Ко всему этому прибавьте удовольствие быть свидетелем различных переворотов в державах и империях, удовольствие видеть перемены во всех слоях общества от высших до низших; древние города в развалинах; безвестные деревушки, ставшие резиденцией королей; знаменитые реки, высохшие в ручейки; океан, обнажающий один берег и наводняющий другой; открытие многих неизвестных еще стран; погружение в варварство культурнейших народов и приобщение к культуре народов самых варварских. Я был бы, вероятно, свидетелем многих великих открытий, например, непрерывного движения, универсального лекарства и определения долготы.
Путешествия Гулливера. Джонатан Свифт
Сказки о Трехголовом можно найти по тегу «Сказки для самых взрослых». А это — четвертая часть сказки «Драконы любят не только золото».
— Шеф… — шепчет доктору лаборант.
Док смотрит на него с изумлением — раньше его никогда так не называли. Раньше и подчиненные, и руководство в любой беседе обращались к нему «доктор» (и лишь наглый дракон сократил ученую степень собеседника в плебейское «док»). А все эти «босс», «шеф» даже не всплывали — ни в разговоре, ни в инструктаже. Принадлежность к спецслужбам не льстит ученым, даже безумным. Ведь ученый мечтает быть свободным не меньше, а больше творца.
— Шеф, он, похоже, сумасшедший. И может индуцировать дефекты психики у окружающих. Например, у… — Лаборант нервно сглатывает и жалобно смотрит на свое начальство, и без драконьей индукции больное на всю голову.
Сопляк не договаривает, но чтобы его не понять, надо быть дураком. Док, конечно, сумасшедший, но не дурак, отнюдь не дурак.
— И что вы предлагаете, милейший? — произносит он с привычной уже брюзгливостью. — Влить ему слоновью дозу транквилизаторов?
— Пять слоновьих доз! — оживляется Младший, демонстрируя нечеловечески тонкий слух. Впрочем, что у дракона может быть человеческим?
— И три конфетки — закусить! — зачем-то добавляет Средний, на первый взгляд совершенно серьезно. Но по тому, как все три головы ухмыляются, становится ясно — это еще один анекдот из параллельного мира. А может, и нескольких миров.
Чего доку хочется до дрожи, до колотья в позвоночнике и сжатых кулаков, так это разгуливать по вселенным, словно по лавкам на базаре. Ему этого хочется сильнее, чем долгой жизни и нескончаемой молодости. Но он себя не выдаст. Он подождет — и обязательно дождется.
Трехголовый наблюдает. Это его самое большое удовольствие — наблюдать за людьми. За тем, как их жизнь делится на две половины — и вторую половину они посвящают завоеванию того, что в молодости беззаботно бросали на ветер. Дракон не собирается обманывать того, кого и так обманет жизнь. Он даже готов научить человека жить той самой особой, долгой жизнью, когда и разбрасывание, и собирание камней, и даже строительство из собранных камней стены между собой и миром — позади. Всё позади.
Но человек не знает об этом. Он мучительно ищет такую форму сделки с чудовищной древней расой, чтобы хотя бы не погубить род свой, молодой и слабый, рождённый, по меркам рода драконьих, даже не вчера, а сегодня после обеда — и до ужина еще далеко.
— Послушайте… — наконец решается он. — Вы, наверное, хотите, чтобы я вас отпустил.
— Нет, док, — усмехается Старший. — Если понадобится, я сам себя отпущу. Да так, что вашему руководству и наказывать будет некого, кроме себя.
Док сглатывает. Он понимает страшноватую суть драконьей шутки: Трехголовому ничего не стоит оставить за собой одну лишь выжженную землю. Да что там выжженную! Что там землю! Сплавленную в стекло кальдеру, которая очень и очень нескоро зарастет травой и станет долиной, забывшей, какому ужасу обязана своим рождением. Тем, кто придумал безумную и беспощадную игру с живым драконом, останется лишь развести руками, привычно закармливая публику враньем: что поделать, на нас обрушилась сила стихии… Взрыв стратовулкана, падение метеорита, пирокластический поток, горящее самоходное облако — в общем, кара Господня за грехи наши, мы уже каемся, а ты, грешник? И ни один, каясь напоказ, не помянет их, щепки, сгоревшие на костре грандиозных планов руководства.
— Но все-таки… все-таки, — вкрадчиво продолжает за старшей средняя голова, — лучше нам объединить усилия, а не воевать. Тем более, что все вы, — дракон кивает на оцепеневших от его шипения лаборантов, — все вы трупы. С того самого момента, как меня решили исследовать в вашем отделе — а точнее, разобрать на органы. Просто вы еще не знаете, что мертвы. Зато ваше начальство знало, знало с первых минут. И чего ради нам продолжать чужой сценарий?
Еще живые трупы подбираются, инстинктивно сбиваясь в боевую пятерку. А может, семерку, доктору плохо видно, он никогда не знал этих людей близко — и уж тем более не считал их по головам. Глядя на ощетинившуюся группку младших научных работников, док печально констатирует: действительно научных работников вокруг него немного. Большинство из присутствующих — явно замаскированные убийцы или охранники. Что порою значит одно и то же.
— Может, отпустим не меня, а их, док? — кивает на встопорщенных убийц-охранников-лаборантов Младший. — Толку от них никакого, только уши греют.
