Ужасная картина, не правда ли? Как можно так с Пушкиным? С Пушкиным — точно нельзя. А с Петрушкиным?
Прекрасно ниоткуда в никуда,
когда идёшь всем временем, дыша,
паскуду из себя выкручивая в прах,
и страх красив и потому — не страх.
Идёшь по воздуху — всё легче и прозрачней,
наматывая речь свою на пальчик,
где как гнездо, живёт твоё бобо,
и птенчик тянет шею из бинтов.
Александр Петрушкин aka Сибирский волк
Да-да, я тоже сперва подумала: наверняка девочка писала, очередная обладательница головы, наставленной назад. А вот и нет, мужчина. С ником Сибирский Волк и с фамилией Петрушкин. Но о суровых сибирских мужиках с пальчиками в бобо, пишущих стихи о своей внутренней паскуде, можно говорить только в смысле «Приснится же такое!» — выводы делать не получается. А если и получается, то с трудом. Не знаю я, что должно случиться с мужчиной (женщины больше склонны к сюсюкающему идиотизму — и пусть радикальные феминистки хоть удавятся на моем пороге), чтобы его занесло и вынесло в эту степь.
Френд цитирует некого г-на Маркова, как бы аналитика как бы критики: «Начиная с 1990-х годов, я вижу противопоставление хайдеггеровской «понимающей» критики — как углубляющейся в самые основы поэтической речи, — обычной критике, судящей исходя из некоторого готового и привычного опыта, тогда как Хайдеггер учит нас любить непривычное. Он учит видеть, что именно делают с нами произведения искусства, опираясь в их оценке на некий породивший их первоисточник, а не описывать, как они на нас влияют и как они нас впечатляют». Хорошо, предположим, это не попытка заставить всех критиков истекать сиропом над всеми опусами, что им встретились на жизненном пути — но как отличить непривычное от просто дрянного? Где оценочные критерии, без которых никакая критика невозможна? Что это за предложение — любить каждого встречного-поперечного, потому что, мол, Хайдеггер завещал (а главное, завещал-то он совсем другое, но как не перетолковать это завещание в свою пользу, ежели случай подвернулся)?
Здесь я соглашусь со словами Сергея Морозова: «Разговоры о кризисе критики стали уже чем-то привычным. Между тем лучше было бы задаться вопросом: как она вообще может быть возможна в обществе, в котором анализ и сомнение являются глубоко порицаемыми действиями? Люди, стремящиеся к позитиву, к вечному празднику жизни, вольнице, для чего бы им вообще нужна была критика, традиционно апеллирующая к некоей объективности, к классической троице красота-добро-истина.
Критика возможна только с учетом этой триады».
Без апелляции к объективности критика прекраснейшим образом мутирует в имху. «Тот, кто отвергает идею канона, нравственной позиции, общезначимости определенных принципов, помещает нас в область субъективных чувствований и ощущений, которые сугубо индивидуальны, а потому малоинтересны. Что мне за дело до того, что кто-то считает это плохим, а то — хорошим? К чему мне вся эта аргументация? У меня свое мнение». Правильно. Вот уж чего не только в вирте, но и в реале у человечества навалом, так это имхи. Имхи у нас, как у черта смолы, но это не делает наши высказывания на чей бы то ни было счет критикой.
Это, как верно подмечает Морозов, «мир атомарных высказываний, от которых отделаться стало проще некуда — ставь лайк». Одноразовые книги создали институт одноразовых критиков. Вспискнул кто-то над текстом: «Ваша книга меня перепахала!» — и хорош, аффтар рисует звездочку на фюзеляже, после чего спешит дальше. На жатву лайков.
Периодически критикам разъясняют, какими надо быть, чтобы успешней продаваться: «…ругань пишется проще и смотрится выигрышнее, на ней легко заработать символический капитал, чтобы потом делегировать его «своим» авторам… В явном ли виде, с апелляциями к конкретным именам филологов, философов, социологов и предлагаемой ими терминологии, или в скрытой форме, вплоть до полного отсутствия рефлексии по этому поводу, — критик говорит о современной литературе в рамках некоторой предлежащей ему системы представлений о том, что такое литература и что такое современность…» И что же тут такого? Очевидно, чтобы говорить о чем бы то ни было, о литературе, об урожайности овса, о мухах-дрозофилах, о перспективе полетов на Луну, надобно иметь некую систему представлений. Пусть не идеальная, но какая-никакая система здесь должна присутствовать.
И, собственно, даже не в представлениях дело, а в системе. Чем раздражают граждане советчики-диспутанты-сетекритики, так это бессистемностью и поверхностностью своих познаний (если случайно попавшую им в голову информацию можно назвать познаниями). Они то пытаются сразить тебя прописными истинами, то покорить демагогией, то шантажировать истерикой, то манипулировать тобой при помощи доброго старого троллинга-бякинга… Уж не обессудьте, но системой тут и не пахнет.
Что там далее вещает выше процитированный г-н Кузьмин? «На этом фоне по причине энтропии выигрывать начинает критика настолько консервативная, что ее методологическим основанием выступают «здравый смысл», «хороший вкус» и прочие псевдонимы тяжёлой инерции давнопрошедших интеллектуальных конструкций…» Замечательно. Кабы эти же понятия да выразить новыми словами, г-н Кузьмин их не обзывал бы волками олдскульными. Эффект фрейминга как он есть! Даешь ребрендинг в массы! Конечно, фрейм и ребрендинг сильные приемы — они красиво именуют вещи, у которых имеются некрасивые, но верные названия. Например, идиотизм. И нечего надеяться, что на переименованную трескотню клюнет публика, полжизни проведшая под знаменем с написанными на нем красивыми словами о некрасивых делах.
