В новом тысячелетии человечество внезапно пробило на академизм и на классификацию литературных жанров. И понеслось деление жанров на кошерные и некошерные, на низкие и высокие. Причем поиск низких жанров, как всегда, ведется сообразно списку недозволенных, низменных эмоций. Каждая эпоха составляет свой перечень чувств, испытывать которые не положено. Притом, что все нормальные люди их испытывали и испытывают, куда деваться-то. И хотя нравственная оценка должна возлагаться не на эмоцию как таковую, а на то, что ее вызвало, эти «плебейские чувства» постоянно подвергаются осуждению. Равно как и их носители.
Недавно Омега описала некую категорию смертельно серьезных существ, наделенных поистине нечеловеческой серьезностью.
«Я не эксперт и уж точно за действия судьбы-индейки отчет давать не могу, но некие общие черты у таких людей есть…
Первое, что бросается в глаза — такие товарищи Очень Серьезны. Вне зависимости от возраста. Они и есть те самые «маленькие старики». Лет в 14 он или она точно знают: жизнь полна скорбей и ржать тут нечего! Пока на земле плакают дети — никто не имеет права жить в свое удовольствие. Все будет плохо, вокруг жулики-бандиты-маньяки.
Вторая составляющая — глубокая виктимность данных граждан.
Третий фактор — превентивно пораженческое настроение. Все будет плохо, и нечего дергаться. Вот смотрите, смотрите, я пробую и что?! Ничего не получилось, ничего и не могло получится!
Я не знаю уж, как объяснить красиво… но им реально не прет. Причем иногда и объяснить непруху логически затруднительно.
Именно к нему прицепится как пиявка к заднице таможенник, до того уныло зевавший на толпу. Причем ежу понятно, что конкретный индивидуум сроду при себе ничего дороже дешевого мобильника не имел и ничего криминальнее пачки сигарет в кармане не держал.
Именно при виде нашего неудачника чиновника настигнет приступ лютого канцелярского перфекционизма и он начнет требовать справку на справку, что ему нужна справка…
Именно к нему приедет неотложка с мрачным похмельным доктором.
Это не забавные неуклюжие неудачники, герои комедий, вечно поскальзывающиеся на банановой кожуре и садящиеся на сломанный стул, но любимые и опекаемые друзьями… Это либо тихие, задавленные обстоятельствами Акакии Акакиевичи, либо озлобленные борцы с миром. Мир, впрочем, не замечает их усилий и даже не догадывается, что с ним идет такая лютая борьба.
А еще им постоянно больно. Они страдают и привыкли ловить от страданий кайф, и остановится не могут. Если вдруг на планете наступит эра всеобщего благоденствия, человечество забудет о поцелуях без любви, каждый получит по потребностям, на Марсе расцветут яблони, а каждая слеза ребенков станет поводом для уголовного расследования — они смогут вздохнуть спокойно. Но пока этого не произошло — будут себя накручивать. Что вредно для нервной системы.
В общем тут получается какая-то адская смесь из невроза и непрухи. И в таком случае уже не сильно важно, за какой паззл браться, важно как за него браться«.
Не только в жизни, но и в литературе, вернее, около литературы имеется категория адски сУрьезных личностей, вечно озабоченных, на какую бы тему им пострадать и кому/чему еще козью морду сделать. Для них ежели не трагедь, то и не жанр. Хеппи-энд бывает только у коммерческого чтива. Фантастическое допущение низводит произведение в пень. Примера ради, одно чучелко в песочнице Гаврилы-собакоеба давало гастроль на тему «Фантастика по определению не является литературой, ибо не титульный жанр». Другое, уже у Вадима Нестерова, хозяина «СборНика», прогадилось мыслью, что повесть как таковая есть фууу, то бишь, в переводе с ушлепского, является некошерным жанром, в котором приличные литераторы не пишут.
Такому же «острому кизму» можно подвергнуть что угодно, поскольку огульное отметание каких-либо приемов, жанров, тематик и прочих средств отображения мысли избавляет человека глупого и невежественного от необходимости оценивать текст. А поскольку все эти издательские и околоиздательские шестерки боятся текста как огня (оценка его на раз выявляет их собственную никчемность), то, соответственно, гребут ярлыки вилами. Это слишком веселое, это слишком фантастическое, это слишком повествовательное, это слишком богато сносками…
Милые! Оборотитесь уже на себя и кончайте проецировать на других свои убогие страстишки и фобийки.
Противоположная сторона шкалы — гебефреники, ржущие над всем и вся, как будто у них кроме сдвига по фазе еще и синдром смеющейся марионетки. И эти полюса, что забавней всего, не прочь приписать нас себе, стоит нам, нормальным людям, засмеяться или нахмуриться. Не говоря уж о более сложных эмоциях. Ага! Смеешься, когда где-то обижают сирот и котят? Ага! Сам смеешься, а другим не даешь! Ага! Пишешь в низком жанре о низменных страстях! И прочие «Ага!»…
Притом, что в низменные страсти могут занести что угодно, от жажды любви до жажды власти. Хотя, повторяю, вопрос не в самих чувствах, а исключительно в проявлении оных. В искусстве — в средствах передачи. Но никак не в сюжете, однако именно сюжет и фабула чаще всего и становятся предметами обсуждения-осуждения. На базе них критики (как правило, малограмотные) составляют список годного и негодного. После чего бесконечно талдычат, какие чувства герои вправе испытывать, а какие нет. Какие герои вправе появляться в произведениях, а какие нет. Каким характером может обладать центральный персонаж, а каким нет.
