Сказка бочки. Джонатан Свифт
Недавно зашел у нас с френдами разговор о том, что лучше для начинающего писателя — писать о том, что окружает его в повседневной жизни или выдумывать «из головы» экзотические сеттинги и невиданные приключения? Ответить на этот вопрос однозначно невозможно. Особенно в наши дни, когда человек может практически поселиться во вселенных, предоставленных компьютерными играми, а в реал выходить только на работу. И то нечасто. В моей памяти всплыл фрагмент из воспоминаний М.К.Первухина об А.П.Чехове, пытавшемся отговорить любителя «повестей из великосветской жизни» писать о том, чего этот «самородок» знать не знает — и не узнает никогда.
«…Маленького роста, кривоногий, с низким звериным лбом, приплюснутым носом и выпяченными губами, с вытянутым редькою черепом, весь какой-то корявый. От хозяина получает угол там же, в кузнице, еду, обноски платья и три рубля в месяц. С трудом читает, — читает только газеты. И вот — он исписывает стопы бумаги повестями… из великосветской жизни. Его «персонажи» — графини, княгини, баронессы, графы, бароны, миллионеры банкиры — «американе». Чушь получается, понятно, невообразимая. Но мальчишка упорно стоит на своем: пишет, рассылает по редакциям, ждет ответа, обижается, пишет уже дерзкие письма, грозит «бросить боньбу», то есть бомбу.
Чехов почему-то заинтересовался этим несчастным свихнувшимся маньяком, и устроилось у меня в редакции свидание.
— Зачем вы пишете про графинь, маркиз, баронесс? — допытывался Чехов у мальчугана. — Да вы хоть одну-то княгиню живую видели?
— Вот те на! — сердился мальчишка. — Да мимо нашей кузни сама княгиня Барятинская сколько раз проезжала! Видел ее как облупленную!
— Вот вы из деревни? Да? Вы работаете в кузнице? В кузницу приходят десятки людей: рабочие, татары, греки. Почему вы не попробуете о них писать?
— Очень нужно кому?! — фыркает «самородок». — Рабочие — они рабочие и есть! Одно слово — рабы! А татары — баранья лопатка!»
Никого не напоминает этот несчастный, пишущий о вещах, которые для него недосягаемы и непостижимы, словно жизнь на других планетах? И мотивация его ни на чью не похожа?
Не раз и не два я затрагивала вопросы эскапизма, поражающего обывателя, точно эпидемия гриппа. Ощущение, что вокруг «рабы» и «баранья лопатка», недостойные того, чтобы о них писать, время от времени настигает любого художника. В ранних работах все мы проходим через это, но со временем настоящие сочинители понимают сразу две важных вещи:
1) даже самый фантастический из всех фантастических жанров непременно должен быть связан с реальностью, иначе он превращается в пустышку, в бессмысленные и оттого скучнейшие, несмотря на весь «экшон», перечисления квестов и хроники убиения мобов;
2) и глубокий, по мнению автора, реализм может оказаться пустышкой, ударяясь в описательность и безмыслие, расцвечивая красивостями плоскую серую реальность — причем серой и плоской ее видит сам автор, не зная, что бы такое из окружающей действительности извлечь.
Надо признать, во времена Чехова фантазерам-эскапистам и деваться-то больше было некуда, кроме как светскую жизнь изображать. Не то что нам, массово эмигрирующим в интернет. Это наложило свой отпечаток на современный масслит и на менталитет начинающих литераторов.
Ко мне в силу моего интереса к фантастическому жанру обращается немало «свихнувшихся маньяков», пишущих такую же невообразимую чушь. Многих я помню смутно, но с отвращением:
— превеликое множество совершенно одинаковых ЖЮФиц, чьими неразличимо-хамоватыми попаданками можно было казнить преступников;
— самозваных лордов, описывающих паладинов (а то и «палладинов») в неснимаемой броне, надо понимать, намертво приклеенной кожным салом;
— «крошек» с патологической тавтологией, так и норовящих скрестить в своем опусе «Приключения домовенка Кузи» с «Ведьмаком» пана Сапека;
— врачиху-травматолога, породившую подражание не то Булгакову, не то фофудьеносному Пилюлькину в духе тех драбблов, что пишут фикеры, когда ну совсем не о чем писать;
— многодетную тетеньку, наковырявшую для своего «лего»-опуса кучу объектов для подражания, среди ее «оригинальных находок» я с изумлением узнала обитателей Асгарда в апгрейде Marvel Comics;
— нечто с квази-эльфийским псевдонимом, чей вариант все того же «Ведьмака» выглядел бредом офисного работника, воображающего, как говорят и ведут себя «поселяне»;
— и многих, многих других.
Все они пытались придумать мир, отличный от того, в котором живут, а также угодить не то читателям, не то потенциальным издателям, упоминая якобы популярные расы и роды занятий героев.
«Гаврила ждал в засаде зайца, Гаврила зайца подстрелил.
— Очень хорошо! — сказал добрый Наперников. — Вы, Трубецкой, в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только нужно кое-что исправить. Первое — выкиньте с корнем «молитву».
— И зайца, — сказал конкурент.
— Почему же зайца? — удивился Наперников.
— Потому что не сезон.
— Слышите, Трубецкой, измените и зайца.
