Стать сильным, как они, тебе не суждено;
На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
Ты будешь, как больной, смотреть через окно.
Эмиль Верхарн. Меч
На некоторое время отсрочу продолжение разговора о действующих лицах сказки очередным анекдотом из не столько профессиональной деятельности, сколько жизнедеятельности современных критиков.
Начну с предисловия, наполненного пустопорожними, как и всегда, рассуждениями критиков. Для начала — статьей некой Е.Вежлян, считающей себя поэтом и критиком. Вкратце: перед нами помаленьку графоманящий редактор толстого журнала «Знамя». Вежлян принадлежит весьма показательная фразочка: «Для меня неважен текст, важны мои отношения с автором». Видимо, подчиненная взяла пример с начальника: главный редактор «Знамени» из почтения, подкрепленного спонсорской помощью, обильно печатал министра-взяточника Улюкаева. А Вежлян ради одобрения начальства стихи вороватого министра хвалила, хотя они были чудовищны — и по смыслу, и по стилю. Вернее, по отсутствию оного.
Баблу и злу внимаем равнодушно,
Добро и бедность вряд ли панацея.
Два полюса, а равно душу душат.
Летейский мрак за стенами Лицея,
Застенки, стеньки, разные емельки
Кто на печи, кто в заячьем тулупе:
Страна большая, только глянешь мельком,
И в ступор.
(журнал «Знамя», 2015 год)
Восхитительно, не правда ли? Чиновнику-вору никто не объяснил, что поэзия коварна, даже графомана она выворачивает наизнанку, заставляя демонстрировать всю подлость, глупость и презрение «поэта» к людям. К людям, которых данный «стихотворец» по роду деятельности защищать поставлен. Что же до стиля, то до министерского убожества даже сама Вежлян не опустилась. Хотя, признаться, ее вирши немногим качественней. Приведу здесь наиболее приличный образчик. Учтите, это вирша из числа лучших!
А правда, в общем, в том заключена,
Что я — частично Лотова жена,
Которой сны, как пряничные черти,
Напоминают о внезапной смерти…
Которой соль как вечность настаёт.
Ей самое себя не достает.
И алчет жить
И грезит убежать
Но нечем пить
И зренья не разжать….
Как в анекдоте, эхо привычно откликнулось: «Мать-мать-мать!»… Впрочем, солдатский шаг на плацу тоже напоминает: «Ать-ать-ать!» Однако позвольте вопрос: каким образом пряничные черти (да и были ли такие? человечки, львы, стерляди, птица Сирин, даже волжский пароход — все это встречалось на пряничных досках, но черти, олицетворение нечистоты и проклятия? кому полагалось вручать сей проклятый пряник, каким записным мерзавцам?) должны напоминать о смерти, причем непременно внезапной?
Статьи толстожурнальной ДБД (и разумеется, с ОБВМ) неотличимы от ее же стихов по смысловой наполненности. В частности, Вежлян вещает: «Как и следовало ожидать, как только возникли книжные блоги, затем началось великое борение обозревателей с книжными блогерами. Это борение, собственно, продолжается по сей день. Теперь на кону стоят уже экспертность и рефлексивность, чья значимость подкреплена была местом самой литературы в ценностном поле, подпитывающем, в свою очередь, и институт критики».
Стоп-стоп-стоп. Я, конечно, натыкалась на эту самую «экспертность» в болтовне гуманитариев — и означала она весьма разную чозахерь особенность мышления. Некоторые источники предлагают следующее: «Грамматически такое образование возможно. В словарях слово «экспертность» не зафиксировано, но на практике используется в специальных текстах как профессионализм». А источники менее почтенные, но более распространенные — совсем другое: «Вопрос о собственной экспертности: «Насколько я имею право делать что-то и предлагать это людям?» — на первый взгляд вроде похоже. Но далее идет бла-бла-бла на тему опыта и культурного продукта, передаваемого всем, кто сбежать не успел. Так это старческая болтливость или квалификация эксперта?
Интересно также, что имеется в виду под рефлексивностью. Которая, замечу, в математике имеет четкое определение: «бинарное отношение R на множестве X, при котором всякий элемент этого множества находится в отношении R с самим собой». Ну ладно, в этом виде рефлексивность селянкам-вежлянкам недоступна, но я объясню: это когда между двумя множествами такое отношение, что элементы одного множества эквивалентны, сравнимы по модулю, параллельны или подобны, если это геометрические фигуры; или неравны, но в рамках нестрогого неравенства, или делятся друг на друга. Так каким местом подобны, параллельны, тождественны или делимы друг на друга критики и литература — или все-таки критики и блогеры? А может, речь идет о рефлексивной игре, в ходе которой каждый из участников осуществляет рефлексивное управление другими участниками при помощи своей управленческой стратегии? Короче говоря, шлифует свои социальные технологии управления на прочих лохах участниках. Это понятие мне кажется ближе к теме стоящих на кону ставок критики.
