В своем романе «Двутелый андрогин» я поставила себе довольно сложную композиционную задачу: три центральных персонажа, от имени которых ведется повествование, каждый раз описывают свое положение в сюжетной линии и свое видение событий. В результате в романе сформировалась жесткая сетка композиции: рассказы близнецов, соединенных в одно существо, вместе занимают тот же объем, что и рассказ Яна — самого свободного и независимого из персонажей. Мне бы хотелось, чтобы литературоведы (или то, что от них останется) когда-нибудь поломали головы над символизмом композиции.
Композиция — один из самых сложных в плане разбора элементов романа. Во-первых, для понимания композиции надо все-таки прочесть произведение. Целиком. А это, я вам скажу, при нынешнем падении уровня текста не самое легкое дело. Во-вторых, нужно иметь не только представление о видах композиции, но и о том, из чего композиция состоит, а этого даже в википедии не прочтешь. Почему-то. Как биографии совершенно бесполезных мурзилок множить, так википедия первая, а как дать статью, которая бы просветила стотысячные орды начписов, так «эта статья не закончена».
Между тем в наши дни не только писатель и издатель, но и критик в массе своей позабыл, что такое роман. Повесть или роман — определяют по объему. Хотя проще всего определять по количеству сюжетных линий. Как недавно напомнила мне Синильга, «по Бахтину, роман определяется несколькими героями и линиями судеб, прослеженными до самой смерти; повесть — лишь одного героя».
Для романа требуется более сложная композиция, нежели для повести. Повесть в этом плане похожа на динамичную, но довольно просто устроенную систему, которая может состоять из множества деталей, однако работать только в одном направлении, как машина Голдберга, она же машина Робинсона. На картинке к посту изображена такая машина — самодействующая салфетка профессора Люцифера Горгонзолы. При поднятии ложки (A) натягивается шнур (B), который дёргает ложку (C), подбрасывающую крекер (D), который ловит попугай (E), что заставляет вращаться жёрдочку (F), при этом семена (G) высыпаются в ведёрко (H), отчего оно опускается и тянет тросик (I) вниз, это зажигает зажигалку (J), поджигающую ракету (K); та, взлетая, серпом (L) перерезает бечёвку (M), освобождающую маятник, который, качаясь, вытирает подбородок профессора салфеткой. Машина Голдберга, кстати, использована в заставке сериала «Элементарно».
Роман и повесть формируют композицию из одних и тех же элементов: повествования, описания, диалогов и монологов, системы образов, вставных рассказов, авторских отступлений и характеристик, сюжета и фабулы. Вот только авторы все хуже понимают, как эти элементы работают и куда их действие должно быть направлено, используют их абы как, не стремясь создать целостную композицию, которая бы работала. Хотя бы как салфетка профессора Люцифера, гм, Горгонзолы.
Итак, поговорим об элементах, работающих на задачу, поставленную автором (впрочем, необходимо учесть, что задача может возникать и меняться в процессе написания). Как пользоваться элементами композиции грамотно?
Повествование — элемент, привносящий в композицию динамику. В нем описываются события, изменения обстоятельств и действия персонажей, а то и стихий природы (если те выступают в качестве действующих лиц). Динамика в наши дни царь и бог доставшейся нам в наследство от 90-х «как бы литературы». Однако был на заре зарождения критики этап, когда шла борьба с описательностью. Так, в XVIII веке критик-просветитель Готхольд Эфраим Лессинг считал Гомера всеобщим учителем, образцом для подражания на все времена, изображающим «ничего, кроме последовательных действий, и отдельные предметы он рисует лишь в меру участия их в действии, притом обыкновенно не более как одной чертой». Мнение Лессинга не раз оспаривалось, но общее представление о том, каким образом можно выстроить повествование на одной только динамике событий, оно, тем не менее, дает.
МТА, ни один из которых не Гомер и не Лессинг, находясь под зомбирующим влиянием издателей и маркетологов, стараются вести повествование сплошным потоком, но у них не получается. Поэтому младоаффтары прерываются на диалоги, монологи и описания, забив на прочие элементы композиции. В результате вместо повести или романа получается рассказ, но не в смысле жанра, а в смысле уровня: так дети рассказывают страшилки у костра, не отвлекаясь на художественность повествования.
Описание — элемент детального исследования статичного объекта, персонажа или места действия. В него входит портрет и пейзаж. С помощью описания создается топонимический или предметный образ, формирующий атмосферу места действия. Окружение может быть дружественно или враждебно герою, может подавлять его или воодушевлять, а может изменяться по мере развития образа героя. Топонимические и предметные образы не должны висеть в пустоте, они обязаны работать на повествование.
