Читала недавно дельную рецензию В. Чекунова на произведение весьма хренового, но усердно проталкиваемого в живые классики А. Иванова. Роман «Ненастье», невыразимо картонный как в плане «живых» деталей (художественных образов, психологии персонажей, социальных отношений, событийного ряда), так и «неживых» (истории, техники, географии, физики), вызывает у рецензента множество нареканий «по части матчасти».
Ему на то пеняют комментаторы: «…автор жизни не нюхал и верить ему нельзя. Так и есть. Но все эти гайки, приклады и жетоны только распыляют посыл. Смысл в том, что в основе сюжета книги заложено коренное непонимание автором жизни. Он сам это знает, поэтому у него главные персонажи блаженные и неадекваты. Он знает, что ему нечего сказать, и пытается создать иллюзию смысла на голом манипулятивном приёме. И это срабатывают. Тиражи, сериал (во многом более глупый, чем книга)… В общем, ваша, Вадим, рецензия правильная, но уязвимая, основанная (за редким исключением) на мелочах».
Далее другой комментатор, тот, кто А. Иванова любит, сетует: «…для меня критерием слабости произведения являются плохо прописанные, «мультяшные» герои, не вызывающие сопереживания у читателя, а не «соленая селедка», «гайки на тренажерах», или отсутствие ножа для открытия консервов. Вадим, мне кажется, придирчивый поиск технических нестыковок — не самый убедительный способ оценки произведения. Такие нестыковки бывают у всех, и, если идти этим путем, можно разгромить любую, даже талантливо написанную вещь».
В. Чекунов возражает: «Мой метод именно таков — если я вижу халтурно сляпанный текст, я именно буду его развинчивать по винтику, на мельчайшие детали, чтобы в итоге от глупого текста ничего не осталось. Халтура (а Иванов откровенно схалтурил с «Ненастьем») должна выявляться в литературе точно так же, как она выявляется и в других областях. К талантливым произведениями мне и в голову не придет применять этот метод (например, указывать, что Булгаков накосячил в «МиМ» с фалернским или с трамвайными путями)».
Однако косяк косяку рознь: я бы возразила с позиции биолога (бывшего). Что, если у героев не токмо психология, но и физиология альтернативная (и не в фантастическом иномирье, а в нашей многогрешной действительности) — это к чему отнести? К матчасти, к правде жизни или к образному ряду? Как можно опознать незнание автором жизни: по тому, что он пишет картонную херню про никогда не существовавших жидорептилоидов-мутантов, чей мозг съели мозговые слизни, утверждая, будто это есть правдажизне, пусть и для жидорептилоидов, — или по тому, что он, автор, сюжетообразующие моменты берет из возможности невозможных устройств, а если и возможных, то в нашей реальности действующих не так, как в авторской литературной жидорептилоидной параллели? Есть разница между физической, физиологической херней — и херней психологической, социальной, психосоциальной? Если деталь не так уж важна для повествования, то ЧТО является для него важным, первостепенным?
Опять-таки не могу удержаться от цитат из писателей модели «утибозе», защитников сирых и бездарных. (Заметьте, бездарности так хорошо относятся к бездарностям и так презирают всех, кто замечает их бездарность…)
Леонид Юзефович: «Мне не нравится, когда писатель публично нападает на другого писателя, более удачливого или более талантливого, не важно. Не собираюсь вас учить, это ваше дело, но хотел бы высказать свое к этому отношение. Именно отношение — ни в коем случае не мнение, что это плохо. Я не критик Кузьменков, который о каждом имеет свое твердое мнение, и всегда — отрицательное».
Олег Демидов: «Критики так боролись за то, чтобы их услышали, чтобы их прочитали, чтобы их труд по достоинству оценили, чтобы критиками, наконец, называли не кого попало, а людей грамотных, думающих и анализирующих, но потом пришли «народные герои»: провокаторы типа Жучковой (Аню любил, сам сосватал на «Текстуру», но она решила устроить бессмысленную и беспощадную войну «официозу») или «литературные киллеры» типа Чекунова. Треш-откровения Коробковой и Кузьменкова были цветочками и раз от раза веселили. А тут какое-то серьезное и животное желание во что бы то ни стало смешать с говном писателя. И при этом тонны словесной бесполезной руды и культурного облизывания друг друга никто не отменял. В общем потоке статей всё трудней отыскать адекватную критику». (Спасибо другу сердечному Юлии за цитату.)
Вышеупомянутый Демидов вовсю верещит про последние прилепинские труды: покупайте! шедевр! А уж на «литературных киллеров» как вызверяется (явно за себя, не за барина обиделся — сам же хвастал в ИМЛИ РАН, что писал за Прилепина то да сё) — даже любимой собачки Ани-Жучки не пощадил: «Ведь обидно: он — честный шпик,
А она связалась с провокатором.
И с горя о чувстве столь чистом
Стал мой шпик октябристом».
