Талантливый человек может быть дураком в некоторых отношениях, но если он глуп тотально, останется невостребованным и неразвитым, а его природные способности постепенно сдохнут. Любые способности сдохнут в процессе написания хёнтанутых шыдевров (цитата): «Дракон Ормар. В далекие времена на двурогой горе Фирион испокон веков жил дракон, чье имя было Ормар Хранитель, Ормар Черный, дракон-колдун, хозяин Палат Огненных Сполохов, расписанных языками пламени, выложенных сердоликом и янтарем. Элва и Король. Вторая из моих историй о Короле, рассказывающая о том, как вновь присоединил он к своим владениям рябиновую рощу Коль Дарг, как спорил за нее с черным альвом Туидхаэ, и как встретил в своем путешествии смертную, пожелавшую отправиться в страну альвов. Эрарта, пять этажей угара и содомии«.
От обещанных пяти этажей угара и содомии даже Трехголовый проснулся. Ну вы знаете, как он, гад чешуйчатый, умеет спать. Однако драконоомар, да еще в палате (больничной?) со всполохами (съел что-то не то?) вызвал в нем видовое сочувствие. Короче, вот вам новая сказка для взрослых.
Трехголовый, конечно, знал: другие драконы где-то рядом. В нескольких часах полета над лесами, где водятся упитанные олени и сочные кабаны, низкохолестериновые кролики и высокохолестериновые фазаны; над долами, где поселяне разводят домашний скот, не умеющий быстро бегать и ловко прятаться; над городами, где ранним утром из пекарен выкатывают большие тележки со свежим хлебом — ровно столько, чтобы залетному дракону позавтракать выпечкой. А за его, Трехголового, охотничьими угодьями начинались чьи-то еще угодья, за охоту в которых можно было и по трем шея́м получить. Поэтому старый дракон предпочитал не напрашиваться в гости, заявившись голодным после целого дня махания крыльями и затребовав у хозяина угощения чем боги послали. Боги могли так послать, что самому придется гостей принимать. И не всегда добровольно.
Поэтому нарушающих его, Трехголового, уединение дракон встречал типичной драконьей паранойей. Мало кто осознавал доброту огнедышащего ящера, когда он, смирив свою безошибочную интуицию, терпел гостя аж до второй, а то и третьей глупости, не убивал сразу. Даже выжившие почему-то не прибавляли Трехголовому хорошей репутации. Приходилось всеми силами поддерживать плохую — не оставаться же без репутации вовсе на старости лет?
Однако соперничать репутацией с тем, что пришло на Драконий утес в начале осени, было сложно. Пыхтя и скользя по естественной, гм, смазке, по Последней тропе ползло какое-то чудище, похожее на гусеницу, чей окрас буквально вопил: не ешь меня, ядовитая я! Репутация распознавалась издали, по одному только окрасу: гребни кислотных цветов на голове и на спине, разузоренное под хохлому тело, глаза, похожие на две набрякшие опухоли и вращающиеся в разные стороны, точно на ниточках, лапы, а может, присоски числом непонятно сколько — и что прикажете с эдаким делать?
— Еда или игрушка? — как бы сам себя спросил Младший. И немедленно сделал умное лицо.
На самом-то деле он спрашивал Старшего и Среднего, как самых сообразительных в их триаде. Вечный внутренний Ребенок снижал концентрацию и мешал младшей голове победить в этом мерянье… мозгами.
— Кажется, ни то, ни другое, — бросила средняя голова и неожиданно для остальных свесилась с обрыва, поинтересовавшись: — Вам помочь?
— Да, пожалуйста, молодой человек! — раздалось в ответ пыхтение, вызывающее бездну сочувствия.
— Если ты молодой, то сколько ба… тё… даме лет? — шепнул Младший. Ну как шепнул? Эхо в соседних холмах не раскатилось — и на том спасибо.
— Не груби, — предупредил Средний. — Видишь, у леди проблемы. В ее положении ты бы смотрелся не лучше.