Поэма в преображенном виде носила название «Урок браконьеру», а зайцы были заменены бекасами. Потом оказалось, что бекасов тоже не стреляют летом».
Да. Здесь мы, критики, многого добились. Аффтар может даже согласиться выкинуть зайца, коли его поймали на незнании матчасти и оконфузили. Хотя сначала на резонный вопрос: «Скажите по совести, Ляпсус, почему вы пишете о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего представления?» — наш графоман отвечает так же, как Ляпсус Трубецкой: «— Почему у вас в стихотворении «Кантон» пеньюар — это бальное платье? Почему?!
— Вы — мещанин, — сказал Ляпис хвастливо.
— Почему в стихотворении «Скачки на приз Буденного» жокей у вас затягивает на лошади супонь и после этого садится на облучок? Вы видели когда-нибудь супонь?
— Видел.
— Ну, скажите, какая она?
— Оставьте меня в покое. Вы псих.
— А облучок видели? На скачках были?
— Не обязательно всюду быть, — кричал Ляпис, — Пушкин писал турецкие стихи и никогда не был в Турции». Как тут не вспомнить не токмо хмельную сулему и злоебучую становую жилу, но и шапку с красным околотком, и блины с изразцами по окоему наших распрославленных лауреатов всякой шопопалы…
Также оставим за кавычками тот факт, что Пушкин таки был в Арзруме (он же Эрзурум) в 1829 году — ляпсусы постоянно отмазываются ложными аргументами. Главное, что они категорически не желают задаваться приведенным вопросом: а действительно, почему? Почему они пишут вот это всё, усердно пихая в свое писево высокородно-высокомерных ельфов, вампиров с аллергией на любой металл (включая, надо понимать, и железо в крови), богов, в основном скандинавских (в иерархии и, так сказать, агиографии которых начписы не разбираются в принципе), плененных военов, зыркающих из-под отросшего хаера, и премерзко заискивающих домовых? Ну и всякое черт-те что типа брутальных мхецов, рыдающих чуть ли не на грудях у своих убийц.
Нет, я не спрашиваю о глобальных вещах в духе «Почему писатель выбирает фантастический жанр?» Это личное дело и чаще всего совершенно не интересное. Но почему, почему все эти безумцы ждут моего одобрямса, как будто заключили со мной контракт на лайки?
Я практически безошибочно определяю патологического эскаписта и бездаря по его идиосинкразии в отношении окружающей действительности. Он сторонится обычных людей — и даже не так, как я, мизантроп и не любительница пустого трепа с «попутчиками», однако довольно наблюдательный мизантроп. О нет, этот, прости господи, писатель в упор не замечает людских привычек, потребностей, реакций, социальных игр и психологических ритуалов. Оттого и получается у подобных литераторов не книга, а картонажная фабрика. Если требуется рассказать, как жил попаданец до попадания в иномиряне-короли-маги-избранные, существование героя будет выведено исключительно пятьюдесятью оттенками серого. Даже если речь пойдет о счастливой, благополучной жизни.
При всем при том я не против фантастики как таковой и элементов фантастического в любом жанре. Собственно, они, эти элементы, присутствуют даже в мемуарах. Ещё Достоевский говорил, что человек «самосочиняется». Но равнодушие к живой жизни отзывается на авторе неизменным падением уровня и… умиранием писательского дара. Что поделать, именно живая натура, зарисовки с нее, этюды на пленэре дают художнику опыт и навык.
Не знаю, может быть, на современного художника влияет постмодернизм и интернет, коли он убежден: данное правило, коему сотни лет, не для него, любимого.
Уж он-то своих мхецов нашлепает без всякого навыка и представления о реальном мире. В крайнем случае нагуглит фразу «простонародная речь тупых крестьяноидов». (Данный товарищ на говно перевелся, доказывая мне, что речевые характеристики в его писанине более чем идеальны, ибо списаны с реальных лиц — охотников на нечисть, крестьян и мхецов, надо понимать. А я смею в этом сомневаться, поскольку не читала сих шедевров. Ну я и прочла. Лучше бы товарищ умер до того, как решился написать тот комментарий.) Другой вариант — аффтар раздаст всемогущим обитателям Асгарда автоматы-гранаты, пущай повоюют со смертными на равных. (В начале опуса, замечу, в «устрашающем виде» описывался аудит, в ходе которого начальница конторы ради хорошего результата трахнула аудиторшу. Аудиторша стала лесбиянкой исключительно от недотраха. Ее лесбийская ориентация дивным образом самоуничтожилась после появления на горизонте готового к ебле самца — ну ясен перец, лесбами только от нехватки самца и становятся.) И прочие, прочие ляписы, подпадающие под категорию «Гломурная божениада в исполнении зажопинской женыиматери, ищущей себя в искусстве».
Графоман может заранее тебя ненавидеть, как придурок со слезливыми мхецами и картонным крестьянством, или считать сетевым гуру, как женаимать с богами-пехтурой и лесбийским аудитом, ты можешь пороть эту шатию-братию мочеными розгами или гладить по больной головушке, разъясняя каждый абзац принесенной ими ахинеи — монолингамно. Результат един: анинисагласны, патамушта ты предвзята. И зовидуешь, истессьна. Я уж и не спрашиваю, чему именно, безграмотности, бездарности или безденежью.
