Как не раз было замечено, я притягиваю скандалы, даже не желая оных, а желая лишь просветительствовать и благодетельствовать. Взять, например, мою рецензию на Юлины «Сады-винограды» — положительная рецензия, в которой, тем не менее, никаких великих авансов автору не выдано. Сослалась на нее писательница Юлия Старцева в своем ЖЖ — и понеслось… Хотя кому чему тут нестись? Читай молча или благодари за информацию, читатель! Впрочем, можно поговорить об историческом жанре, о критике — знаете, салонные такие беседы, пользительные и неспешные. Ан нет.
Мою простую и аргументированную рецензию немедля обозвали комплиментарной (то есть по определению субъективной) и предложили альтернативу от профи. Некий критик Кирилл Анкудинов из Майкопа испросил у автора повести разрешения в таком тоне, будто научный труд писать собрался. После чего напрягся и написал… школьное сочинение на «отъебитесь, Марьиванна». В три абзаца, если очистить от преамбулы и цитат данный труд.
Каковую работу я, перейдя с позиций писателя на позиции критика, решила разобрать как типичную. Перед вами — тот самый формат, благодаря которому в XXI веке критика-профессионала не отличают от сетевого критикана или проплаченного жополиза, ибо только их нынешняя окололитературная пресса и пропускает. Что же говорит представитель формата о прочитанной им повести? На что он с такой старомодной любезностью просил дозволения?
Кому-то эдакая прециозно-куншткамерная стилизация покажется тонкой; мне она тонкой не кажется. Во всём нужна мера. Ну нельзя же писать такими пунсово-узорчатыми эссенциями! Это уже на китайское производство похоже. — Итак, вначале надо запретить автору писать так и разрешить писать исключительно эдак. Почему? А потому, что гладиолус похоже на китайское производство — хоть и непонятно, на какое. Ежели порцелинное, то что в нем плохого? Но самое главное: что такое пунсово-узорчатые эссенции? Само это словосочетание, составленное из упоминавшихся в повести слов, означающих «пунцовый», «узорчатый» и «вытяжка/концентрат/духи», а здесь упомянутое в качестве художественного средства — что оно, по мнению уверенного в своих познаниях критика, означает?
Ничего не напоминает, а? Если нет, я напомню некую Е.А. с Самиздата, графоманку-медичку, до помрачения мозгов захваленную соавтором. Некогда она разразилась аналогичными указаниями мне, человеку с двумя гуманитарными образованиями и тридцатью изданными книгами: «Я пишу быстро и сразу набело. Инесса же перекручивает каждое слово. Насколько оправдано такое самоистязание? Опять таки, на мой взгляд за красотами языка, попытками сотворить «нечто» теряется смысл. Насколько роман необычен? Не более, чем «Улисс» Джойса. «Квест» как способ самопознания — не новое слово в литературе». Напомню также собачку бабженю, заявившую, что писать исповедальную прозу вправе только Аввакум, поэтому все авторы, пытающиеся писать в этом жанре, плохи изначально. По ее, зауральской малярши-ролевички-алкоголички, компетентному мнению. Да, эти люди далеки от профессии критика, как я от Майкопа. Однако манера та же самая, спонтанная: запретить!
Таким образом, доморощенный критик считает себя вправе создать на коленке свои собственные правила для писателей определенного жанра, тематики, идеи — и отругать за неисполнение оных. Ни медичка, ни алкоголичка, ни стилист майкопский не задаются вопросом: а мы-то кто такие, чтобы создавать новые правила в литературе? Есть ли у нас хоть малейшие предпосылки к тому и хоть minimum minimorum для подобных претензий? Достоевский мог пенять Лескову за «эссенции», но где Достоевский и где мы? О нет, эти граждане верят, что они вполне себе Достоевские. Только болели долго.
Но продолжим разбор того, что само считается разбором.
Когда-то у меня на стене висел календарь с изображениями артефактов XVIII века — пистолетов, подзорных труб и манерок — душа радовалась. — А вот и авотуменяторство. Как же без него-то? Страстно любимый приемчик критиков, не имеющих предложить ничего, кроме пресловутого «а вот у меня» и вкусовщины. Стаями они метят в законодатели литературной моды: их «мне понравилось/не понравилось», «мое/не мое» лезет отовсюду, уничтожая основу профессии критика — оценку текста согласно объективным, а не субъективным параметрам. Более того, новые поколения критиков старательно доказывают: нет ничего объективного в гуманитаристике. Это не наука и даже не ремесло, это «вчувствование». Тот факт, что интуитивизм как искусствоведческий метод устарел полтораста лет назад, им до лампочки. Они академиев не кончали.
После чего занятые вчувствованием (если не сказать крепче — онанизмом) мачо не преминут плюнуть презрительно в «женскую прозу» и «женскую критику».
Возможно, кого-то порадуют и словечки, взятые как такие же «артефакты». Однако у слова иная природа, чем у вещи. Слово требует «сложной связи». Слово «прециозной эпохи» требует сюжета. — Прециозной эпохой называют первую половину XVII столетия, она заканчивается за семьдесят лет до описываемых событий. Эпоха рококо сохраняет лишь элементы своей предшественницы. Чего критик не знает.