— Правду говорите, юноша… или кто вы там, — прокряхтела радужная гусеница, устроившись на краю площадки, куда Трехголовый ее любезно перенес и теперь с изумлением разглядывал собственные лапы, измазанные… кремом?
Драконы не брезгливы, поэтому когда Младший, недолго думая, облизал палец, некому было скривиться и сделать страшные глаза. Остальные головы поглядели скорее с интересом: что скажешь?
— Мороженое! — обалдел Младший. — Фисташковое. Тетенька, зачем они вас вымазали в мороженом? Чтобы я вас точно съел?
— Деточка! — горестно ответил кремовый монстр. — Это не меня вымазали, а я, можно сказать, всё вокруг перемазала. Позвольте представиться — фея чувственных услад.
— Фей я знаю. Вы не фея, — хмуро припечатал Старший. Ему явно не нравилась пришелица, и он предполагал (интуитивно, чисто интуитивно), что она чуточку лукавит. А точнее, нагло врет.
— Ну-у, — задумчиво протянула радужная гусеница, — тогда демон слэша.
— Это я понял, что вы демон и чего вы демон, — поморщилась старшая голова. — А звать-то тебя как, болезный? — С выходцами из недр человеческого подсознания церемониться было незачем. Особенно драконам.
— Йакриведко, — ответно поморщилась истекающая липкой сладостью инфернальная сущность.
— Сочувствую, — встрял Средний. — А, собственно, чему обязаны?
Демон слэша, он (она? оно?) же фея чувственных услад уселась на свои нижние сегменты, а может, просто подняла верхнюю половину тулова и глянула на Трехголового проникновенно этими своими… сладкими опухолями:
— В тебе, я вижу, нет ни капли романтики.
— Не-а, — ухмыльнулся Младший. — И искать не советую.
— То, что надо, — жестко, словно и не оно тут сиропом истекает, заявило существо. — Я собираюсь завоевать твою страну. Потом мне будет нужен дельный советник.
— Завоевать мою страну? — изумился Трехголовый устами Старшего. — Во-первых, она не моя и никогда моей не была.
— Во-вторых, я не в курсе, чья она на данный момент, все равно проснусь — а она уже чья-то еще. Замучаешься запоминать, — добавил Средний.
— В-третьих, ты в таком сладком виде с трона соскользнешь. И не один раз. Коронация пройдет очень весело, — продолжил свои смехуечки Младший.
— Я не о таком завоевании, — махнул ложноножкой демон слэша. — Меня не интересуют троны и короны. Ради них не стоит лохматить Цербера. Меня интересуют души людские!
— О, если ты о душах здешних жителей, то обломись, — покачал головами дракон. — У местных души нет. Овцы есть, свиньи есть, коровы есть, куры есть, даже кролики есть — проверено. А души нет.
— Как это нет?! — возопил фея-демон-инфернал-растлитель. — У меня душепоиск сработал!
— И что? — с живейшим интересом осведомилась средняя голова: — Привел куда-нибудь?
— Сюда и привел!
— Так это он на меня сработал, — снисходительно пояснила старшая. — Это мою душу ты уловил своими… отростками. А больше здесь ни одной души нет.
— Да не может того быть! Я же вижу церковь в долине. И еще одну, за рекой. Вот на ангела им церкви, если спасать нечего?
— А шляпки? — вопросил, заведя глаза, Младший. — А туфельки, а лучшие воскресные шмотки? Куда их носить, как не в церковь? Вот если бы каждую неделю кто-нибудь помирал или женился, можно было бы ходить на похороны и на свадьбы, но без церкви, опять же, любое торжество не более чем обжираловка. Расписались в книге актов гражданского состояния — и жра-а-ать…
— Ты не подумай плохого, — сочувственно улыбнулся Трехголовый всеми зубами средней головы. — Народ в этих краях добрый, отходчивый. Верующий или, точнее, легковерный. Стыдливый… умеренно. Щедрый еще умереннее.
— Но душа, которую ты намереваешься растлевать, — перебил собрата Старший, — она же должна того… хотеть трахаться, а мечтать о невинности?
