Признаюсь, мне не хочется рассказывать о Царицыне в духе путеводителя, перечислять достопримечательности, даты постройки и реставрации, ну и все такое прочее. Нельзя не восхищаться природой в Царицыно, особенно его неповторимой золотой осенью — но и об этом чуть позже. Сейчас скажу лишь, что Царицыно — место прекрасное и одновременно ужасное. С первых минут прогулки мне хотелось сбежать оттуда куда угодно, хоть в промзону. Почему? А вот поэтому.
Буквально с момента входа в парк вы натыкаетесь на толпу. К дворцам еще идти и идти, а вы уже в толпе. Эстрада с переминающимися с ноги на ногу старухами орет Kalimba De Luna голосом незабвенного Тони Эспозито. Если бы он только видел, кто танцует под его песню… Старческие пляски с детства вызывают у меня отвращение. Старики, в нескольких сотнях метров от этого места играющие в пляжный волейбол — нет, не вызывают, а танцующие шерочка с машерочкой старухи — это чистый, беспримесный финский стыд. И нет, я не феминистка и не антифеминистка. Мне просто не нравится летняя эстрада с попсой в старинном парке Царицыно.
Чем ближе к дворцам, тем обстановка напряженней. Помимо бабушек, дико энергичных (то есть ковыляющих со скоростью сонной черепахи по самым узким дорожкам парка, энергичность хода выражается в тыканье двумя лыжными палками назад и вбок, чтобы уж точно на повороте не обошли), под кустами начинает самозарождаться всякая нечисть.
Во-первых, «китайцы и китайки». От них нет спасения. Жителей Поднебесной в наших исторических палестинах отчего-то пробивает на дикий чаячий ор. Они садятся чертовой дюжиной на одну скамейку и орут. Зачем? Кто им сказал, что находящийся на расстоянии нескольких сантиметров человек их не услышит? Впрочем, если орать всем вместе, то, конечно, не услышит. Всё врут насчет медитации.
Во-вторых, матери, молодые и так себе. Извилистые дорожки выносят тебя к очередному повороту — и там непременно обнаруживается мамаша с дитем, которое непременно голосит. Или не голосит, а гулит, игнорируя мамкино квохтанье: «Идем-идем-идем, идем дальше, идем дальше, я иду дальше, Маня-Саня-Ваня-Мася-Вася-Тася-Хуяся, я иду дальше, я иду дальше, я ухожу, если ты не идешь со мной, я тебя тут оставлю…» На лице у ребенка уже сейчас написано: «Не пизди!» — и дайте ему подрасти до среднего детсадовского возраста, он это скажет. Словами через рот.
Нет, я понимаю: люди балдеют от золотой осени. Но раком-то на камеру зачем становиться?
Зачем с дикими воплями бегать по тихим склонам?
Зачем изображать пляски гамадрилов, гоняющих гамадриад по историческим аллеям? Шли бы себе в аквапарк и там зажигали. Вот уж где их вопли в порядке вещей.
В-третьих, засидевшие парк, как мухи, многочисленные девы (а попросту жеманные идиотки). Под каждым кустом они выламываются в таких позах, что лишь моя природная брезгливость и нежелание лезть в чужое личное пространство оградило меня от полного набора фоток идиоток. К тому же при взгляде на них самым натуральным образом начинает тошнить.
В самых красивых местах вас подстерегают селфиманки и фотосетки, стандартно поджимающие ножки под старинными стенами — так, словно все они очень хотят писать. Я постепенно уловила схему: сначала надо взбить волосёнки; потом снять куртку, пальто, вообще всё, что можно снять без опасения, что тебя сдадут куда надо за эксгибиционизм. Если есть веночек из кленовых листьев, надеть его, став похожей на гриб-боровик, засыпанный палой листвой. И подогнуть ножку!
Не понимаю, почему они не могут просто встать и постоять три-пять секунд. Вот как я, умница.
Или уж если валять дурака, так с юмором, как моя Боевая мышь.
А главное, мы нигде не зависали надолго! И никому не застили свет. Много ли времени нужно, чтобы снять себя так и эдак, не устраивая незаконных фотосессий? И все, и вали кулем, красава. Что они там делали по четверть часа, по полчаса, тупозвездные девушки-боровики, накрытые листвой?
