После этого вступления становится ясно, что читать «Веру» не стоит. Грамотные люди не путают слова «пленил» и «взял в плен», а тем более — писатели. Лауреаты престижных премий. Их путают «боярские дети», назначенные большими писателями. Но если стиснуть зубы и упорно читать, читать криво построенное, разбитое на абзацы по одному предложению (так делают графоманы, нагоняя объем — и те, кто не знает, для чего в тексте нужны абзацы) нечто, премированное в 2015 году, то натыкаешься на удивительной глубины размышления. Например: «И у нее теперь семья по всем понятиям, дом, сыновья, муж-кормилец. Чего еще может желать обыкновенная, соскальзывающая к сорокалетию россиянка с отзывчивой щелью, исправным желудком и здоровыми косметико-кутюрными потребностями», — без знака вопроса в последнем предложении. Текст вообще не слишком грамотный и полон оговорок по Фрейду (как будто автору, при его-то прямолинейности и простоте, еще требуется какой-то там Фрейд).
Последняя пара процитированных фраз содержит в себе весь смысл, гм, произведения. Нечего здесь больше читать, остальное — лишь скучные и гадкие описания, как насилуют и унижают психически больную героиню. Вот и все содержание очередного шедевра, назначенного нам Большим жюри.
Родные человечки
Последний «Русский Букер», само собой, принес роман о непроглядной глуши (о чем же еще?), о спивающихся деревнях, о распутных бабах. Но также и о великом историческом прошлом, куда ж от него деться-то. Герой заливает водкой горе от предательства коллег и жены, а после длиннейшего и скучнейшего экскурса в историю, «смотрит кино» из жизни татаро-монгольской орды, попутно мечтая, как бы он казнил своего недруга по законам орды, как разобрался бы с плохими людьми, мешающими ему делать большое и прекрасное археологическое дело.
Пресловутые «татарские сны» до уныния похожи на всё, читанное про Орду у других авторов: «Вчера прорицатели гадали по внутренностям убитых животных и пришли к выводу, что причина тяжелой болезни хана — бушующие внутри него духи земли и воды. Необходимо было принести жертву — выбрать особенного человека, который впустит злых духов, терзающих хана, в свою печень. Начали спешно отбирать молодых и крепких пленников, окропили землю вокруг дворца молоком сотни белых кобылиц, пустили пленникам кровь перед порогом дворца, но хану стало еще хуже. Духи выталкивали сквозь синие губы синюю злую кровь, отравленную, не оставляющую почти никакой надежды. И тогда перед шаманами выступил младший хан — Толуй. Любимец войска, одержавший множество побед в китайских кампаниях и в войнах с мусульманами в Азии, наследник самого лакомого куска империи — центральных монгольских земель, в своем улусе он был почитаем людьми как честный и справедливый, но строгий правитель. Толуй родил четырех сыновей, он крепко стоял на ногах. Он никогда не знал болезней, никогда не пил презираемого монголами вина, только традиционный айран — перебродившее кобылье молоко. Младший брат любил старшего Угедея», и, само собой, этот прекрасный молодой человек жертвует собственной жизнью ради ханской.
Обожемой. Если это ново, что сказать про описания жестокосердной русской глубинки? «Здешние были привычны к истерикам и пьяным безысходным воплям. Они всё замечали. Переждав комедию, шли к соседям на лавочку, грызли семечки и судачили о случившемся, мешая сегодняшний случай с давешними и давнишними, благо было с чем сравнивать и что вспомнить. Жестокость жизни была здесь нормой, ее переживали, как проживали очередной зимний день, тусклый и короткий, прожевывали и выплевывали, как ненужную шелуху. Выговорившись и пожалев очередного бедолагу, качали головами и расходились по домам«.
Хочется спросить: а этому мутному коктейлю из рашн-фэнтези-видений и беспробудно пьяного «реала» зачем премию дали? Затем, что автор — родственник сразу нескольких «прославленных отцов», а также дядьев и сыновей. Свежий кавалер-лауреат — племянник «блатаря»-сидельца Юза Алешковского, зять Натана Эйдельмана, отец модного фотографа Мити Алешковского. Уж не от родства ли с таким количеством знаменитостей Большое жюри дало слабину? Если премию повадились давать за верность тусовке, отчего бы не давать ее за принадлежность к семье? Больше-то не за что.
Пристанище пингвинов
И последнее.
Финал «Крепости» Алешковского до смешного похож на финал снегиревской «Веры». Затопившая все вокруг субстанция и счастье растворения в ней. Что это, среднестатистическая мечта современного писателя — раствориться в воздусях?
«Видения, цветные картинки, нарисованные воображением, обрывки летописных статей всё больше вытесняли из памяти образы реальной жизни, они были нужны ему теперь, как ребенку сказка на сон грядущий. Голова всё чаще склонялась на грудь, почему-то тянула всё тело вперед, к коленям, а черная и густая каменная смола падала и падала с потолка, и он не обращал на нее уже никакого внимания. Смола покрыла его голову и плечи, стекала на грудь и густела, превращая его в живой сталагмит, в подобие трилобита, чей хитиновый экзоскелет застыл в известняке, став его микроскопической частью с тех пор, когда вся земля в здешних широтах еще была теплым морем. Скрюченный наподобие эмбриона, он не испытывал ни холода, ни голода, и нет-нет да вспыхивали перед глазами непонятные искры, и ему казалось тогда, что он сидит около костра, и лицо начинало ощущать ласкающий его жар».
«Она подошла к окну. Повсюду была вода. Она покрыла бугры усадеб и углы панельных, все малоэтажное и небоскребное зодчество. Кресты и звезды поблескивали из глубин.
Родившись сорок лет назад, Вера поплыла сверкающим айсбергом. Истаивала, топя корабли и служа пристанищем пингвинам. Теперь от нее не осталось ничего. Собой она затопила мир, раскинулась гладью и стала концом всего, и началом всего, и прохладой.
Не любовь, единая участь с городом снизошла на Веру. Она дернула створки и впустила осенний простор. Простор заполнил помещение, ее саму и человеческую загогулину, распускающуюся в ней.
Земля подставляла Солнцу другой бок, погружая Веру в ночь. Вера поворачивалась вместе с Землей в бесконечном пространстве, и небо накатывало на нее».
Не секрет, что высокие премии и высокое жюри вырабатывают определенный стандарт и формат, согласно которым отбираются произведения. И всё бы ничего, пока и стандарт высок. Но когда книги делаются из простейшего набора «Лего» — пьяная русская глушь, великая русская история, распутная русская баба, что остаются чистыми и дорогими сердцу, какие бы ужасы ни творили; а на закуску — позитивно-невнятный финал с переходом главного героя в терминальное состояние, которое автор любит спутать с агрегатным… Растворение и воспарение, похоже, давно подменили собою внятную, несущую смысл развязку.
Сколько можно кормить публику однообразным букеровским варевом, недешевое жюри? Не пора ли выйти, наконец, за пределы формата, который вы используете не хуже коммерческих издателей, отмахивающихся от сколько-нибудь оригинальных идей со словами: «не наш формат»?
