— Что этот дуралей бормочет! — крикнул он, наконец, — позвать Тредьяковского!
А Василий Кирилыч тут как тут. Те же холопские сюжеты взял, да так их явственно изложил, что орел только и дело, что повторял: «Имянно! имянно! имянно!» И в заключение надел на Тредьяковского ожерелье из муравьиных яиц, а на соловья сверкнул очами, воскликнув: «Убрать негодяя!»
На этом честолюбивые попытки соловья и покончились. Живо запрятали его в куролеску и продали в Зарядье, в трактир «Расставанье друзей», где и о сю пору он напояет сладкой отравой сердца захмелевших «метеоров».
М.Е. Салтыков-Щедрин. Орел-меценат
Продолжаю любоваться на господ критиков и на их замысловатые фигуры на льду достоинства. Лед достоинства трещит и гнется. Уж не первую неделю идет у нас беседа с одним из посетителей моего блога на живейшую тему искусства, с которым и холопствующий автор не всегда справиться может. Помимо прочего, говорим мы и о том, где начинается вот этот самый критик, а главное, где он заканчивается и начинается простая русская базарная баба мужем битая попами пуганая. Нет, не понимаю, где, да и шабаш. Вроде пока они там играют словами — они критики. А когда переходят к личным грязным секретам — они частные лица. Но как быть в случае личной мсти с задействованными профессиональными ресурсами? Считать ли это духовной бранью или базарной?
Второй участник нашей беседы пишет о Евгении Вежлян: «Амирама Григорова как раз таки обещала в порошок стереть за некие антисемитские высказывания в ее адрес; тут привлекает внимание даже не гибкость самоидентификации (то она вся из себя православная, то «объективный внеконфессиональный исследователь», то какая-нибудь наследница Анчутки и Леля), но последовательное низведение оппонента до уровня даже не животного, а неизвестно чего… выдранные места из переписки с груздями: «Я бы еще не хотела (и позабочусь об этом), чтобы его пускали в редакции литературных журналов и на различные литературные «площадки»… Нужно принять твердое решение исключить его из легитимного литературного поля. Чтобы не позорить сообщество… а моя позиция — сделать так, чтобы его невозможно было пригласить». Эвона как. Хотите знать, за какие критические грехи Амирама Григорова, болезного, собираются выгнать с легитимного литературного поля — чтоб и присесть рядом не смел?
Пост Амирама Григорова «О нацвопросе, толерантности и критикессе Вежлян» нашелся легко. Вот за что Вежлян не считает А. Григорова критиком вообще и объявляет ему практически национальную вендетту: «В зале, среди пишущих людей, восседало немало особо толерантных особ, в том числе критикесса Евгения Вежлян, карлица в сильных очках, и речи произносимые крутились вокруг того, что «какое чудо, что сейчас, в Ташкенте продолжают писать по-русски» и прочая звучала интеллигентская пошлая брехня. Показали фильм об «основателе Ташкентской поэтической школы». Основатель, Александр Файнберг, оказался колоритным дядечкой с осанкой рецидивиста, но стихи, опять-таки, были не фонтан.
В конце же был дастархан — принесли котёл плова (из узбецкого ресторана) и, рассыпая на пол, стоя ели его из гнущихся пластиковых тарелок, пили какое-то вино из пластиковых же стаканов, и, в конце, пришёл дядька-музыкант в халате и начал наигрывать на национальной продолговатой балалайке. Это были танцы. Заслышав звуки, карлица Вежлян пришла в неистовство, словно кот под валерьянкой — она засеменила своими нижними конечностями, напоминающими ножки рояля, задрала короткие ручки (её руки я как-то разглядывал с таким жарким интересом, что досужий наблюдатель решил бы, что это взгляд влюблённого, шутка ли, запястья там крепятся прямо к плечу, минуя предплечье), затем сделала лицо, как у вакханки, выскочила на середину зала и принялась изображать там пресловутую хулу — танец гавайских людоедов.
Поэт П., стоявший рядом, сказал тихонько: «Ой, блять, вот это ж пиздец! Быстрей пошли отсюда!»
И мы пошли».
Видать, с того и началась битва титанов (один из которых карлик), а дальше пошло-поехало. И поныне читатели-почитатели тоже готовы мстить «неправильному критику-антисемиту»: «Соберемся и навешаем! Пиши в прокуратуру! Смерть, смерть кровавой собаке!» У-у-у, какая страшная, страшная защитница избранного народа! А уж какие грозные у нее жополизы… Прямо царица горы, вторая доминатрикс на пространстве. Недаром же Вежлян заявляла: ей на профессиональный уровень автора плевать — ей важнее личные отношения с оным. То есть г-жу Вежлян в первую очередь волнует, как он, автор, воспринимает ее конечности, ее танцы, ну и всё такое прочее. Надо понимать, «прочее» такого невысокого качества, что за одни только холопские восхваления своих статей неказистое существо «на должности» запишет в критики кого угодно. Отсюда и преотличный ключик к сердцу «карлицы в сильных очках» — считать ее не карлицей. «Постановили считать девицей». Неудивительно, что люди, ведущие себя смешно и выглядящие нелепо, старательно переводят насмешки над своим поведение в плоскость национальной розни или профессионального противостояния. Битва титанов на тему «Есть ли у предмета обсуждения предплечья?»
