Генри Миллер. Тропик Рака.
У этого поста престранная история. Началась она с того, что я увидела в новостях репортаж под названием «Вирус». В нем говорили о поколении подростков, родившихся в 90-е и практически выросших со смартфонами в руках. Американский психолог Джин Твенге придумала для них название — iGen. Характерное для iGen поведение можно назвать идеальным с точки зрения родителей, которым в качестве потомства не нужны активные, независимые личности: независимость iGen получать не хотят, из дома не сбегают, не бунтуют, не курят, не пьют, в кустах не обжимаются, по молодости по глупости не беременеют. Знай сидят в своих комнатах и страдают, что они не так востребованы и не так успешны, как их кумиры — не известные ни одному из здравомыслящих людей Кати Клэп и Саши Спилберг.
В сюжете много рассуждалось об отложенном взрослении, а последней фразой репортажа было: «Совершеннолетние в наши дни живут так, как еще несколько лет назад жили тринадцати-пятнадцатилетние». Ну надо же, подумала я, целые психологи занимаются более чем очевидными вещами, делая не менее очевидные выводы. Мне всё вышеописанное было видно много лет назад, по тому, что и как вечные битарды (порой намного старше двадцати пяти годов) писали в своих квазилитературных экзерсисах во всяческих «уголках младоаффтара».
Менталитет молодых поколений виден еще и по тому, насколько они — молодые поколения — всё дальше и дальше уходят от окружающей их действительности в свой собственный Аваллон. Выдуманные Толкином корабли, уносящие светлых эльфов к берегам эпически прекрасным, в самолучший приют для участников Великого Похода За Неизлечимой Психотравмой — этот образ оказался своего рода печальным пророчеством. Пусть до исполнения его оставалось три четверти века, корабли таки приплыли и пришвартовались, и приняли на борт целые поколения людей, не желающих иметь с доставшейся им реальностью ничего общего.
Я не раз писала об эскапизме, растущем в коллективном сознании с небывалой скоростью. И о пассеизме также писала не раз, причем о пассеизме самом разном — от инфантильно-безграмотного, со сказочками о никогда не бывшем идеальном былом… (Помню, приблудившаяся к треду «средне грамотная» девица, неспособная прочесть не то что специальную литературу, но и краткое изложение исторических реалий в комменте собеседника, немедля попыталась обвинить меня в копрофилии: «А вам надо, чтобы все воняло?») …до пассеизма людей прекрасно образованных, знающих прошлое лучше настоящего и мечтающих оказаться в прошлом со страстью, достойной лучшего применения.
Юлия Старцева, собиратель прелюбопытных образчиков искусств и наук прошлого и настоящего, процитировала фрагменты статьи нашего бывшего соотечественника, а ныне миссурийского профессора Г.А. Барабтарло «Инородная речь»: «Лексически, тот язык, что теперь во всеобщем употреблении, с одной стороны, чудовищно оскудел против настоящего русского языка, с другой — нещадно засорен и осквернен; наследственные связи разорваны; естественный строй фразы изломан; произношение и интонации не коробят слуха «русско-язычников», по формуле одного замечательного митрополита, оттого, что они на слуху у всех от рождения в третьем поколении. Этот говорок ими усвоен как подлинный и природный; действительно же природный русский язык именно коробит их как иностранный выговор. Любимая их бездумная поговорка «всякий живой язык развивается» неосновательна не только оттого, что русский язык был обезображен насильственно и в продолжение относительно короткого времени, прежде всего путем уничтожения en masse лучших из тех, кто говорил и писал на нем, но и оттого еще, что слово «развивается» не указывает направления: развивается ведь и тяжелая болезнь, и от исхода этого развития, т.е. прекратится ли оно и, дойдя до кризиса, пойдет вспять, или нет — зависит жизнь больного».
Трудно не согласиться с этим, но и согласиться, по размышленьи зрелом, тоже трудно.
Да, русский язык оскудел, его стало невозможно слушать и читать в СМИ и в современной прозе, не говоря уж о масслите, который вполне заслужил эпитет «новым веком про́клятый». Да, «руссояз» затопили англицизмы, многие из которых русскому человеку на черта не сдались, а просто служат формой взаимного обнюхивания членов очередной тусовки, прайда геймеров, программеров, стритрейсеров, скринсейверов и прочей, уж извините за откровенность, мелюзги. Да, приходится жестоко высмеивать безликое нечто, воображающее себя писателями или, что еще смешнее, редакторами, критиками, литературоведами, издателями и законодателями. Русского языка законодателями, безудержно целующимися в десны и в перерывах между лобызаниями награждающими друг дружку званиями и премиями (по большей части покупными и/или самозваными), а не вышло на премию вытянуть, так хотя бы лайками, чмафками, собачьими розетками в петличку… Ведь если над этими самозванцами не смеяться, они, не встречая сопротивления, немедля начинают завоевывать беззащитную территорию коллективного мышления, совершенно как глисты — зараженный кишечник.
Но! Но.
