В одном неебически прекрасно произведении (в произведении фанфикшена, естественно) я узрела следующую сцену: наш русский спецназовец, попавший в Тобиаса Снейпа, нерадивого папашу Северуса, резко бросает пить, есть курить, лупить домочадцев и становится образцовым отцом. И тут опа! — у маленького Северуса обнаруживается легкая (!) степень аутизма. (Описанная как самая обычная интровертность плюс плохие навыки общения. С таким «аутизмом» мы все, товарищи, больны. Как говорится, «богаты мы духовно, а душевно мы больны».) И мальчика — тададаммм! — собираются лечить играми с морскими млекопитающими.
— Это пока в фазе эксперимента, но доктор Хэзар сказал, что подобная терапия дает отличные результаты. Вы знаете, что в нашем городе есть небольшой дельфинарий? — Виктор отрицательно покачал головой. — Тем не менее — он есть. Для улучшения качества общения у детей, подобных Северусу, используют групповую терапию с дельфинами. — В каком-то сраном Коукворте, в натуральной жопе мира (английской, правда), городке, построенном вокруг ткацкой фабрики ну очень далеко от моря, имеется дельфинарий. И плевать, что Коукворт — аналог мрачного и нищего диккенсовского Коуктауна, где по определению не может быть ничего дорогого и развлекательного, да еще в общественном пользовании. «Севочку» надо спасать — так что даешь дельфинарий в промышленном городе с пьющим населением!
Впоследствии дельфинарий не сыграл никакой роли в жизни Снейпов, так что допущение, подобно бесполезному ружью на стене, не только не выстрелило, но и осечки не дало. Просто висело, как говорится, «шобы было». Литературный прием был просран, что те полимеры, а текст обзавелся еще одним недостатком в дополнение к уже имеющимся. И тогда я решила в сотый раз поработать капитаном Очевидность, объяснив сетераторам, фикрайтерам и фикридерам, что такое фантастическое допущение и зачем оно нужно в фантастическом же произведении.
Примерно в то же время мне сообщили пренеприятное известие: нам, злосчастным любителям фантастического жанра, давным-давно изнасилованного и оскверненного издательской политикой, в очередной раз подсуропили литературную премию с некомпетентным жюри. Каковое жюри упорно отрицает, что фантастика есть отдельный жанр со своими законами, не задумываясь над тем, чем подобное отрицание обернется, и явно следуя путями некогда талантливого писателя В.Войновича с его апологией литераторской обиды на весь свет: «Фантастика, как и детектив, это вообще не литература, а чепуха, вроде электронных игр, которые способствуют развитию массового идиотизма». Со сторонниками данной идеи в качестве оценщиков русской фантастической литературы я нас и поздравляю. Вероятностей из такой установки выходит много, таскать не перетаскать. Аффтар, опиши дельфинарий, возведенный в колхозе имени взятия Бастилии прямо за коровником, преврати историю о буднях на молочном производстве в фантастическое произведение.
Таким образом, цепочка вероятностей уже выстраивается, простая и неприглядная, как, впрочем, и всегда. Но начну с начала.
Выражение «фантастическое искусство» встречается уже у Платона в диалоге «Софист». Платон выделяет два типа формирования образа: истинный («икастику», создание подобий) и ложный («фантастику», создание иллюзий). Похоже, нынешние филологи решили вернуться к платонову началу, проигнорировав две с половиной тысячи лет развития искусства и науки. Им не привыкать стать.
В свое время братья Стругацкие предлагали определение фантастики как отрасли литературы, «характеризующейся специфическим литературным приемом: введением элемента необычайного». По определению Олега Ладыженского и Дмитрия Громова (Г.Л.Олди), «фантастика — это литература плюс фантастическое допущение». По мнению А. Шалганова, фантастика — это своего рода «параллельная литература», в которой существуют все жанры и все направления, но только с дополнительным элементом инвариантности. Ну и согласно Большой советской энциклопедии «исходной идейно-эстетической установкой фантастики является диктат воображения над реальностью».
Как видите, более чем расплывчатое определение Шалганова, подкрепленное скорее отрицанием определения, нежели определением фантастического в БСЭ, может прекраснейшим образом сделать фантастику из любого произведения, благо инвариантность — это всего-навсего термин, обозначающий нечто неизменное, не варьирующееся. В литературе инвариант — неизменяемая часть сюжета фольклорного произведения, которая характерна для всего сюжетного типа. Инварианту противостоит вариант. То есть некая постоянная, под которой Шалганов, очевидно, понимает пресловутое фантастическое допущение.
Однако что такое это самое фантастическое допущение? Некоторые авторы предлагают такую классификацию допущений:
1) Естественнонаучное — технические изобретения, открытия новых законов природы. Характерно для твердой НФ.
2) Гуманитарно-научное — допущение в области социологии, истории, политики, психологии, этики, религии. Введение новых моделей общества или сознания. Характерно для утопии, антиутопии, социальной фантастики.
3) Футурологическое допущение — перенесение действия в будущее. Характерно для большинства видов научной фантастики.
4) Фольклорное допущение (сказочное, мифологическое, легендарное) — введение в произведение существ, предметов, явлений из человеческой мифологии (допущение их реального существования). Характерно для фэнтези.