Да нет же, скажете вы! Это же просто-напросто рефлексия как осознание предметного мира культуры (искусства, науки, религии, et cetera, et cetera). То бишь метод философии, посредством которого раскрывается специфика душевно-духовного мира человека. Нет, что такое рефлексия, я понимаю. А что же такое рефлексивность? Способность рефлексировать? Что, с появлением блогеров ее каким-то образом у кого-то отнимают — иначе почему она стоит на кону? И вообще, почему они обе стоят на кону? Неужто их значимость — значимость человеческих рефлексий, а также профессионализма или хотя бы желания передать накопленный опыт — и вправду зависит и подпитывается местом литературы в ценностном поле? А живопись, архитектура и музыка их подпитывают или как? Может, стоит приналечь на другие искусства, раз уж литература на ценностном поле об…лажалась?
Одно не вытекает из другого, малоуважаемые и малопрофессиональные критики наши. Так и хочется процитировать Репина: «Нарисуйте лошадку». Попробуйте сказать все то же простыми, понятными словами, заменяя вычурные и далеко не всем читателям понятные «констелляции» хоть на «тенденции» или на «процессы», что ли. Увидите сами, что смысла в ваших статейках немного, и весь он, как правило, посвящен идее «Как бы нам так прогнуться, чтобы потребитель нас не послал».
«Многочисленные блогеры, авторы «обзоров на книги» — в основном юные, удивительно много читающие, потребители многообразной литературы, вкус которых — не воспитанный тысячелетиями «чистый взгляд» (как называл это тот же Бурдье), а «вкус» в изначальном смысле слова, и единственный критерий этого вкуса — повышенная, переразвитая чувствительность к потребительским свойствам текста, описываемая с помощью оппозиции «зашло — не зашло». Текст «бесит», «восхищает», «огорчает»… Чтобы выиграть в этой гонке эмоций, обозреватель должен научиться работать с чувствами, стать таким же блогером. Только обладающим избытком знания. Только — этот избыток ни в коем случае нельзя показывать. Иначе контакт с аудиторией исчезнет, и — ищи свищи твою аудиторию… Нужно, следовательно, играть на стороне не литературы — нет. Читателя. Бросить просвещать его рассудок, выражаясь в старинных терминах, а обратиться к чувствительности. Критик, если хочет выиграть аудиторию у блогов, должен стать виртуозом читательской чувствительности, чтения-как-завораживания. Быть прежде всего «завороженным», остальное — потом. Пример известен. Да, это Галина Юзефович. Она, правда, такая пока одна».
Позвольте, хочется сказать, а как же Пустовые-Погорелые, Владимирские-Бавильские и прочая ваша братия, рефлексирующая так, что только дым столбом? Из их рецензий думающему читателю совершенно ничего извлечь невозможно, кроме повышенно эмоциональных излияний насчет пережитого ими катарсиса с оргазмом символдрамою, она же кататимное переживание образов, «сновидений наяву». Тем сетекритик и лучше, что он хотя бы абзац-другой по делу скажет, эти же… экспертные критики декларируют бессмысленность как в самой критике, так и в литературе.
Ну и оставили бы вы уже иллюзии о собственном избытке знания. У вас его попросту нет. Что вы постоянно и демонстрируете с удручающим упорством.
Недавно мне рассказали превеселую историю, как «критикесса всея Руси» пришла на фантастическую ассамблею 2018 и отожгла так, что в изумление пришли все: «Внутри фантастического сообщества сохраняется ориентация на некоторые такие, на некоторый элемент проповеди. Тут я скажу совсем страшную вещь — это, конечно, наследие творчества братьев Стругацких, которые в основе своей были писателями-моралистами, то есть большая часть их романов — это в той или иной степени этические трактаты. И это клеймо продолжает сохранять свою актуальность сегодня…
Идея того, что вообще книга должна кого-то чему-то учить, — это очень консервативная, очень архаичная идея. И мне кажется, что из жанра, говорящего, по крайней мере, отчасти говорящего о будущем, эта идея должна быть исключена. Понятно, откуда эта идея бралась в творчестве братьев Стругацких. Потому что в глухое советское время действительно вопросы этики были бесконечно важны. Но это время, слава богу, кончилось, началось какое-то другое. То есть, книга с воспитательным пафосом, книга, пропагандирующая какие-то традиционные ценности, сегодня скорее всего прочитана за пределами любителей фантастических романов с фланцами™ и гетеросексуальными героями, и скрепами, она не…», и так далее, и тому подобное.
После чего даже Лазарчук признался, что раньше был о Юзефович много лучшего мнения. На что мамзель немедленно обиделась в особо острой форме, вплоть до публичных признаний в своем чувстве.
Я никогда не была об этой даме лучшего мнения, но биологическая критическая особь восхитила даже меня, упав еще ниже в моих глазах. Позвольте, неужто этические вопросы в фантастическом жанре зачали и породили братья Стругацкие? А тот же, к примеру, «Гиперболоид инженера Гарина», завершенный к 1927 году (когда старшему из братьев АБС было два годика, а младший еще не родился)? Или примерно тогда же написанные беляевские романы — «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия»? Избавлю читателя от множества примеров, пусть сам припомнит богатый урожай фантастики 20-30-х годов с ее неизменными этическими вопросами. Или эти произведения, по мнению не любящей и не знающей фантастики (а может, и невежественной до изумления) Г.Юзефович, влияния на советскую фантастику не оказали, и прилично образованному современному фантасту не знакомы?