Подумаешь! Главное — примкнуть. Ни шпику, ни провокатору, ни октябристу в девках ходить невместно. Ежели ждать женихов да невинность лелеять, засидишься, последних разберут. Вот и бежит «плакать киска в коридоре — у нее большое горе»: плачет да поглядывает с надеждой, не поделится ли кто сосиской? Отсюда и «социальные заказы», и актуальные произведения, и «горячие статьи», и прочее фуфло вроде пиесы г-на Водолазкина «Ковидла не повидла», ну, или как там рабочее название у сего спешно организованного порыва и позыва… Времени, дабы изучить какие-либо детали, придающие плачу душевную искренность, философскую глубину или хотя бы живость фельетонную, у «актуальненьких» нету. Да и нафига те детали, когда можно по-простому, по-сетевому, по-форумному обозвать критика литкиллером, а его изумление перед маловысокодуховным фуфлом — «животным желанием смешать с говном писателя» (Сахара Медовича Прилипчивого, а заодно и его верную Мамушку Оллегорию Дэумидову)…
Продолжу наблюдение за критиками (порою состоящими друг с другом в контрах). О, у них тоже есть что сказать за кискино горе!
Аннушка Жучкова: «…моя юность пришлась на девяностые. Спасибо, что выжила. Это не метафора. Я из маленького городка. Друзья и соседи гибли на глазах. Так что с тех пор многое вижу иначе. Когда я стала филологом и пошла работать преподом за нищенскую зарплату, друзья крутили пальцем у виска и звали переводчиком на фирму. Тогда это было очень прибыльно. Мне было это не нужно. Родные прочили брак с иностранцем. Мне было это не нужно».
Признаться, на подобные откровения я уже привыкла отвечать историями из своей жизни и из жизни тех, кто меня окружал все эти «стрррашные годы» — и чувствовать, как вот-вот забронзовею… Однако не такие мы все были крутые, чтобы в 90-е всех нагнуть, и не такие мажористые, чтобы тогдашние беззакония могли нас обойти. Может, стоило бы отдельно проанализировать, как сорокалетние усердно снимают сливки с говна, которым 90-е накормили всю страну? А для этого пишут душещипательные историйки из своей жизни и из жизни персонификаций аффтара (о ужас! быть переводчиком в фирме оказалось прибыльнее, чем преподом в вузе! мне предлагали выйти замуж за иностранца, кошмар!), авось удастся выдавить пару слезинок из добрых хипстеров в возрасте до тридцати. Или из тетенек за пятьдесят, читающих лавбургеры, не отличая «Анжелики» от «Зулейхи».
Ужасно не хочется касаться «Зулейхи» с ее чулпанистым чирлидерным маханием помпонами: здесь одна только правда, ничего, кроме правды, вам открыли глаза на забытые вами ужасы сталинизма! Милые, так ведь вы сами и способствуете тому, что эти ужасы превращаются в средней руки боевичок или в любовный романчик, только не в декорациях пиратского корабля или султанского гарема, а в декорациях кровавой гебни. Конешно, оно актуальнее, создавать «удручающей шаблонности картинку» на тему сталинских репрессий.
В. Чекунов: «И к гадалке ходить не надо, что у ссыльного интеллигента на шее будет нитяной шарф, скрутившийся в веревку толщиной с карандаш, а на носу – пенсне. Не просто пенсне, а непременно треснувшее – для жалости. Муж-кулак просто обязан быть свиреп, вонюч и волосат (хотя бы на теле), с тяжелой поступью и звериным храпом. Уголовник окажется прикомандированным в яхинский текст прямиком из недорогого отечественного телесериала – то есть пародией на пародию, что всегда заведомо провально. Хотите увидеть Казань образца 1930 года? Будет вам «красочная картинка», куда не ведающая чувства меры авторесса напихает всего, чего нахваталась бознамо где, не особо вникая».
И пошла писать губерния, орошать «длинной хрустальной дугой мочи» заметившего сию шаблонность критика. (Который признается: «…про дугу и мочевой хрусталь — это из текста «Зулейхи», не подумайте чего плохого, сами читатели в письмах до таких высот слога редко доходят, даже истовые яхинские поклонники»). Но не удвиляйтесь тогда, что некоторых из нас утомили плакальщики, снимающие сливки с «мгновений скорби». Вот и выражает публика протест против предложения присоединиться (за свои за кровные) к горю пострадавших от репрессий, от насилия в семье, от беспредела 40-90-х… Не хочет, вишь, чтобы над нею плакали профессиональными слезами какие-то сомнительные личности, в видах будущей литпремии и крепкой смычки со спонсорами. Так и норовит раскритиковать плакальщиков и радетелей, рассмотреть горе творческое под лупой, отметить в нем нестыковки и подтасовки.
А. Кузьменков, критик и переводчик с псевдоинтеллигентского на человеческий, перевел на понятный нам (по крайней мере тем из нас, у кого есть еврейские родственники во втором колене или гугл-переводчик) массово-литераторские пожелания в адрес критика-не-хвалитка: «Зол азой шейн рэдн, аз нор ди кэц!» («Чтоб твое красноречие понимали только кошки!» — для тех, кому лень гуглить.) Да уж, чуть что, сразу в паралитераторской среде начинается разбор критиков по родам войск: это всё коммунисты! это фундаменталисты! это путинисты! это националисты! это мизогинисты! Да нет, ребята, это просто люди. Люди, которые всего-навсего пригляделись повнимательней к вашему… коммерчески перспективному, медийно актуальному горю. А коли в нем, несмотря на унылый массив деталей, жизни-то и нет!