Позволю себе также процитировать свою рецензию на повесть Юлии Старцевой: «Сложность исторического жанра состоит еще и в том, что трагедии прошлого давно сыграны: даты жизни и смерти исторических лиц известны, расчет, любовь и предательство их были да быльем поросли. Финал известен любителям истории — и переживать, кажется, не о ком и не о чем». Однако Егор Столетов мало известен широкому кругу, его история читателю внове. И, замечу, повесть весьма богата событиями как государственного масштаба, так и глубоко личными. Так всегда бывает в смутные времена — людишек носит по земле, словно сухие листья; всё это отражено в повести.
Однако господину (или все-таки товарищу? уж очень требования знакомые, РАППовские) Анкудинову мало экшена.
А тут вместо сюжета — пустая коробочка «википедии», оклеенная «аутентичными» бриллиантами, яхонтами и перламутрами словечек. — На что писатель замечает: «Понравилось в анкундиновской рецензии выражение «википедическая коробочка». Учитывая, что мною проштудирован весь бартеневский «Русский Архив» плюс те же источники, которыми пользовался Тынянов, это открытое оскорбление мне как филологу. Впрочем, о моих штудиях я писала в ЖЖ в процессе работы».
Опа! А ведь действительно хамите, парниша, приписками занимаетесь. И вам это говорят прямо, в лицо, причем не только автор. Но разве же это остановит истинного критика? Он, будучи поздравлен соврамши, немедля отвирается: «Википедия» в данном контексте — не буквальная отсылка к «Википедии», а эвфемизм «повествования по канве биографии» — ах, в контексте! Так это же все меняет!
Дай-кось я гляну на статью в википедии, посвященную Егору Столетову, вдруг подумала я. Там же может быть море сведений, справочной литературы. Нету? Странно. В поиске википедическом тоже нет? Где ж тебя искать, Егор-горе? В статье о Татищеве нашелся один (!) абзац: «В декабре 1734 года Татищев узнал о подозрительном поведении сосланного в Нерчинск по делу князя Долгорукова Егора Столетова, бывшего когда-то приближённым Монса: на него донесли, что он, сославшись на нездоровье, не присутствовал в церкви на заутрене в день именин императрицы Анны Иоанновны. Татищев увидел в этом политическую подоплёку и усердно приступил к расследованию с применением пыток (подвешивания на дыбе). Поначалу его рвения не оценили (в донесении от 22 августа 1735 г. он сам писал, что получил указ, в котором было написано, что он «в розыски важных дел вступил, в которые бы вступать не надлежало»), однако в итоге Столетов под пытками признался в замышлении заговора, оговорил вместе с собой ещё много людей, был переведён в тайную канцелярию, там запытан почти до смерти и в конце концов казнён». И ссылка на «Русскую старину».
Воля ваша, а только по такой канве ничего написать невозможно. Придется много чего прочесть дополнительно (что автор и сделал). Замечу: оскорбительный намек (который усердно отрицается), что писатель всё-превсё в википедии прочел, так же популярен, как запретительство в плане идей, стиля, «словечек» и прочих требований критика, предъявленных задним местом числом.
Автор хочет писать как Борис Садовской; это не вполне получается — выходит то Сергей Ауслендер, то — особенно ближе к финалу текста — Валентин Пикуль, который в «Слове и деле» претендовал на роль стилиста и который многое взял у Бориса Садовского тоже (он брал из очень разных источников). — А вот и еще один любименький приемчик с Самиздатика — сваленные в кучу авторы и аффтары советского времени, приписываемые писателю оттого, что сам критик только их и читал.
Кстати, как выяснилось уже после написания мною поста, Борис Садовской был опубликован после смерти Пикуля, о высокоученый критик. Каким образом Пикуль мог взять хоть что-то у крепко-накрепко забытого автора? Если вы даете в своем опусе некую информацию, хотя бы попытайтесь ее верифицировать.
Мне тоже в свое время кого только ни приписывали в первоисточники, вплоть до Нила Геймана, даром что я в своих книгах основывалась на Джеймсе Хиллмане с его архетипической психологией и данного факта не скрывала. Но кто того Хиллмана читал? Геймана читали — его и приплели. Вспоминается рецензия (положительная! даже восторженная) еще одной самиздатовской графоманки на «Школу в Кармартене» Коростелевой: «Такое я читала только у Набокова и у Кинга… Эта первая строка, как ни странно, напоминает мне Толкиена… У Желязны в «Хрониках» есть момент… Игра, которая сначала напомнила один из рассказов Чапека. Потом, как ни странно, опять-таки Толкиена…». Причем никаких описываемых аллюзий в тексте попросту нет. Этот список культовых имен приплетен спецом для самодемонстрации: вона я кака! И ни единой мысли, что подобные высказывания суть оскорбление автора, который старается писать как он сам, а не как мастрид псевдо-критика.
