечистой силы, какое у Гоголя, — из его веры, что на земле нет места, где бы нечистой силе было бы лучше и вольготнее, чем здесь».
Кто читал «Сорочинскую ярмарку», полагаю, заметил, насколько в ней больше сатанизма-мистицизма, нежели в Петербурге с его благолепием? Нет? Гоголевское представление о Петербурге так же полно чертовщиной — таков весь Гоголь.
Букероносный роман, посвященный не то Гоголю, не то идее бегства от греха по канонам вероучения бегунов, голбешников, представляет собой длиннейшую рацею из писем, написанных телеграфно-эсэмэсочным стилем: две-три строки в духе «А-а-а, мы все умрем!» — и ответ с неизменным советом: бежать шибче. Каким боком к этому паникерскому заячьему существованию приплетается то Гоголь, то Чичиков? А между тем в опусе Шарова дальние потомки Гоголя, седьмая вода на киселе, собираются написать продолжение (уж не фанфик ли?) «Мертвых душ». И всю дорогу обсуждают в SMS-сках, будет ли то или иное деяние их хорошо или плохо, греховно или благолепно. «Случайная оказия» весь этот роман, как и награждение его.
Очень маленькая «Вера»
Несмотря на долгий, со всех сторон отмеренный вешками выигранных конкурсов путь Александра Снегирева, его «Вера» производит точно такое же впечатление чего-то случайного в литературе.
Вначале, согласно заведенной традиции, нам скармливают деревенско-исторический хоррор: «Только однажды староста оступился — осенью сорок второго пленили партизан и настояли, чтобы он подписался под расстрельным листом.
И он свои корявые буковки вывел.
Тогда мальчишки подсмотрели, и Сулик был среди них.
И он увидел, как люди превращаются в тела.
В скоропортящиеся отходы.
Увидел, как легко это происходит.
А больше ничего отец не совершил. Он вообще был тихий. Еще молодым, когда церковь разоряли, он к батюшке подступил и пожарным багром слегка пихнул в брюхо. Мол, помогай, борода. И в зубы двинул для аргумента. Батюшка сначала привередничал, а потом вдруг покорился и, отплевываясь красным, будто брусничных пирогов наелся, схватил багор и стал тыкать в росписи, дырявить разукрашенную штукатурку. Вскочив на алтарь, он вонзал острие в иконы и драл их крюком. Он опрокинул канун с остатками свечей и оборвал лампады. Он шуровал с такой отчаянной яростью, так страшно бранился, что вызвал у активистов оторопь и даже испуг, и тогда принудитель его не без труда багор отобрал».