— Как-то так, — кивнул, роняя шматы крема, слэшедемон. — Невинность должна быть преходяща, а лучше и вовсе недостижима, развращенность должна рулить в помыслах и действиях. Или наоборот, все помыслы потенциального грешника обращены к разврату, однако невинность не сдается и остается при мечтательном развратнике, невзирая на все его потуги к растлению. Что создает когнитивный диссонанс и открывает душе врата ада.
Младшая голова уже вовсю хохотала, зажав пасть верхними лапами и делая вид, что скорбит по обреченному человечеству.
— Это тебе века через три-четыре прийти надо. — Старший понюхал воздух. — Прозревая мрак грядущего и срывая покровы неизбежного, предрекаю формирование тех отделов души, которые тебе надобны, через четыреста лет! Если технический прогресс пойдет как надо.
— А он-то тут при чем? — простонала фея, на глазах съеживаясь в жалкое сегментированное насекомое. — При чем тут технический-то прогресс?
— Да потому что за скотиной ходить будет десять процентов населения! — треснул лапой по скале дракон. Скала согласно загудела. — Свеклу полоть — еще десять! Технику руками починять — еще пять! А все остальные будут хер… пиз… душой страдать. И растить в себе когнитивный диссонанс и детскую психотравму, бигендерность и трансгендерность. А сейчас про эту пакость не знают и знать не хотят, у людей то посевная на носу, то покос, то отел. Кого ты при такой занятости растлевать будешь, хороняка?
Трехголовый схватил демона слэша в охапку, не обращая внимания на то, что весь перепачкался, подтащил к скальной полке, с которой, бывало, взлетал в сине небо или пялился в даль светлую:
— Вот этих? — И ткнул кривоватым когтем в ближайшее поле.
Посередь поля, не боясь ни бога, ни демона слэша, прекрасно проводили время двое… нет, трое… кого-то. С дальнего расстояния было не видно, кто с кем и кто какого пола, но все трое явно находились в гармонии с природой. Природа, изрядно помятая молодыми горячими телами, не возражала против потравы. В отличие от возмущенного хозяина нив и пажитей, приближавшегося к теплой компании с дрыном наперевес. Через минуту троица любовников уже бежала сквозь зеленя, будто порскнувшие зайцы, сверкая крепкими крестьянскими задницами и грязными крестьянскими же пятками.
— Ну ведь их заставят жениться… — неуверенно завела фея свои фейские глупости.
— Кого на ком? Мельника на сыне кузнеца или сына кузнеца на жене мельника?
— Они нарушили святость брака. Поп их проклянет! — взвизгнул выходец из старомодного, как всё вечное, ада. — Обязан проклясть!
— Он обязан крышу держать в порядке!
— При чем тут его крыша?
— Ладно бы его, а то крыша церкви. Мельник, мельничиха и сынок кузнеца за свои игрища после исповеди по три золотых отвалят. Баба покров вышьет, мельник поповское семейство мукой обеспечит, кузнец с сынком паникадило новое скуют. Ты хоть знаешь, сколько стоит приличное паникадило? Да откуда тебе знать, сладкому… — Дракон сверкнул на фею Йакриведко хищным глазом. Нехорошо так сверкнул. — Если всех, кто под кустом тройничок устроил, от церкви отлучать, придется тому попу веревкой подпоясаться и в лохмотьях по стране бродить, нести слово божие, пока сам под кустом не сдохнет.
— И что, никто не согласен нести слово Его? Какое падение нравов! — почти с упоением прошептала фея-гусеница.
— Трое согласны. На всю страну трое. Ничего, нам хватает, каждую неделю шоу «Въезд в Иерусалим» смотрим, обсуждаем, кто круче заехал.
— Какая бездуховность… — прошептал, бледнея под сладостью, шокированный демон.
— А я что говорил? — довольно хмыкнул Трехголовый. — Души у них нет, мораль аморфна, рефлексии зачаточны. Во всем свекольные поля виноваты.
