Как-то раз Владимир Лорченков на примере последней назначенной в писатели, уж извините за подробности, провинциальной лесбиянки-феминистки Васякиной емко представил весь наш как бы литературный процесс: «Вот у этого компрачикоса литературный уродец Васякина и будет отрабатывать похлёбку и воду, пока не вышвырнут на помойку. Поэтку жалко — даже на фото она выглядит, как глубоко несчастный человек, который вместо кабинета психотерапевта попал в лапы шайки аферистов с поддельными дипломами. Ей бы в санаторий, а она бегает голой по улицам «раскрепостить эго». Нет ничего плохого в том, что человек пишет, пусть и корявым языком — кто как умеет — в терапевтических целях. Плохо, когда нам эту местечковую уринотерапию выдают за последнее слово в медицине. То есть, простите, за мейджор дирекшн новейших трендов».
Затем omega14z верно заметила про современных критиков: «Неизвестно для кого они растекаются в словесном поносе-то… «Простой народ» в лице нас, неграмотных — он рассуждениями о роли литературы не слишком увлекается. Скорее уж средний миндючанин понятия не имеет о том, кто такие Жучкова с Пустовой и как брутально самцов Снегирёв со своим взглядом. А те, кто занимается литературой по-настоящему — они не будут слушать-читать потуги слегка образованных личностей».
Совместив положение современного «премиедобытчика» при хозяине-компрачикосе с политикой компрачикосского бизнеса, я задумалась о вещах очевидных. Очевидных, если тебя в них ткнули. До того лишь человек, привыкший торговать уродцами, станет задумываться о целевой аудитории цирка уродов и просчитывать пути гастролей сообразно перспективам на получение прибыли. Мы, бескорыстные дурачки и дурочки, чересчур серьезно относящиеся к литературному труду, а не к его прибыльности, о подобных вещах думаем в последнюю очередь, для нас первичен труд, а не его продажа.
Проще говоря, какова ЦА современной критики? Окололитературная тусовка и жертвы паралитературных компрачикосов любят поговорить о своей аудитории, конкретной и одновременно условной (пусть и не Васякина, именно эта «поэтка», судя по ее интервью, патологически глупа). Критики чего только на сей счет не врали. Несли чушь про «условную ёбуржанку сорока лет, с высшим образованием и двумя детьми» (еще бы указали марку машины, метраж ж/п и место работы — или они так и делали?). Разглагольствовали про высокообразованных интеллигентов-интеллектуалов, завсегда готовых мониторить современную критику (хотя нам, имеющим представление о критике как о науке, мониторить всякое фуфло надобно лишь для одной цели — посмеяться; ну, может, еще сыграть в психологическую игру «Какой ужас!» с другими интеллектуалами…). Гундосили про влияние на умы и на кошельки ЦА. И вдруг… ВДРУГ!
Сетует на умирание влияния литературных премий Галина Юзефович: «Роль литературных премий в жизни обычного, среднестатистического читателя неуклонно снижается. Вон, даже Британский Букер» (в тексте так и есть: «британский» с прописной, Г.Ю. никогда излишней грамотностью не страдала) «почти перестал влиять на продажи, и это не потому, что читатель одурел и букеровские романы ему сложны — просто большие, безадресные по сути дела месседжи типа «urbi et orbi» («важнейшая книга года, читайте все!») больше не работают. А это значит, что каждый мало-мальски тренированный читатель сегодня сам себе литературная премия — за всем не уследишь». Ну вы подумайте, чем сменить свой глупейший «месседж» на нечто менее бесстыдно-рекламное, лучше читателю попенять. За чрезмерную тренированность и за пренебрежение мнением экспертов, глаголящих истину. Глаголящих, но на пиджин.
Уж не обессудьте, господа критики, но ваши «месседжи» всегда одинаковы, однообразны и одномерны: пустопорожняя, взаимозаменяемая хвалитика, в какие бы шайки вы ни сбивались и сколько бы друг с другом ни боролись (в кулуарах, под ковром, публично целуясь в десны). Верно сказал о ваших игрищах и об их результате присутствовавший на очередном наградном действе очевидец: «Неа, ребят — наш мёртвый литературный процесс так не оживить. Всё начинается с крайне странного формирования лонг-листа, который потом переходит в абсурдный шорт, а дальше в премию».
Некто Арсений Гончуков, чья статья предлагает «Пить кружками сопли» (как наивно сказано в названии) истекает физиологизмом и телесными жидкостями на то, что у фикеров называется «особо жестокие сцены»: «Более того, мне кажется, принципиально важен у Васякиной и эстетический аспект. Как нарочито неприятно, физиологично изображается рана на бедре собаки, низменно, грязно, с сукровицей и мокрой шерстью. И это крайне важно, потому что поэт как бы заранее оговаривает, с чем имеет дело, с чем придется иметь дело всем нам — с чем-то медицински правдоподобным». Да без этих медицинских подробностей ни один награждаемый вами графоман не обходится. Напомнить Старобинец, назначенную нам в великие писательницы французами, не знающими русского?
