Получила сегодня с утра пораньше ссылку на пост особы по фамилии Горюнова, навзрыд рыдающей (nomen est omen) на фейсбуке о горькой судьбе своей протеже, букеровской лауреатки А.Николаенко: «Саша – добрый, наивный, честный ребенок, который всегда идет навстречу с широко распахнутым сердцем, готовый отдавать и дарить все, что в его силах. Обидеть ее – обидеть ребенка, который не может защититься, ответить ударом на удар, а может только со слезами переживать боль предательства, поглубже запрятавшись и забившись куда-то в нору. Писать и рисовать для нее необходимо так же, как и дышать, пить, есть, иначе она просто не сможет жить».
Неожиданно, правда? Казалось бы, произошло вожделенное для творца (иначе за каким лядом ты соглашаешься участвовать в конкурсе?) событие: общественность, которая допрежь сего в гробу видала и А.Николаенко, и творчество ее, после «Русского Букера» (в наши дни не столько престижной, сколько скандальной премии, известной награждением всяких коляди́н) обратила внимание на «Убить Бобрыкина», прочла роман и… обидела автора. Тем, что многим оный не понравился (заслуженно, замечу). Впрочем, будь это подражание Сологубу и Ремизову написано на порядок лучше, оно не могло понравиться всем. Поскольку произведение — любое, талантливое ли, бездарное ли — не золотой биткоин и не обязано всем нравиться.
Попутно вспомнились аналогичные стоны критика Бавильского про номинированный на все уж, кажется, премии года и всюду пролетевший роман Михаила Гиголашвили «Тайный год», веселящий своим сходством с ардовской пародией: «Михаил Георгиевич в Саарбрюкене борется с тяжелым недугом, его опус про царя-наркомана критиковать нельзя!»
Как человек, предовольно путешествовавший по Средней Азии и по Кавказу, в горюновских попреках я сразу узнала манеру выхныкивать, выплакивать требуемое. Восточные торговцы и сегодня так делают, мороча голову туристам: «Купи товар за назначенную цену, дорогой, у меня жена больная, семеро детей, ай-вэй, чем кормить их буду, если тебе втридорога эту дрянь не продам?» Болезни и семейные обстоятельства в ходе торга упоминаются с такой легкостью, что закономерный вопрос: «Есть у тебя гордость или нет, чтобы бить на жалость — особенно там, где речь должна идти исключительно о качестве товара?» даже не возникает. У восточного человека, когда он торгуется, нет и не может быть ни гордости, ни чести. Получение барыша — высшая ценность в его менталитете. Гордость-честь для богатых, слюшай, э?
Может, все дело в том, что Горюнова, дама армянских кровей, в девичестве не то Мамедова, не то Магомедова, по-восточному нечистоплотна в достижении цели. Я ведь эту Коломбину давно знаю. Некогда она (тогда еще, если верить селфи, выглядящая свежо, девицей, а не акулой) пыталась изображать работницу издательства «Питер», занимавшую несуществующую должность «шефа-редактора». К несчастью для Горюновой, я работала с «Питером» на протяжении десяти лет, у меня в этом заведении имелись и многочисленные знакомства, и свой редактор — так вот, все крайне удивились неведомой Горюновой, которая якобы была их коллегой и в некотором смысле руководительницей.
Без малого семь лет назад я была уверена, что мелкие мошенницы, предлагающие заплатить им четырехзначную сумму невесть за какие услуги типа «Я заставлю прочесть вашу рукопись самого главного человека в издательстве», вряд ли найдут себе клиентуру. Клиента — да, ибо не переводятся дураки на Руси, но не клиентуру же! Как же я ошибалась, представляя себе ту проушину, в которую ухнуло книгопроизводство, отнюдь не безнадежной. Уже тогда нас, писателей, просеивали через коломбин-хитрованок, отбирая по каким-то своим издательско-пиарно-прожектерским критериям. В первую очередь, чтобы писали «формат» (как подобранная Коломбиной Крюкова — автор любовного чтива с религиозно-порнографическим налетом). Во вторую — чтобы были послушными, дабы манипуляторам удобно было надевать авторов на руку. Предпочтительный товар выбор — большие дети, наивные и бесхребетные.
Само собой, жуликоватая Коломбина делает намеки в духе «Кто не скачет, тот москаль» «Отрицательные отзывы демонстрируют гнусную завистливую душонку критика»: «тем, кто мнит себя экспертом литературного процесса и, даже не потрудившись прочитать роман полностью, а иногда даже не заглянув в него, считает возможным и правильным заклеймить его, отвергнуть, выплеснуть порцию скопившегося внутри собственного яда, не осознавая, что тем самым клеймит и уничтожает лишь самого себя. Критика должна быть объективной и обоснованной, а не являть тошнотворную и завистливую суть высказавшегося. Тем более, когда человек имеет непосредственное отношение к литературному процессу, будь он критиком, литературоведом, редактором, издателем или писателем. Нарабатывая авторитет, уважение и профессиональное признание среди коллег, соратников и читателей годами, хорошо бы не забывать о том, что потерять их можно в один миг, если возомнить себя и свое мнение непреложным и неприкасаемым».
О да, безграмотное нечто, не видящее разницы между понятиями «неприкасаемый» и «неприкосновенный», продемонстрирует нам не просто образец, а прямо-таки мастер-класс этой самой «настоящей критики». Критический разбор в студию!