5) Миротворческое допущение — перенесение действия в полностью вымышленный мир (допущение существования такого мира). Характерно для фэнтези.
6) Мистическое допущение — введение в произведение фантастического фактора, которому не дается рационального объяснения. Характерно для жанров мистики и ужасов.
7) Фантасмагорическое допущение — введение в произведение фактора, противоречащего любому здравому смыслу и не способного иметь никакого логического основания. Сюда часто относят развлекательную фантастику (черный юмор, супергероев, мангу и др.).
Что выходит из данной классификации? Что можно назвать фантастикой любой литературный вымысел, например, допущение, что Гитлер не покончил с собой в конце второй мировой, а был убит героическим русским шпионом, или что Антонио Страдивари таки заполучил себе преемника в лице Бартоломео Джузеппе Гварнери (чего, если кто не в курсе, в реальной истории так и не случилось). И тогда политический детектив или приключенческий роман запросто вписывается в рамки фантастического произведения. Собственно, вся литература построена на вымысле. Уж коли господа, вообразившие себя критиками и литературоведами, так оной истины и не поняли, что остается капитану Очевидность? Только высказывать очевидное.
Таким образом, не ограниченное никакими рамками понятие в два счета превратит литературную премию, полагающуюся фантастическим произведениям, в премию, полагающуюся любому произведению. А что? Отцу руководящей этим бардаком Г.Юзефович в свое время выдали премию за художественное произведение, хотя его «Зимняя дорога» была произведением документальным, основанных на мемуарах участников Якутского мятежа 1921-1923 годов. Зато теперь можно будет номинировать «Зимнюю дорогу» на новоиспеченную премийку (миллион рублей в любом хозяйстве пригодится) в качестве фантастического романа, благо в историческом жанре без вымысла и допущений никуда. Хорошо иметь безграмотное жюри в друзьях и родственниках покровителях!
Что же говорят на эту тему западные исследователи? Во французской критике известно определение Роже Кайуа: «…фантастическое — это нарушение общепринятого порядка, вторжение в рамки повседневного бытия чего-то недопустимого, противоречащего его незыблемым законам, а не тотальная подмена реальности миром, в котором нет ничего, кроме чудес». Что ж, здесь хотя бы введено отрицание «плохого метода», основанного на сплошной чудесатости сеттинга. Самое известное определение фантастического принадлежит французскому структуралисту Цветану Тодорову, писавшему следующее: «Фантастическое — это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным». Хотя мне кажется, что высказывание Достоевского: «Фантастическое составляет сущность действительности» известно гораздо шире.
Как видите, данные определения ничего не определяют, а разъяснения не разъясняют. У меня тоже, знаете ли, при виде недопустимой или даже сверхъестественной глупости и беспардонности некоторых особей хомо могут случиться колебания. Между мыслью, не пора ли вводить смертную казнь для особо отличившихся — и идеей создания народных дружин бэтменов, борцов против всего плохого за все хорошее. И лучше под моим руководством, чем под руководством, скажем, Трампа или Жириновского.
Слишком широкое понятие фантастического регулярно пытаются сузить до уровня развития фантастики в XIX веке. Так, Ц.Тодоров ссылается на предисловие Владимира Соловьева к повести А.К.Толстого «Упырь»: «Существенный интерес и значение фантастического в поэзии держится на уверенности, что все происходящее в мире, и особенно в жизни человеческой, зависит, кроме своих наличных и очевидных причин, еще от какой-то другой причинности, более глубокой и всеобъемлющей, но зато менее ясной. И вот отличительный признак подлинно фантастического: оно никогда не является, так сказать, в обнаженном виде. Его явления никогда не должны вызывать принудительной веры в мистический смысл жизненных происшествий, а скорее должны указывать, намекать на него. В подлинно фантастическом всегда оставляется внешняя, формальная возможность простого объяснения обыкновенной, всегдашней связи явлений, причем, однако, это объяснение окончательно лишается внутренней вероятности. Все отдельные подробности должны иметь повседневный характер, и лишь связь целого должна указывать на иную причинность». Высказывание еще более непонятное уму современного человека, знававшего разную фантастику, и латентную, и явную, и даже в острой фазе.
Словом, фантасты, не покладая световых мечей, сражаются за объемы своего жанра, то пытаясь подгрести под себя все мировое искусство, то отмахиваясь платоновским определением фантастики от икастики, которая даже не реализм, а черт знает что такое. Любой симулякр переводит реалистичнейшее подобие в область фантазии, коли подобие создано для того, чего никогда не существовало. Ненавидящие фантастический жанр действуют не столь определенно. Некоторые норовят ограничить его жесткими рамками, вероятно, чтобы фантастическое не тянуло свои лапки к мировому господству. Другие же, наоборот, хотят, чтобы побольше «романов с диадохами» печаталось в редакциях фантастики за мимолетный «голос из унитаза», вот и предлагают считать фантастикой буквально все культурное наследие. Ведь тогда и жанр как таковой даст дуба и перестанет возникать на горизонте, превратившись в невнятный прием, свойственный всему искусству.