Доктор кивает. Будь его воля, он бы настоял на высшей секретности переговоров с Трехголовым — но какая там секретность! Все человечество рано или поздно узнает о его, доктора, роли в контакте с опаснейшими созданиями во вселенной.
— Что я должен делать? — сухо осведомляется док.
— Послать их… с докладом! — весело предлагает младшая голова.
Ей, как заметил доктор, всегда весело. Даже если ее примутся отпиливать тупой пилой, она не перестанет шутить — и будет шутить, пока остальные головы откусывают руки, подносящие пилу к чешуйчатой шее. Младший — весельчак, драконий Ребенок, родившийся на пару минут позже остальных, любимый последыш в странной семье на едином теле.
— О, это мысль! — оживляется средняя голова, зануда и дидактик. Фантазии Среднему не хватает, зато он точен, желчен и дальновиден. — Пускай сходят, доложат о вашем самоуправстве, док. Вы же меня тем временем отвяжете, а то это просто смешно — и дальше изображать из себя прекрасную пленницу…
Доктор, отослав лаборантов-ниндзя к их настоящему начальству, с кряхтением расстегивает кандалы на драконьих лапах. Даже то, что процесс механизирован, не облегчает задачи: рычаги, колеса и шестерни поворачиваются с трудом, словно ржавые части старой машины. Дыба, к которой прикована дракайна, скрипит, будто рассохшаяся телега — делали устройство наспех, по спецзаказу фантазеров из спецслужб. Мечтатели из среды военщины — самая страшная порода мечтателей. Их фантазии оплачиваются кровью.
— Что теперь? — спрашивает док, с трудом выравнивая дыхание.
— Один человек из другого мира давным-давно все расписал, как по нотам. — Трехголовый методично разминает запястья на всех шести лапах. Доктор наблюдает за этим зрелищем, как завороженный. — Лет через двести — стать первым богачом и затмить всех ученостью. Тратить достигнутое преимущество на то, чтобы вести летопись всего подряд, описывать правителей и их подхалимов, шмотки, еду, развлечения, секс и извращения, популярные в обществе. А заодно убеждать молодежь, что добродетель полезна. Выбрать человек двенадцать не то друзей, не то штатных шпионов, поселить их поближе, кормить со своего стола, болтать с ними от скуки, но относиться к их смерти равнодушно — как будто они цветы, увядшие в прошлое лето. И в результате такой жизни стать живым кладезем премудрости, оракулом своего народа. Желаете, док?
Доктор морщится:
— Что это за… дрянь?
— Так выдающийся писатель три века назад представлял себе идеальную жизнь бессмертного, — пожимает плечами дракон. — Вернее, его герой. Над героем и тогда посмеялись, однако по другой причине: он не учел, что бессмертные постареют в свой человеческий срок и проведут в домах престарелых века и века — жалкими развалинами, клянчащими подачки.
— Зачем людям бессмертие без молодости? — удивляется док. Впервые всерьез задумавшись: долгая жизнь — награда или казнь? Жестокая, мучительная казнь, когда казнимый далеко не сразу понимает, что за мука ему предстоит. — И ты не ответил: что делать нам, людям этого мира? Чего ты от нас хочешь?
Доктор не замечает, как переходит на «ты» — то ли оттого, что чувствует себя вправе фамильярничать с драконом, то ли оттого, что перестает воспринимать Трехголового как три разных сознания, совмещенных в одном разуме и в единой плоти. Дракон не похож на человека с расщеплением личности — он не прячется от себя самого в забвении, помнит себя в любой ипостаси и принимает таким, каков есть.
— Искать себя, — хитро ухмыляется Старший. — И решать, что для каждого из вас важнее: богатство, ученость, наблюдательность или лапша.
— Какая лапша? — недоумевает док.
— Та самая, которую бессмертные будут вешать на уши не бессмертным, — пакостно хихикает Младший. — Про пользу добродетели — подумаешь, все эти догмы и нормы морали дадут дуба лет через пятьдесят! Главное, чтобы молодежь не бузила и не разнесла ваш мир в ближайшие несколько лет.
— Так и есть, — кивает Средний. — Главная задача бессмертных или просто сильных, облеченных властью — удержать молодняк от саморазрушения. А то ведь эти сопляки собой не ограничатся, они обязательно поломают что-нибудь еще. Молодые — воплощенная сила смерти, хоть и кажется себе силой жизни.
Доктор зависает, точно компьютер из других, неведомых миров. И лишь через минуту-другую, когда его разум справляется с потоком команд и вопросов, осторожно интересуется:
— Получается, живущие столетиями станут няньками при тех, кто моложе и долго не прожил? А может, и не проживет?
— Разве вы не об этом мечтали? — с самым невинным видом осведомляется дракайна. — Разве человек не мечтает стать нянькой ближнему своему? Правда, обычно это скучное занятие называют властью, рассказывают о жажде власти, о крови, которая проливается, чтобы очередной тиран выбрался в няньки и взвалил на себя непомерную ношу домашнего насилия, замаскированного под заботу… — И пока средняя голова произносит свои ужасные речи, остальные головы наблюдают за доктором с улыбкой, которую док отныне и навсегда будет считать нечеловеческой.