Но что можно противопоставить нелюбимым Кузьмиными здравому смыслу и хорошему вкусу. А вот то самое! Согласно учению г-на Кузьмина, самое ценное в том и есть, что «авторы, стремящиеся преодолеть концептуализм, не сговариваясь обращаются к одному и тому же приему — назовем его «зоны непрозрачного смысла». Затем читателю предлагается поискать дохлую черную кошку в ящике Шредингера темной комнате, а заодно, глядишь, и отыщется смысл в зонах отсутствия оного.
Поневоле вспоминается стихо (первое, в которое уперся палец при открывании страницы сего поэта — ничего и искать не пришлось; впрочем, как и всегда) некоего Льва Оборина, напропалую захваленного не раз и не к добру помянутой Евгенией Вежлян.
Я хочу родить ребенка
с разноцветными глазами,
в фиолетовой рубашке
и с улыбкой на лице.
Уже тут можно было все бросить и дальше не читать, потому что рожать детей не просто в рубашках, а именно в фиолетовых рубашках Оборины могут сами, не надо втягивать в подобные авантюры читателя. Сам-сам-сам. Конечно, я помню Евангелие от Матфея: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его», так что никаких шуточек насчет мужской беременности, столь любимой фикерами. Но рубашка, сэр?
Потом в стихе почему-то резко меняется размер. Причем и внутри строфы тоже. Что, мне кажется, есть верный знак неумения писать стихи. Однако с переменой размера смысла в опусе не прибавляется. Оборин, как выяснилось, неотличим от покровительницы своей Вежлян — неудивительно, что его так привечают.
На днях Вежлян, корявенько кокетничая, рассказывала на фейсбуке: «А ведь раньше я прям считала себя настоящим автором. И прям вела себя «какпоэт». Но все это — не мое. Я долго добивалась трезвого и взвешенного отношения к собственным текстам. Я, конечно, графоманка. Пишу по наитию, что в голову взбредет. По детской привычке. Но графоманом быть не стыдно, а скорее — нормально. Написал, выложил куда-нибудь, забыл — и пошел делать что-нибудь полезное «. Невзирая на глупейшее «графоманом быть нормально» вроде и выглядит всё как признание человека, который пытался-пытался писать, а потом бросил — и пошел делать что-нибудь полезное… А вот хрен. Признание заканчивается другим признанием: «Скоро может так повернуться, что у меня выйдет книжка. Опять же, не по чину. И я не знаю, что с этим делать. Это не моя судьба. А как хотелось когда-то».
Ну и чего стоят все ваши «я графоман, но я нихател и ничайно»? Того же, что ваши вирши. Что там еще восхотел гражданин Оборин после рождения ребеночка при полном гардеробе любимого цвета?
Чтобы он что будет сил
говорил и говорил,
чтобы он везде ходил,
говорил и говорил.
Говорил бы самым верным
и тяжелым языком.
Как вода с песком.
Как песчаный влажный ком.
Короче, фиолетовая рубашка, логорея и занудство — копия папеньки, надо понимать. И чтобы пользы литературе причинил столько же, а то от папеньки она, болезная, мало претерпела. Да и зарабатывать денежку на воде с песком, валом валящейся изо рта так называемых литераторов и не менее так называемых критиков, пока еще можно. Хватит ли того заработка на ребеночка в фиолетовой рубашке и с синдромом области зоны Вернике (что вызывает утрату способности понимания речи, вербальные парафазии и логорею)? Папаше, похоже, не интересно. Папаша занят ловлей пайков и грантов на собственную логорею. Как и они все.
«С критикой произошло то же, что и с серьезной литературой. У нее остался статус, но не сохранилось значимого внутреннего наполнения. Право быть бессодержательным стало показателем авторитета. Совокупное «критическое» высказывание превратилось в продуцирование пустоты», — пишет С. Морозов. Действительно, «зоны непрозрачного смысла» в современной писанине наползают друг на друга, создавая зыбун — ту самую воду с песком, проваливающуюся под ногами трясину. Поверьте человеку, однажды в зыбун попавшему — это не романтическое приключение, это образ дурной и грязной смерти, встающий перед тобой во весь рост. Я бы не хотела такого для нашей литературы и критики.
А самое ужасное, что я не верю в чаяния критиков-оппозиционеров рыбам-прилипалам, доминирующим на пространстве: «Нас ожидает многообразие и неканоничность высказываний, возвращение живости и непосредственности. Нас ждет переформатирование самой идеи института критики, окончательный отход от субстанциальной его интерпретации, в котором принадлежность к критике определяется местом высказывания. Критическое высказывание становится ситуативным, демократичным, диалогичным, свободным. В роли критика может выступать каждый, но ключом к этой позиции будут реальные достижения, а не виртуальные «заслуги». Чтобы добиться многообразия, надо преодолеть тенденцию сетекритики — бубнить одну и ту же вкусовщину над всем, что «асилили». Повторять пресловутую имху, которую несут погорелые пустовые, только более корявую и менее оплачиваемую.
Однако кто может их научить азам, этих дебилов, когда они заявляются сюда с требованием:
а) убедить заявителя сего, что сей блогер действительно профессионал, а то выборочно прочитанные три-пять постов заявителя «ниубидили» — он, видите ли, не нашел искомого именно там, куда сунул нос;
