Путешествие третье, или Вероятностные драконы. Станислав Лем
Все сказки об этом отнюдь не светлом и не добром существе, включая самую новую, собраны по тегу «Трехголовый».
— Люди поразительно доверчивы, — усмехается Трехголовый. — Разве можно спрашивать у конкурирующего биологического вида: как нам, людям, жить дальше, жить дольше? Я же запросто могу направить весь твой род по пути самоуничтожения, человечек. Я ведь могу твоими руками вручить человечеству любую отраву, любую самоубийственную мощь! И ты же ее и увеличишь, ты приведешь в этот мир всех всадников апокалипсиса.
— Всадников чего?
— Чего надо, того и всадников, — вздыхает Старший. — Я могу сделать так, что само твое имя станет синонимом предательства, с годами твой мир забудет всех Иуд, кроме Искариота, твоим именем будут проклинать и богохульствовать.
О том, кто такие Иуда и Искариот, доктор уже не спрашивает. Видимо, приоритеты сменились и прошлое параллельных измерений ему не так интересно, как будущее собственного мира.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Затем, чтобы ты меня наконец отвязал, — брюзжит Средний. — Сколько можно держать меня на цепи во время научных дискуссий? Вот я тебе и объясняю, что могу проделать с вашим биологическим видом, даже за все лапы прикованный. Совы… Тьфу! Драконы не то, чем кажутся.
Док с изумлением глядит на Трехголового:
— И кто же они? Или что они?
— А ну-ка опиши, что ты видишь, когда таращишься на меня, док! — непочтительно требует Младший.
— И отвязывай меня уже, отвязывай, — не успокаивается Средний.
Доктор, поразмыслив минуту над тем, на что обычному чиновнику потребовалась бы неделя переписки, кивает лаборантам: расковать! И принимается рассказывать Трехголовому о нем самом:
— Гигантская рептилия…
— Неверно, драконы не рептилии, — морщится старшая голова.
— И я отнюдь не гигант, — занудствует средняя.
— Примерно десятиметровой длины…
— Одиннадцатиметровой.
— В двухслойной чешуе…
— Трехслойной.
— Общим весом в семь тонн…
— Что-о-о?!! Ах ты мерзавец, я вешу не больше шести с половиной! — ярится Младший.
— А поутру, на голодный желудок — не больше шести… трехсот, — уточняет Средний.
— Половозрелый, возможно, немолодой самец…
— Ну все! — Трехголовый обиженно лупит хвостом, чудесным образом никого не убив. — Я всегда знал, что два глаза — это фикция, имитация зрения! А вам, людям, с вашим крошечным мозгом и восьми глаз мало. Как, ну как можно перепутать дракона с дракайной, а?
Незадачливый удачливый охотник на драконов смотрит на дракона… дракайну, мать ее, самку дракона! — и понимает: только теперь ему открылась вся глубина чаши испытаний, выпавшей на его долю. А через него и на долю человечества. Драконихи злее, мстительнее, но главное, умнее самцов. Это вам не человеческие самки, которых примиряет с жизнью (иногда) материнский инстинкт и любовь к партнеру. Дракайны ничего такого не испытывают.
— Вообще-то мы думали, что крупный экземпляр яркой окраски наверняка самец. Ведь у ящериц имеется половой диморфизм, — слышится голос сбоку. Впервые кто-то из «лаборантов» подал голос — видно, пытается спасти начальство от поедания за несообразительность.
— Ну да, я ведь не что иное, как здоровенная ящерица, — кривится средняя голова. — У рептилий не только половой диморфизм, но и реверсия полового диморфизма имеется. Хотя это для вас, людей, такое положение — реверсия… В каком случае этот признак проявляется?! А ну отвечай, с-с-салага!
— При полиандрии, когда самка спаривается с несколькими самцами! — бодро рапортует сотрудник лаборатории в ответ на командный драконий рявк. Доктор едва заметно изгибает бровь, и Трехголовый опять подмигивает ему с чисто драконьим неподражаемым бесстыдством. — Встречается у беспозвоночных, рыб, птиц, млекопитающих!
— В чем выражается?
— Самки крупнее самцов, ярче окрашены, самцы строят гнездо, высиживают яйца и заботятся о выводке, у самцов отсутствует борьба за самку!
— Ну не всегда, не всегда, — мягко возражает старшая голова. — Иногда мужчины такие мужчины… Им бы только подраться, а кладку они рады спихнуть и нам, даром что дети — их главная цель и смысл мужской жизни… Вольно, молодой человек. Продолжайте работы по освобождению меня.
Лаборант, явно подавив желание козырнуть, безропотно возвращается к работам по освобождению.
— Понял, док? — насмешничает Младший. — Если ты не в состоянии анализировать данные, полученные от собственных органов чувств, как ты можешь анализировать скрытое от глаз? Например, драконьи расовые цели и понты.
— Расовые цели? Понты? — Голос у доктора срывается на фальцет. — Драконьи… понты?!
— У нас свои способы развлечься, — пожимает плечами Трехголовый. — Одну расу угробить, другую вырастить. Ну как, есть идеи, отчего вымерли динозавры?
Доктор в очередной раз повисает, только что в обморок не ложится, словно сервер под DDoS-атакой:
— Так это вы?.. Их? Всех?