Однако объяснит мне кто-нибудь, наконец, какое отношение к изъянам фигуры данной конкретной особы имеет антисемитизм? Впрочем, я уж чувствую, что следующий позыв к уличению в антисемитизме пусек бятых я могу ощутить и на себе, невзирая на национальность. Ништо. Где наша не пропадала. А уж антисемиткой меня объявляли не раз. По тем же, кстати, причинам, что и Григорова.
Приведу еще одну цитату из как бы профессиональной как бы деятельности сей не карлицы (орфография и пунктуация исправлены, сил моих нет терпеть грамотность «кандидата филологических наук» из педвуза — пять ошибок на абзац): «Мы решили поговорить о критиках-«снобах» и критиках-«популяризаторах» и попробовать понять, совместима ли позиция «популяризатора хорошей литературы» с производством осмысленного и литературно ценного высказывания. Должны ли мы в своих критических высказываниях играть на стороне читателя-непрофессионала, учитывая его вкусы и реакции и даже их имитируя? Или наша задача — попробовать поднять публику до себя?» Признаться, если всю публику поднимать до уровня Евгении Вежлян, то прилично образованные люди с криком падут в пропасть. Не только более чем скромные личные данные и откровенная нечистоплотность в методах, но и скромное педвузовское образование помешают работать стремительным критическим домкратом.
Однако возможно, что речь идет о тех читателях, которые и вовсе ничего не читают — нынешний издатель постоянно пытается их поднять. До себя. Или поднять себя за счет денег не читающих читателей… Тщетно. Все эти гамеры и манагеры в гробу видали всякое вежлянство и его планы на свой досуг. А уж ее рукоделие («тут г-жа Вежлян сообщила, что завершила очередной Великий Проект — Историю Русской Критики от Адама до Потсдама от Белинского (кстати — разве Белинский был первым русским критиком?) до наших дней, но «все в него не влезли» (можно предположить, что процентов 70 не влезло); интересно, в «Знамени» публиковать с продолжением станут или уж сразу в виде сувенирного издания выпустят?..») их точно не заинтересует.
Что же касаемо высокого уровня восточного базара с пловом на пластиковых тарелках и попытками критикесс станцевать под звук дутара и зурны… Или без зурны. Кто слышал дутар, тот знает: танцевать под него можно исключительно танец живота. Причем лишь тогда, когда в этом животе плещется хорошее количество спиртного.
Но отвлечемся от битвы этих племен и поведем вокруг налитыми кровью очами в поисках племен иных. И увидим мы: Кавказ и Средняя Азия наше всё! Наше будущее всё. А. Кузьменков пишет о будущей проблеме русской литературы (можно, я не буду называть нашу литературу российской?): «Восхождение Ганиевой по литературной лестнице состоялось под патронатом координатора премии «Дебют» О. Славниковой, критиков Е. Погорелой и В. Пустовой. Однако, если разобраться, главную протекцию составили вовсе не они, а — многозначительная пауза, взволнованная публика судорожно утирает холодный пот — товарищ Ленин: «Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить». Тем паче если речь о Кавказе…
Уступчивость и мягкость по отношению к горцам стали ну о-очень категорическим императивом во всех сферах российской жизни. Словесность, разумеется, не исключение. Для Кавказа, вопреки Пастернаку, опасна пустая вакансия поэта. Немирнóй, амбициозной и взрывоопасной провинции просто необходим живой классик как залог присутствия в культурном пространстве метрополии. До недавних пор на этот пост активно прочили Германа Садулаева. Надеюсь, помните, как ни один шорт-лист не обходился без его фамилии. При этом качество прозы не имело никакого значения, будь то откровенно провальная «Таблетка» или средних достоинств «Шалинский рейд». Но после скандального интервью «Комсомольской правде» и кадыровской фетвы, — «не мусульманин, не чеченец и даже не человек», — Садулаева вежливо перестали замечать. Знамо дело, плетью обуха не перешибешь: прозаик и политик выступают в разных весовых категориях.
Место Великого Кавказского Писателя осталось вакантным. То бишь опасным. И кого прикажете назначать? Не Яндарбиева же с «Балладой о Джихаде», в самом-то деле!»
Да будет вам, господин хороший, кокетничать. А то мы не знаем, кого тут нога. «Этa нога — у того, у кого надо нога!» «Потому Ганиевой охотно прощают все: парализованные фабулы, картонных героев, инкурабельное косноязычие и невыносимое, под стать стуку ходиков, однообразие. Реестр регалий говорит сам за себя: премия газеты «Литературная Россия», «Дебют», Горьковская премия журнала «Литературная учеба», премия журнала «Октябрь» и прочая, прочая, прочая». Эх, Александр Александрович, как же вы любите по больным мозолям топтаться. Деликатнее надо быть, жантильнее!
Вот как критики, цитирующие Хайдеггера и призывающие вслед ему любить всё необычное. Например, такое необычное: «Прекрасно ниоткуда в никуда,
когда идёшь всем временем, дыша,
паскуду из себя выкручивая в прах,
и страх красив и потому — не страх.
Идёшь по воздуху — всё легче и прозрачней,
наматывая речь свою на пальчик,
где как гнездо, живёт твоё бобо,
и птенчик тянет шею из бинтов».
Но об этом расскажу немного погодя.