Всё это деление на годное-негодное мы уже проходили в эпоху Просвещения, а потом — во времена деградации идей Просвещения, в эпоху академизма. Мракобесно-дидактическую пылюку, накопившуюся за полтора столетия под креслами Дидро и Вольтера, весь XIX век усердно развеивал романтизм. Два. Века. Назад. После романтизма уже модернизм доказывал человечеству, что оно свободно, что оно имеет право на допуск к любой информации, что чувства бывают разными и замалчивать существование «безнравственных» бесполезно, игры в молчанку не уничтожают пороков. Зато запросто переводят неизбежное в разряд невидимого, а оттого еще более могущественного. Тайные пороки, как известно, влияют на общество сильнее явных: язвы-то никто не вычищает, все делают вид, будто под одежками здоровая кожа. «А это не так, Хьюго, не так».
И вот теперь оно вернулось, лакедемонского посла тем просветителям в мужья. За возвращение культурной концепции на два века назад скажем спасибо сетекритикам и прочему сетевому ололо, далекому от культурной жизни и культурного наследия. Развелись орды психологов и идеологов, предлагающих все более примитивные игры в молчанку. Ну и за ними, разумеется, стаями летают пустоголовые феечки, так и норовя просветить людей старше, умнее и образованнее себя. Летуны, как все вы знаете, частенько получают по сусалам и потом долго плакают на разных форумах, шо их порыв к просвещению не оценили: выгнали, уволили, забанили и забыли. Как жить дальше?
Не знаю, из какой картофельной ботвы этот Неблагой двор вылез, но его средний обитатель искренне верит в свое право объявлять ту или иную эмоцию запретной. А также в свое право менять значение и написание русских слов. Почему? Да потому, что в своих республиканских ебенях так и не выучили значение слова «нелицеприятный», некратную форму глагола «класть» и разницу между неприкасаемым и неприкосновенным. Так же и с эмоциями: они не знают их природы и классификации, оттого и пытаются делить на дозволенные и недозволенные, на низкие и высокие.
А вот хуй вам в глотку, чтобы голова не болталась. Среди эмоций нет «изначально позорных», что бы вы там себе ни набредили. И так же, как автор не обязан писать про глубоко нравственных персонажей, авторская позиция не должна быть ангельски непорочной. На дворе, славатебебоже, не эпоха Просвещения и не идеологическая выморочность. Литература так же, как солнце и луна, освещает не одни лишь величавые вершины, но и кучи мусора. Вот почему разговоры в духе «Почему вы выбрали столь неаппетитную/безнравственную/беспринципную тему/позицию/героя?» совершенно бесполезны. Интерпретировать то, что автор сказал или пытается сказать своим произведением, стоит, а разрешать или запрещать — нет.
У меня часто, как в рассказе Тэффи, спрашивают: «Ке фер? Фер-то ке?» — а я отвечаю одно: умные книги читать. Не чванясь, ходить на поклон в Википедию, лазить по сноскам, по перекрестным ссылкам. А то все вокруг такие умные, гордятся собой, точно горные козлы, коим читать энциклопедии и справочники западло. Видимо, оттого, что умение выжать источник информации досуха, получив из него нужное знание, умерло вместе с мамонтами источниковедения. Последний мамонт тут, судя по всему, я.
И как мамонт, могу лишь восклицать: люди! не ленитесь заглядывать в глоссарии! Новый для вас термин может открыть вам козлам глаза, словно слепым котятам. Например, известить вас о существовании не только эмоциональных реакций, но и эмоциональных акций. Ими, собственно, и занимается современный творец, критик и вообще креакл. Причем большинству не хватает смелости признать: всё это чистой воды спектакль, отклик, отзыв, песня и танец. Тандава Шивы. Но не критика в ее приличном, разумном виде. Не знаю, какими уж и словами донести до умов: стиль еще можно обсуждать, благо у него есть четкие или хотя бы вполне объяснимые достоинства и дефекты. Зато когда начинается вся эта эмоциональная тандава…
Но тут придется поговорить об эмоциях (черт, только что убрала тег «ловушки психики» — ан нет, о чем бы я ни писала, всё будет ловушка психики). А ну-ка подь сюда, кэп.
Итак, начнем с того, что множество товарищей, находящихся под влиянием эффекта Даннинга-Крюгера, считает, будто эмоции не что иное, как естественная реакция на события. Поэтому оно — множество — искренне полагает: контроль эмоций представляет собою их подавление и ничего более. А между тем кроме эмоций врожденных и натуральных существуют чувства, то есть эмоции приобретенные и культурные. Их возникновение происходит не автоматически, не путем искры, бегущей по рефлекторной дуге, а опосредованно, через жизненный опыт. Такие эмоции вполне поддаются естественному регулированию. Наш эмоциональный арсенал не ограничивается эмоциональными реакциями, существует еще такое явление, как эмоциональные акции. Люди пользуются ими гораздо чаще, чем реакциями.