— Конкуренция биологических видов, — небрежно замечает Старший, разглядывая когти на верхней правой лапе и морщась при виде сколов на кончиках. — Закон эволюции и социума, док. Вид хомо подарил нам целую эпоху однополярного доминирования. Прекрасные были времена! — Старшая голова мечтательно вздохнула, остальные ответили ей слаженным эхом. — Никакие бронированные туши не таскались по нашим охотничьим территориям, оставляя за собой по десять тонн дерьма в день. Никакие мелкие зубастые придурки, получившие у вас, людей, гордое звание сверххищников, не пытались доказать, что они верхушка пищевой цепочки.
— И в благодарность за счастливый кайнозой вы собираетесь помочь человечеству еще раз? Вы собираетесь увеличить нашу продолжительность жизни раз в пять? — Доктор тщетно пытается подпустить сарказма в голос. Ему до дрожи хочется, чтобы так и было.
— А если да? — произносит Старший голосом, который мог бы переплавить сталь в золото.
Этот голос втекает в вены, как алкоголь, глаза дока вспыхивают жадным огнем… Не только люди-рыбаки знают, на какую блесну ловить острожную рыбу! Но возьмет ли она наживку? Незачем и говорить, что человек не верит дракону. Хотя Трехголовый привык, что его слова, даже самые простые и откровенные, воспринимаются как сложный шифр, как загадка, что открывается лишь избранным — и то после двадцати лет воздержания, подвигов или хотя бы ежедневных медитаций, вегетарианской диеты и утренних пробежек. Вся человеческая культура исповедует принцип хитровыделанного договора с мифическими существами — обмен ребусами, условиями, подставами и подлянками. Никаких «Скажи «друг» и войдешь».
Видя те же мысли в глазах доктора, дракон качает головами:
— Эй, док, ты не то думаешь! Я сказал то, что ты услышал. Без конкурентов нам было сытно, тепло… и скучно. Пока примат не взял в руки палку и попытался прибить ею одного из наших. И тоже, небось, выбрал «половозрелого самца», — ухмыляется Старший.
Младший беззастенчиво ржет. Доктор косится на него с напряженным выражением лица. Его мучает сразу два вопроса: не начал ли тупой примат своим поступком какую-нибудь миллионолетнюю кровную месть между расами — и может ли дама, пусть даже и драконьих кровей, ржать, будто жеребец?
— Дракон вам не Румпельштильцхен, — продолжает старшая голова. — Нет! Не спрашивай, я сам объясню. Это карлик, который прядет золото из соломы, а в уплату за чудеса пытается отобрать у человека его ребенка, киднеппер несчастный. Так вот, драконы честны. Хуже того, они беспощадно честны, они говорят правду и даже не пытаются юлить и умалчивать, как эти ваши… сказочные персонажи.
— А почему? — недоумевает док.
— Да потому, что это мелко — манипулировать приматами! — рявкает младшая голова. — Если дракон хочет, он и без разговоров заставит подчиняться, запугает, заколдует, живьем поджарит! Но это всё — манипуляции, насилие, психотропное оружие — интересно только прима…
— Людям, — веско произносит Старший. — Людям, мелкий. Они еще не наигрались, они хотят власти.
— И долгой жизни, — добавляет Средний.
— Ну, если это поможет им поумнеть… — сомневается Младший.
— И стать равными нам, драконам, — замечает старшая голова. — Вот тогда можно будет и мухлевать, и промывать мозги, и массовым сознанием манипулировать. Это будет интересно! А не то что сейчас — будто у ребенка конфетку отнимаешь.
— Постойте, постойте! Так вам что же, выгодно наше бессмертие, потому что оно спасает вас от скуки и… одиночества? — Док приосанивается, стараясь выглядеть более впечатляющим. — Вы этого ХОТИТЕ?
— Ой, всё! — взвизгивает младшая голова. — Он только сейчас понял!
Трехголовый глядит на дока, связанного миллионом цепей и долгов, и вспоминает один из лучших дней своей жизни, по человеческим меркам почти бесконечной. Утро, наполненное хлопаньем крыльев сотен взлетающих гусей. Он любовался белыми крыльями, несущими птиц в небо, к рассветному солнцу из синей бездны ночи. Гуси были розовые от рассвета, свободные, не ведающие никаких преград, никому ничем не обязанные. Туман молочной пеной поднимался над озером, пока дракон, объятый светом взошедшего солнца, сидел, небрежно раскинув крылья, словно бог, довольный собственноручно созданным миром. Ни для одного дракона одиночество не было и не будет тем, от чего приходится спасаться, да еще путем нелепой дружбы с ручной обезьянкой, с которой никакого сладу.
Однако погружаться в дебри драконьей психологии при докторе, любопытном, что та обезьянка, никак нельзя. Значит, нужно отвлечь внимание человека, мимолетное, словно внимание малого ребенка или, например, золотой рыбки, на что-то другое, столь же занимательное.
— Ты должен научиться доверять разумным, док, — снисходительно отвечает Старший. — Просто научиться доверять разумным. Это поможет тебе понять нас, нелюдей. А заодно и прожить подольше.
— Но ты же только что упрекал людей в излишней доверчивости! — восклицает доктор.
— Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе! — перебивает его Младший с неподражаемой, узнаваемой в нескольких мирах интонацией. — Мне — можно. — И снова ржет, дебил.
Старший и Средний переглядываются и синхронно закатывают глаза. А что еще им остается?
