Критик, между тем, будучи снова (в который раз) прищучен писателем: «Человек ищет мелодии, знакомые его слуху: Вы, Кирилл, читали Пикуля и Ауслендера, а я воздержалась от знакомства с их творчеством. Садовского люблю именно по близости стиля моему, давным-давно сложившемуся (я старый автор, дебют — 1987 г.), и по родству мировоззрения. Странно, однако, что явная параллель Вами не отмечена: «Восковая персона» Тынянова как пра-текст (тематика и стилистика). Слог соответствует эпохе», шустро врет про свою любовь к Тынянову: «Тынянова я люблю и думал о нём, сочиняя рецензию. Но всё же решил не упоминать его — не вполне похоже на Тынянова». Итак, господин «лучший стилист Майкопа» согласен узнавать какого бы то ни было писателя исключительно в точной копии. Стилизации или реминисценции сей профессиональный критик не распознаёт, однако постарается нанести дряни с Дону с моря. И, конечно, опять автор виноват: отчего он не написал подражания столь явного, чтобы последнему дураку понятно было?
Так и хочется в ответ процитировать старый издательско-писательский анекдот: а что вам непонятно? вы покажите, я разъясню. Без разъяснений-то господа критики нынче лажают как дышат.
По крайней мере, текст получился красивым, фактологически грамотным, безобидным (чего не скажешь о 80% нынешней «исторической прозы»), и небесполезным по части просветительства. — А что я говорила про РАППовские наклонности? Вот и соответствующий язык прорезался. Плюс снисходительность знакомая, чинушная: ладно, книжка безобидная, даже небесполезная. Пропустить!
И вишенкой на торте — сетевая манера, непременный смайлик после кромешного хамства: «Решпект превеликий, о, Фелица моего вертограда!» Кстати, междометие «о» не отделяется запятой от последующего слова в сочетаниях с обращениями, словами «да» и «нет», а также в сочетаниях «о господи» и «о черт», о критик, не знающий ни русской литературы, ни русского языка, боящийся его красоты, его потенциала.
Вот живая иллюстрация к тому, о чем я говорю не первый год — полная профанация профессии, деградация навыков, дебилизация критики «новой школы» (которой нет и не было никогда; была исключительно самопродажа по дешевке). Формат, «спущенный сверху»; объем мини, в котором невозможно ничего разобрать; борьба против красоты и сложности стиля; выступления за простоту слога, за повышение «пиплохавательности»; общая безграмотность — всё это так и лезет из всех щелей господина майкопского стилиста окололитературного процесса. Данная плюха в лужу — нечто вроде «нацбесовских критик» (да, букву «т» я пропускаю не случайно), типичная сетевая имха, которую на сайте «Национального бестселлера» далеко не первый год выдают за критику. Ни к селу ни к городу приплетенные календарики, личные пристрастия в литературе, голимая вкусовщина и школярское «ниасилил» преподносятся автору как большое одолжение. Это вам, дражайшая, не комплиментарные пописульки критиков старой школы!
Будучи не раз взят за шкирку и потыкан носом в лужу, критик разражается лекцией, коей вполне нашлось бы место в рецензии, кабы та была рецензией. Лекцией о том, как следует писать про галантный век правильно, с соблюдением анкудиновских правил, выдуманных сию минуту, при виде писательской неблагодарности и презрения аудитории.
На самом деле ключ к эпохе — к малой эпохе — к 20-40 гг. XVIII века — и к большой эпохе — ко всем «галантным векам» дал нам Михаил Кузмин. Те ключи, которые были до него (у Загоскина, например; если отвлечься от прямого тематического запроса — у Льва Толстого) и параллельно (у Алданова, даже у Мережковского), забыты и заброшены. Кузмин дал начало и Ауслендеру с Садовским, и Алексею свет Николаевичу Толстому (Толстой добавил «своё», и так появилось новое направление), и Тынянову (Тынянов добавил другое «своё», и так появилось другое новое направление), и Пикулю, и Нагибину, и Аксёнову, и вам, дражайшая. А особенно заметно кузминское влияние в советском кино о «галантной эпохе» и в текстах песенок из этого кино.
Сейчас трудно представить эту эпоху как-то иначе.
Однако потоки разделились: у самогО Кузмина и особенно у Садовского с Ауслендером стилизация самодостаточна, а у Тынянова она служит рефлексии на тему «личность и история» — очень специфической, очень «левой» и, в общем, очень еврейской (не случайно жена Николая Тихонова — Мария Тихонова — сказала, что Тынянов превратил Грибоедова в еврея). Тынянов тоже брал кое-что в стилистике у Садовского; но я не знаю, как возможно совместить их дискурсы — это всё равно что совместить Никиту Михалкова и Эльдара Рязанова.
Вот так вот. Сначала всё по-самиздатовски: обширный мастрид (о гордый, гордый майкопский стилист) и непонятно к чему перечисляемые культовые фигуры (с попутной демонстрацией полного незнания материала). А потом… потом уж, как водится, сетования истинно русской души: это всё жиды нарефлексировали, а вы, дражайшая, я смотрю, жидам потакаете. И дискурсы совмещаете не по-божески, не по-кузмински. Позор вам, а я молодец. Даром что всю мою рецензию пришлось задним числом, в комментах по фразе разъяснять, оправдывать и вынимать из той лужи, в которую я сел. Это такая рецензия, к которой должно прилагать рецензию второго порядка.
Так зачем же ее прилагать вам, господин соврамши хороший? Я и приложу, как искусствовед, критик, историк. Мне нетрудно. Вдруг в глубине вашего упитанного организма внезапно проснется совесть — и вы перестанете писать подобия похвастушек самиздатовских графоманов, выдавая их за полноценные рецензии. Хотя надежды мало: необразованные люди, достигшие своего уровня некомпетентности, неспособны признать, что накосячили — это противоречит их инстинкту самосохранения на должности.