Когда штамп, причем штамп укоренившийся, видный постороннему глазу, описывают как новый прием-взгляд-идею — это прекрасно. Просто прекрасно. «Безусловно, это большая смелость — такое обнажение, и я привел фрагмент потому что именно такой смелости не хватает, на мой взгляд, сегодняшним художникам». Интересно, когда товарищ в последний раз трезв был? Судя по квохтанью над бедной собаченькой и смелым художником, изображающим ее во всей болезненности, в середине прошлого века. Когда Сергей Есенин уже умер, а Сергей Михалков еще не опубликовал стихотворение про щенка, покусанного пчелами. С тех пор «одноногая собачка» стала штампом, охотно применяемым и поэтами, и прозаиками, и сценаристами. Весь вопрос в том, сколько кровикишок с сукровицей впиндюривает аффтар в свою историю. Это и есть смелость художника — планомерное вызывание у аудитории рвотного рефлекса, причем с неясной целью? Хотя цель-то понятна и лежит в области продаж…
Давеча Галина Леонидовна точно так же звездела про… как бишь его? А! Роман, который на деле не более чем повесть (ну откуда критику знать различия между ними?). Каковой недороман «обладает важнейшим свойством… Свойство это — задорная способность видеть свет там, где другие видят лишь мрак, и иррациональный — а потому особенно заразительный — оптимизм». Слово в слово не совпадает — и то хорошо. У критиков порой (и даже очень часто) сентенции звучат слаженным хором, в коем слова знают все. Назубок.
«Про русских крестьянок достаточно понаписано, а вот про жизнь татарской женщины, которую в благополучной татарской деревне муж и свекровь тиранили посильнее, чем потом чужие люди мучили в лагере, — такого еще не было», — пишет Алла Латынина. Ой, ну вы подумайте, никада не было книжек про закабаленную женщину Востока, и вот опять! Да половина произведений кавказских и среднеазиатских писателей повествует об этом (как и половина «национального кино»).
Критики многочисленные и однообразные хором поют про новизну того-сего: «Линор Горалик… У нее вышло «с иллюстрациями автора и всякими штуковинами» переиздание детской сказки «Мартин не плачет»; фактически же это новая книга, книга-объект, радость библиофила». Получается, старая книга, изданная с картинками, становится новой. Интересная мысль. Раскрасок тоже никогда допрежь сего не существовало? На чем же мы все выросли?
«Самая значительная книга 2015 г. — «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Под занавес года и в связи с сериалом С. Урсуляка великий роман безусловно будет многими перечитан, а многими прочитан впервые». Ага, самая значительная. (При всем моем скептическом отношении к «Тихому Дону», а тем паче к его автору, кто бы им ни оказался, для меня данное утверждение вполне правдиво. Уж «Тихий Дон» без сомнения значительнее любого современного выброса подсознания или проговаривания психотравмы безликим лауреатом-психопатом.) Главное, жутко новая, всего девяносто годочков как написанная, изданная и переизданная. Опять же кино по ней сняли — всего лишь четвертое. Не считая двух опер, одного балета и трех драматических постановок. Теперь-то публика-дура точно прочтет, ликует критик. И Шолохов проснется знаменитым! А ничего, что мертвым?
«Месседж» о новизне стопицот раз использованного штампа — прием, надоевший всем (что и расстраивает нашу критикессу намба зеро ван). Рассчитан он на охотников за новинками, любителями выбросить старый девайс не потому, что тот сломался, а потому, что вышла новая модель. В отношении техники и шмоток работает — так почему бы ему не сработать в отношении книг, думают критики.
Да потому, что это КНИГИ. Потому, что маркетинговые ходы и целевые аудитории, работающие на одном товаре, не работают на другом, приходится придумывать новые принципы объединения потребителей в категории и новые маркетинговые ходы для этих категорий. Нерентабельно и глупо продавать книги, как колбасу. Просто потому, что они отличаются от колбасы всем, от функции до позиции в потребительской корзине.
Думаю, вы знаете любимое высказывание образованцев относительно цены на что угодно: «Это цена килограмма колбасы!» — как будто люди покупают колбасу килограммами. Впрочем, если кто и покупает, тот знает, сколько дней он будет есть сытно благодаря колбасе. Напомнить, что пища есть первичный уровень потребностей, притом, что культурный досуг — уровень не то третий, не то четвертый? Аккурат перед одобрением и признанием со стороны общества. К тому же после резкого падения доходов населения, после экономических кризисов последних лет втемяшить потребителю в башку, что сытный и вкусный продукт ему заменит стопка плохой резаной бумаги, на каковой бумаге плохой краской отпечатан еще более плохой текст об одноногой собачке и мизоандрии некой Васякиной из Усть-Илима — господа маркетологи, что вы там курите?
И эти люди запрещают нам ковыряться в носу и покупать колбасу…