Плотность позирующих, квохтающих и орущих все-таки разная. Она достигает пика на мостах и в павильонах, а на знаменитом Причале со сфинксами достигает пиздеца. Ради фотографии двух меланхоличных каменных жоп и одного островка нам пришлось пинками выгонять с причала разманежившуюся не то турчанку, не то итальянку, не то еще какую иностранку — но определенно ТП.
Мало того, что она минут двадцать корячилась, принимая позы а-ля «Я, вся такая, высокодуховно вглядываюсь вдаль» — потом она принялась корячиться, трахая сфинксов. Затем в дело вступил фотографировавший деву зоофил, он тоже принялся лапать бедные скульптуры за разные статьи. И этого им показалось мало: оба свалили с причала, но… оставили там свои шмотки! Что-то вроде брони: «I’ll be back!» Тут уж я не выдержала и заорала: «Take away your fucken shit clothes!!!» И услышала в ответ обиженное: «Why?» И бровки домиком: ах, за что вы меня так? Романс Книгиной: «Я беззащитна пред вами стою, что же вы топчете душу мою?»
Собрав в жменю все свои познания в английском мате, объяснила и ей, и ее фотографу, что они не арендовали ни единого дюйма Царицыно. Что никто здесь не горит желанием увозить отсюда память о ее тощей жопе и гигантском шнобеле, что она и ее пидорас скоро сделают каменным сфинксам по ребенку, потому что сколько можно ебать статуи? Дева пискнула, залилась слезами и сдриснула. Ее герой зыркнул на меня, схватил пожитки и рванул следом. А окружающие… зааплодировали. После чего я за три секунды сделала фото прелестного уголка — и туда ринулись новые адские гончие с намерением задрать ножку на сфинкса.
Помимо дев нам встретились новобрачные, двумя унылыми привидениями маячившие на Фигурном мосту и совершающие ритуальный обход царицынских прудов «в коздюмах».
Но больше всего восхитили кретины, боровшиеся с листвой в эпицентре листопада. И ладно бы по старинке, граблями! О нет, что вы, как можно. Они сдували листья громко ревущими трубками, уничтожая даже ту малость тишины и иллюзию уединения, которую можно было выжилить у парка, предназначенного для успокоения. Успокоения чего, хотела бы я знать?
Листья перелетали с одного места на другое, ложась в новом порядке. Борьба, очевидно, для того и затевалась, чтобы переложить листья покрасивше.
Павильоны были намертво оккупированы юными (и не слишком юными) селфиманками, строящими из себя нимф, ну а парковые скамейки встречали нас идиллической картиной — бабули режутся в картишки.
У павильона Нерастанкино, построенного именно для того, чтобы сидеть в нем в садовых креслах и глядеть на засыпанный лепреконским золотом осени овраг, вверх-вниз бегала группа спортивно настроенных товарищей. С уханьем и подбадривающими воплями. Только лыжные палки мелькали.
Вид погнутых упавшим деревом перил и его ствол в обхват, лежащий под мостом, отчего-то вызвали не мысли о бренности всего сущего, а жестокую надежду, что когда-нибудь еще какое-нибудь дерево упадет и задавит пару-тройку спортсменов, оглашающих Царицыно воем, свистом и улюлюканьем.
Нечего и сомневаться, что перед дворцами весь день царил ад. Дабы снять хоть одну стену, не заслоненную кучкующимися китайцами (похожими на скопления тараканов у плиты), приходилось подолгу выжидать, будто змее в засаде.
Народ не переставал селфиться даже после заката. «Вот это темное пятно на фоне бледного пятна — это я!»
Под вечерним светом мы сделали мой любимый вид фотографий — фото теней на парковой дорожке — и пошли себе дальше.
Я поклялась себе, что не приеду в Царицыно до снега. Пусть здесь станет холодно, снежно, голо и бесприютно. Пусть станет невозможно кривляться в декольте, мини и ахуе от себя, любимой, у обледенелых прудов и заснеженных стен! Пусть китайцы заткнутся, а мамаши перестанут квакать хором над плодами чрева своего, точно сводный хор жаб на болоте! И пусть спортсмены хотя бы бегают тихо, суки, раз уж не бегать не могут.