В качестве описания можно дать несколько характеризующих черт, а можно (но не стоит), как предпочитают начписы, нести с Дону с моря все подряд — устройство описываемого мира со всеми расами, биографии местных королей со всем гардеробом семейством, длину и окрас волос и глаз любого встречного-поперечного, расцветку нарядов и интерьеров, форму вазочек и плафонов, непременное упоминание «траходрома с балдахОном», наиподробнейшее описание сантехники, яств, поданных герою… «Какой обед нам подавали! Каким вином нас угощали!»
В результате чего идет резкая смена динамичного повествования (в котором половина важных деталей проглатывается из-за неистового желания МТА поскорее добраться до иномирья и сделать ГГ избранным) полной статикой (то есть разглядыванием каждой пумпочки на каждом подлокотнике). Такое впечатление, что история решила убиться об стену. С разбега. Вас куда-то гнали-гнали — и вдруг раз, героюшко завис на одной ноге на грани здравомыслия и сумасшествия, зато целая глава посвящена нуднейшему рассказу о том, кто данный мир населяет, чем всякая раса питается, чем промышляет, как размножается и кому молится. И, разумеется, длиннейшие рацеи про шмотки-цацки-глазки-прически. Не знаю, какой читатель не перелистывает бесполезную и бессмысленную главу-примечание. Да и аффтары пишут подобную фигню не для литературы, а для объема. И потом удивляются, что их писанина не считается литературой.
Вставные рассказы — этот прием призван для продвижения понимания скрытой сути произведения. Однако, надо признать, рассказ в рассказе стал бедствием современного мейнстрима. То и дело действие замирает, дабы аффтар припомнил историю из жизни своего папеньки, маменьки, тетеньки, бабеньки. Делать это так, как умели авторы высокого уровня (например, Михаил Булгаков или Венедикт Ерофеев), наши дорогие (в смысле, дорого обошедшиеся русской литературе) современные аффтары не умеют и учиться не хотят. От их вставных рассказов и новелл остается ощущение, будто читатель находится у одра бредящей родственницы, поминающей давно покойных свойственников. Ей-то, похоже, предстоит скорая с ними встреча, ну а читатель при чем? Ему даже наследство за долготерпение не полагается.
«Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»
Авторские (лирические) отступления — элементы, которые тоже «тормозят» динамику повествования, сходя с сюжетной тропы и делая, фигурально выражаясь, привал. Свободные эпизоды, наличие или отсутствие которых несущественно для событийной структуры произведения — одна из форм явления автора в собственном тексте. Отступления позволяют читателю узреть автора не через персонификацию в виде самого мудрого и самого бесполезного сукина сына во всем повествовании, а через рассуждение, или описание, или монолог внутри текста.
Замечу, что есть в фанфикшене такая форма, как драббл, буквально «осколок». То ли зарисовка, то ли заготовка без начала и конца, фиксирующая настроение и мысли персонажа здесь и сейчас. Деталей в драббле больше, чем событий, да он, собственно, ради деталей и пишется. Это своего рода упражнение на наблюдательность и описательность, на умение писать лирические отступления, которые читателю не захотелось бы перелистнуть. Однако мода на рефлексии без какой бы то ни было художественной задачи заставляет авторов разбавлять текст описанием своих, героя или общечеловеческих душевных метаний столь обильно, что понемногу сюжет растворяется в драбблах-отступлениях, а писатель — в самолюбовании. Признаться, не самое приятное зрелище и не самое интересное чтение. Безусловно, внутренняя жизнь персонажей и их создателя продолжают вызывать интерес у публики, но насколько она живая, эта жизнь? Не из картона ли она?
Автор должен четко для себя решить, от имени героя или от собственного ведет он речь в отступлении. Иной раз не поймешь, передает автор мироощущение своего героя или сам вклинивается с рассуждениями, отодвигая своего персонажа в сторону. Отсюда и непонимание публики, почему у персонажа появляются несвойственные ему взгляды и эмоции, не говоря уж про знания. А всё желание автора пообщаться с читателем напрямую!
Надо признать, современный читатель практически перестал учитывать вероятность присутствия автора в произведении не в качестве альтер-эго главного героя. Вот почему большинство отзывов содержит сверхвыводы насчет стремления автора слиться с героем. Не стоит равнять автора и аффтара. Последний действительно любит вырядиться в кольчугу, треуголку, мантию и изображать придурка косплеить собственную писанину, но настоящий писатель, веря, что «Госпожа Бовари — это я!», тем не менее всегда видит грань, отделяющую авторскую сущность от сущности персонажа.
О средствах создания образа и целой системы образов напишу в следующем посте этого цикла.