В самом начале романа Шишин размышляет, купить ли ему дегтярного мыла, если не будет земляничного. Не знаю, насколько случайно или специально введено это сравнение, эти символы и противопоставление одного другому, но эта авторская находка уникальна и как нельзя лучше работает и на главную идею романа, и на образ главного героя. Запах земляники, пусть искусственный и ненатуральный, напоминает о детстве, начале лета, предвкушении тепла, солнца, тогда как запах дегтя воспринимается довольно отталкивающим и неприятным, пусть даже имеющим полезные свойства. Да, деготь обладает антисептическим и противовоспалительным действием, способностью уменьшать зуд, а еще используется для избавления от вшей, только для ребенка вся его полезность необъяснима. Воспаленное сознание Саши Шишина, завшивленность его головы и мозга плюс нестерпимый зуд прокаженного дегтярным мылом не излечить.
Скажу как представитель старой искусствоведческой школы (раз уж некоторым особам, выдумывающим себе должности и опыт работы, непременно нужны регалии): высасывать из пальца расшифровку символов — занятие именно тех, кто не знает, с какой стороны взяться за анализ произведения. Благодаря этому методу в свое время картина «Визит врача», в которую был заложен легко читаемый непристойный намек о жене-изменщице, наставляющей мужу рога (служанка, передающая письмо, маячащий за окном поклонник, надкушенное яблоко — символ греха, колба с мочой, по которой определяли беременность), каким-то малообразованным типом была описана, как «ода самой гуманной профессии врача, излечивающего недуги (это беременность-то недуг?), дарующего жизнь» и бла-бла-бла. Эдакими бла-бла-бла нынче пробавляется масса критиков, не имеющая ни опыта, ни образования, ни даже художественного вкуса для оценки стиля.
Первые строки романа, из которых сделан столь высокодуховный вывод, приведу здесь — все равно практически никто не пойдет читать произведение лауреатки.
«Удавлюсь!» – подумал Шишин, и за веревкой в хозяйственный пошел.
– Куда собрался? – спросила мать.
– За веревкой, – ответил Шишин.
– А-а… – сказала мать. – И мыла заодно купи. У нас все мыло кончилось, – добавила она.
– Земляничного? – поинтересовался Шишин.
– Земляничного, какого? – кивнула мать.
– А если земляничного не будет, дегтярного купить? – и Шишин посмотрел на мать довольный, радуясь, что вспомнил слово, которое все время забывал. «Дегтя-я-рное…» – подумал он.
– Дегтярным веревку себе намыль и удавись, – сказала мать.
«Ладно, земляничного куплю. Им от Танюши пахнет…» – и снял с крючка собачью шапку.
– Только денег дай мне, у меня нет их.
– У тебя их нет, а я печатаю! До смерти жилы будешь из меня тянуть, – бубнила мать, но денег Шишину дала.
Кто-нибудь видит здесь:
а) упоминание отталкивающего, неприятного запаха дегтярного мыла и намек на бактерицидные свойства этого мыла при борьбе с педикулезом;
б) намек на пресловутый педикулез, проказу и прочие заразные заболевания, наличествующие не у средневекового, а у современного ребенка, посещающего учебное заведение;
в) воспоминание о лете-детстве, предвкушение солнца-тепла, воплощенное в запахе земляники?
Герой грезит о Танюше, а не о выведении вшей и не о грядущем лете. О вшах речь заходит через полста страниц, в виде страхов матери: «Опять?!? Дождешься у меня! Дождешься, заблошивешь, понял? Вон и сейчас горишь! А дальше пятнами пойдешь лишайными, как плесень!»
Коломбина, как всегда, врет, путая собственные фантазии с символикой романа. Потому что подобное вранье и есть критика в представлении дилетанта. Так же, как промоушен в представлении дилетанта — не что иное, как восточный торг с плачем над судьбами несчастных детишек, умирающих от голода. Или от обидки, нанесенной злыми дядями и тетями.
Подруга-промоутер ноет и ноет, защищая свою самую перспективную клиентку: «Авторитет для нее – душа человека, его внутренняя суть, а не его статус и финансовая состоятельность. В нашем насквозь материальном мире Саша – уникум из разряда миллион лет назад вымерших динозавров.
Она не может жить иначе, кроме как пропуская всю любовь, всю боль и несовершенство мира через себя, проживая их настолько полно и мощно, как свои собственные достижения и неудачи, победы и поражения. Маленький человечек Саша Шишин из ее романа – часть ее самой, та беспомощная и наивная часть, которая защищается от зла как может и как умеет, пусть иллюзорно, юродиво и по-детски». Ну а читательское дело маленькое: мы обязаны восхититься тем, что этот юродствующий внутренний ребенок думает и делает.
Казалось бы, получила твоя протеже одну из самых престижных и одновременно сомнительных литературных премий России — чего уж теперь, пусть принимает на себя все бремя славы, хорошей и дурной, а ты, Коломбина Горюнова, осваивай все открывшиеся перспективы да новые выгоды от вашей дружбы ищи. Нет же, Коломбине мало, надо выжилить, выплакать у публики побольше хороших отзывов. И упрекнуть «зовистливых критегов» в том, что душонка у них некондиционная.
