Мели, Емеля, твоя неделя — таков девиз мелких мошенников, даже если им удалось просквозить в сферу, где дают миллионные премии черт-те за что и заводят связи в тусовке, давным-давно превратившейся в мафию. Однако сомневаюсь, что Горюновым действительно нужны те аргументированные аналитические разборы, которых они якобы взыскуют (опять якобы! похоже, эта Горюнова вся целиком состоит из имитаций дел, чувств и потребностей). Расчет на то, что серьезный, образованный критик разбирать этот дебютный взрыв чувств-с не станет, а проплаченные и «свои» (как награжденный здесь же и тем же пишущий археолог Алешковский, у которого, как заметил А.Кузьменков, «гуси залупили крыльями») утрутся. Им и не такое хвалить приходится.
Но все же, спросят меня, как пишет А.Николаенко?
Да средненко. Будучи художницей, она крайне описательна, то и дело сбивается на «вербализированную картинку», которая вскоре начинает утомлять. Особенно утомляет избитый прием — внесение в текст элементов натурализма, понемногу мутирующего в копролалию. Чтобы читателю регулярно становилось противно. Это же реализм!
– Пора вставать! – сказала мать, прошла к столу, и занавески распахнула. За окнами крещенская густела синева, потрескивали стекла. Над швом бетонных крыш горой свинцовой толпились облака, отчетливо очерченные всполохом зарницы, в небесной проруби мерцало… Шишин с ненавистью посмотрел в окно, зажмурился, и в мягкой теплоте прижавшись к варежке щекой, свернулся в запятую. «Тихо у меня…» – шепнул, и варежка притихла.
– Мороз! – сказала мать. – К засушливому лету, вот увидишь. Посмотри-ка только, как разобрало к великодню! На Волочебник тянет, к Пасхе… Опять пораскидал! Порассувал! Нет на тебе креста, бессовестный такой, – бубнила мать, игрушки подбирая, – а мать ходи… кряхти.
И мать ходила и кряхтела:
– Теперь три дня, смотри, белья стирать нельзя, загадишь и ходи в гадье до Спаса…
Второй недостаток текста самой же Горюновой и описан, как «речитативно-заунывный плач, как жалоба-выклик юродивого нищего, бредущего сквозь не замечающую, не видящую и не слышащую его толпу. А если вдруг кто и обратит на него внимание, то брезгливо отмахнется и отшатнется, не пожалеет, не подаст и копейки доброты и сострадания. Выбранная автором форма изложения абсолютно точно соответствует главной идее и задаче романа, и только тот, кто ее не видит, может обвинить Александру Николаенко в вычурности, постмодернистском эстетствовании и излишней гротесковости как текста, так и сюжета».
Начнем с того, что Горюнова двоечница, как и они все, не только в литературе, но и в истории (или ей русский язык не родной, как и история?). Юродивые на Руси всегда почитались как вероятные прозорливцы, подавали им много, не обижали, разговаривали ласково. А что ходили юродивые в лохмотьях или почти нагишом, а некоторые еще и вериги носили, так обет такой на себя брали. Пусть перечитает пристрастная к штампам Коломбина «Бориса Годунова»: «Николку маленькие дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича». Дети могут и обидеть, по глупости и жестокости детской. А царь подал юродивому милостыню и отпустил, невзирая на урон, нанесенный его репутации. Насчет «не подаст и отшатнется» — это Коломбина себя описала, а не реальных богомольцев, всегда оделяющих «блаженненьких».
Плюс неумение отличить эстетствование от жеманства (каковое я еще раньше замечала за так называемыми критиками). Люди, образованные кое-как, бессистемно, анализируют стиль по количественным показателям. Много старинных/умных/ругательных слов/метафор/эпитетов — плохо. Вычурно или просторечно, так писать нельзя. Псевдокритика с ее приказным тоном и несуразными претензиями приводит к тому, что для эстета, для человека, трепетно относящегося к стилю, любые плевки в сторону сложно написанного текста должны быть как нож вострый. Эстетами можно манипулировать, заставляя бежать на крик: «Наших бьют!» — защищать духовно возвышенных и тонко чувствующих.
Однако не все творческие натуры, как я не раз писала, поддаются грубым манипуляциям. Некторые, видя суть происходящего, могут и проанализировать ситуацию — однако сомневаюсь, что друзьям-промоутерам тот анализ понравится.
Проблема Николаенко не в том, что стиль ее дико сложен и даже ну очень умные и образованные люди не в силах понять его и принять. И не в том, что зависть душит читающих, среди которых литераторов, если разобраться, шиш да маленько. Проблема лауреатки-дебютантки-чистого ребенка в том, что писать-то ей не о чем. Всё, что она смогла накропать в качестве сюжета, уже использовал в «Мелком бесе» Сологуб («Ну и жук этот Фолкнер! Украл мой сюжет!»). А что касаемо стиля, то Ремизов делал то же, но неизмеримо лучше. Вторичность даже в наше время постмодернистских вольностей (которые, кстати, предполагают иронию, высмеивание былых достижений мировой культуры, а не прямое заимствование с ученическим перепевом) выглядит не очень хорошо. Как некий опыт, поиск форм и кризис роста младоавтора роман сойдет, но как произведение, премированное в качестве этапа развития литературы, названное гениальным (невнятными личностями, окормляющимися здесь же, у банкетного стола)… Право, Николаенко все эти похвалы выданы незаслуженно. За чужие грехи девушка страдает.
Да и не в ней дело. Пусть ищет себя, помня, что роман ее слабый, описательный и подражательный. Премия — это хорошо, но творческому потенциалу ничего она не дает, зато требует срочно нарастить носорожью шкуру и перестать отслеживать внешний отклик и питаться фидбэком, словно травоядное подножным кормом. А еще хорошо бы Николаенко заткнуть рот защитнице своей, литагенту-промоутеру бескорыстному, выставляющей автора не в лучшем свете, в образе плаксивой инфантильной дуры, не понимающей в своем отнюдь не юном возрасте, что слава — любая — имеет лицевую и изнаночную сторону.
Смешно считать себя писателем при такой наивности и ненаблюдательности. Смешно. Неудивительно, что весь «роман» (хотя по мне так это большая повесть) Николаенко представляет собой одну большую депрессию мальчика, задавленного холодной, властной, склонной к ханжеству матерью. Подростковая литература из разряда «Почему меня, такого хорошего, никто не любит?» с основным приемом «одноногая собачка». Неудивительно, что эта вещь многим кажется пустой и шаблонной. «Уж сколько их упало в эту бездну»…