Порой люди высоко образованные и весьма порядочные не замечают в собственных рассуждениях изрядных несоответствий логике. А как еще назвать сравнение категорий населения, находящихся на разных ступенях социальной лестницы? Когда от современных «ширнармасс» — отнюдь не интеллектуалов и не творческих людей — требуют того же словарного запаса и тех же навыков его применения, что и от специалистов, мастеров слова, птиц высокого полета, да не нашего времени, а золотого и серебряного веков русской литературы. Как будто крестьяне, купцы, солдаты, матросы, кабатчики и прочие низшие сословия дореволюционной России обладали достаточным литературным чутьем и образованием, чтобы беседовать на равных с учеными умами. Конечно, самородки встречаются в любом сословии, но много ли их? Впрочем, гипотеза, что после революции, как по мановению злого колдуна, все представители недворянских сословий внезапно и поголовно превратились в Шариковых, также не выдерживает критики.
Вот почему мне трудно согласиться с профессором Г.А.Барабтарло, хранящим за океаном традиции тяжко болеющего русского языка. Его предположение, что не случись революционного переворота в российской истории, этого беспощадного перелома ровного, нормального пути развития культуры, истории и самой государственности российской, то исчезла бы русская обсценная лексика (древнейший пласт языка), перестали бы появляться новообразования (обозначения вещей, идей и реалий, принесенных прогрессом культурным и техническим), словесность застыла, законсервировалась бы в традициях серебряного века — это предположение, мягко говоря, странно.
И новообразования, и компьютерный язык, и сокращения — все они представляются мне если не необходимыми, то неизбежными, в силу того, что в науке, в искусстве и в быту появляются новые понятия, у которых нет и не было русского аналога. И сквернословия с блатной лексикой ни при каком режиме не избежать — к ним же прибегали и любимые эстетами классики, описывая низы общества, не слишком церемонные в своих высказываниях. Современные Сумароковы, заводящие свое «Безмозглым кажется, язык российский туп: «Похлёбка ли вкусняй, или вкусняя суп»», сами себе видятся спасителями русского языка, будучи в некотором роде начетчиками. А начетчику что важней всего? Чтобы все оставалось в стагнации, было «как раньше». Ибо прошлое в воспоминаниях всегда представляется привлекательней настоящего. Ибо никакое настоящее не прекратится и не пойдет вспять, возвращая пассеиста в любимые им минувшие времена.
Вот и получается, что об Аваллоне мечтают и с той стороны шкалы, где поколение iGen отвыкает от «многабукафф» и получает информацию из роликов, подборок фотографий, демотиваторов, баша, статей википедии (как правило, из первых двух абзацев — дальше начинается то, что на Западе называют лонгридом, а на русском я и слова-то подходящего не сыщу) — и с той стороны, где знатоки элитарной литературы усердно хранят заветы старины, поругивая любые новации, потому что им, видите ли, всё это непонятно и… не нравится.
Мне, кстати, тоже не нравится все перечисленное г-ном Барабтарло. Совсем не нравится разговаривать, а тем более писать фразами в духе «Сейчас вышел патч, который все эти скиллы пофиксит». Не понимаю, какую художественную задачу можно решать с помощью такого языка. Не испытываю я почтения и к популярным авторам нового века, и к культовым авторам века прошлого, коим эти авторы пытаются подражать — более того, считаю, что подражание даже самым прекрасным образцам кастрирует художника, превращая его в эпигона, а то и в фикопера. Вето, налагаемое на некие слова и выражения, ничего искусству не дает, только отнимает. Талантливый человек способен породить такие «Тропики Рака» и «Москву-Петушки», что и законченный, гм, эстет не побрезгует читать их и цитировать.
Однако я согласна с миссурийским профессором, пишущим: «…в литературе отчего-то завелось редко обсуждаемое правило, что школьная грамотность, и уж тем более так называемое «высшее образование» в какой бы то ни было области, позволяет человеку постигать произведение искусства любой художественной сложности и высоты, и, мало того, иметь и даже высказывать о нем суждение. Это, конечно, смешное заблуждение. Серьезная литература точно так же элитарна, как и серьезная музыка, микробиология и высшая математика, и для ее понимания и о ней суждения требуются склонность, способности, специальные знания, многолетний навык чтения и тонкий, разборчивый вкус. Набоков писал именно для таких читателей».
Проблема, уважаемый критик и набоковед, не в том, что «русиш», «пиджин-рашен» существует. Проблема в том, что его распространяют и популяризируют весьма умелые сукины дети, рассчитывающие так задурить голову среднему классу (как правило, самому восприимчивому и легко поддающемуся новым, модным веяниям или, как этот же средний класс полюбил говорить, трендам), чтобы средний класс уронил в грязь некогда вполне приличный средний уровень. Чем держать масслит на приемлемой высоте, с которой отдельные любители чтения с легкостью перешли бы к сложной для чтения и осмысления литературе, издателю проще уронить популярную книгопродукцию в грязь, да так, с грязью, и скармливать ее «пиплу, который хавает». Он, издатель, чудеснейшим образом поставил систему, в которой писатель вел публику за собой, с ног на голову — и теперь писатель, согласно издательскому кодексу дебилизации ширнармасс, обязан идти за тупейшими представителями даже не массы, а толпы. Туда, куда его ведет толпа.
