Если кому показалось, что я не оценила красот Царицыно, то этот человек неправ. Я оценила. Именно поэтому меня так раздражают посетители, превращающие красивейшее место Москвы в ад. Здесь можно было бы испытать лучшие ощущения и оценить всю прелесть золотой осени. Не зря же в каком-то авторитетном западном журнале написали, что самые красивые уголки земли в осеннюю пору — Москва и Вена. А самое красивое место для упоения золотой осенью — Царицыно.
При порывах ветра листопад кружит и уносит последнее в этом году золото, оно шуршит под ногами, сопротивляется попыткам сдуть его в кучи, запихать в мешки и увезти на аутодафе. Жаль, сфотографировать листопад не получается — разве что снять ролик. Но что такое ролик? Листопад надо видеть воочию. И желательно без толпы свидетелей с детьми, лыжными палками, палками со смартфонами, палками с фотиками и прочими палками девайсами. Людям надо пореже смотреться в зеркало и почаще оглядываться вокруг. Каким бы самолюбованием мы ни болели отличались, вряд ли род людской может поспорить с красотой природы собственной сомнительной прелестью.
В Царицыно, помимо засыпанных листвой холмов, мостов и дворцов, имеется множество оврагов, красивых издали и коварных, если в них забрести. Здесь есть и высохшие русла, тщательно отделанные деревянным частоколом, рассчитанным на полноценную речку. Интересно, была ли в руслах вода? Ведь мост не строится просто так. Хотя Готический мост имел и второе название — Большой мост через овраг. Похоже, реки или водоотвода здесь не было.
Под слоем листвы — топкая черная грязь, пропитанная царицынскими источниками, которые выходят на поверхность и игривыми струйками стекают в пруд.
Но под листьями всё выглядит прекрасной сухой полянкой, накрытой ровным золотым ковром. Даже я, видя, что здесь растут и цветут болотные травы — сабельник и вейник, рогоз и манник, и, конечно же, камыш с осоками, как же без них-то? — не призадумалась: с чего бы болотным травам процветать на сухом лугу? Так и полезла в эти вейники-сабельники. Впрочем, цветочек на фото называется недотрога (он же бальзамин).
И едва не утопила ботинок в мочажине, прикрытой коварными осенними дарами, лепреконским золотом. Такие места на севере называют «няша» (и глупое японское словечко тут совершенно ни при чем, «няша» в русском языке — глинистое, топкое место между болотными кочками). За Готическим мостом начинался тот самый овраг, давший название мосту.
Сверху на меня, избежавшую утопления в няше, зловеще смотрели упитанные голуби — причем некоторые расцветкой напоминали грифов. И размерами грифам лишь немного уступали. Странные, неправильные птицы.
Впрочем, я быстро высушила ноги под солнышком. Солнца было немерено. Оно тонуло в прудах и заливало склоны и дорожки.
И все еще грело. Днем даже казалось, что вода в пруду теплая.
Царицынским прудам определенно не хватает лодочек, причем не тех страшноватых водных велосипедов, на которых народ рассекает в Парке Горького, а самых незатейливых лодок, какие «делали при царском режиме». И кататься на них вокруг островов, куда не попасть иным способом. Здесь таких островков несколько. Я увидела два — один напротив Причала со сфинксами, другой в глубине пруда и открыт лишь внимательному взору. (Возле Царицынских прудов и сам как-то становишься… архаичнее!)
Второй островок зарос кустарником, но напротив него растет поразительной красоты ива. Ив здесь много — и белая, она же ветла, белолоз, белотал (люблю эти названия), и козья ива, она же бредина, ракита, ее растрепанные, любимые козами листья почти не облетели по осени. Я даже, кажется, видела пепельную иву — на той стороне пруда и на Ореховских склонах. Плакучие ивы, высаженные прошлой, а может, позапрошлой весной, идут в рост и похожи на голенастых подростков.
Вечерний косой свет заставляет парк гореть, будто освещенные сотнями свечей бальные залы.
Каждый листочек, кажется, сияет собственным светом.
Ввечеру Царицыно уже не горит, а тлеет. Гаснут деревья, лишь верхушки светятся, пруды и мостики окутываются серебристым, словно пепел, сумраком.
Вода перед Русалкиными воротами похожа на ртуть. Утки сонно плавают, будто маленькие ледоколы разгоняя островки палой листвы.
Ореховские склоны на закате зажигаются всеми оттенками алого — брусьяным, вермильоновым, пюсовым, цветом маркизы Помпадур и цветом московского пожара.
Ах, кабы эту-то красоту — да без людей с их суетностью!
Об архитектурных красотах расскажу отдельно, не обессудьте.
