Эх, апрельский февраль, погода на дворе мутная и что-то мне не пишется совсем. Зато другим пользователям пишется. Это можно воспринимать как своего рода краеведческие заметки или даже письма в газету от «бухарских евреев» (спасибо
Бог весть, из каких краев происходит цитируемая ниже «критичка» Зарина Якупова, излившаяся (почти в физиологическом смысле этого слова) на краеведческо-окололитературный сайт, и как эту Зарему, то бишь Зарину на самом деле зовут. Но отзыв начинается со столь же неумеренных восхвалений, а попросту с беззастенчивого вранья: «В 2019 году в отдел городского абонемента поступила книга, которую я бы взяла с собой на необитаемый остров, первой вынесла из пожара, сохранила для потомков… тут можно вставить любое другое высокопарное или трагическое происшествие, вывод один: Степанова, живой классик, написав книгу для себя, осчастливила нас всех». Сразу вспомнилось нечто бухарско-хвалебное, с «искусством, достойным восхищения» (а именно с использованием всех подвернувшихся штампов) и неожиданно (или ожиданно) идиотским результатом… Короче, высокопарное происшествие как оно есть.
В ответ на столь хвалитический ход конем я даже изменила привычке никуда не ходить, комментов не писать и не обращать внимания ни на троллящие, ни на восхваляющие «отзывики». Поелику с бухарцами спорить бесполезно: кто-то куплен задешево и строчит свои «интеллигентны и красивы вы собой» во все подвернувшиеся сетевые дырки, кто-то надеется подольститься к «хэнию» своими пописульками, кто-то, будучи восторженной дурой (неважно, какого пола, поскольку это самоощущение бабы-дуры, даже если перед вами дурак), поддался заражению общественным настроением: все побежали — и я побежал.
Недобрая yu_sinilga в комментах заметила, что «зарины якубовы впечатлены, хотя и косноязычны. И впрямь бы на необитаемый остров бухарскую рецензентку эту, и чтобы интернета не было, а одна «Замять вымяти». И правда, ответила я, клятвы взять с собой некую книгу на необитаемый остров есть пустые слова. Высказывающиеся в таком духе понятия не имеют, ЧТО говорят, — как, впрочем, и их болтливые кумиры. За несколько недель в опасном, непригодном для жизни месте у выживающего либо возникнет отвращение к реестру теткиной рухляди (на фоне проблем жизни на необитаемом острове оно и неудивительно); либо времени недостанет читать всякую муру, проще будет пустить опус на растопку для костра («Память памяти» вполне подойдет, книжка толстая, топить-не перетопить).
На что держатель сайта (какое-то серенькое существо из поселка под Красноярском — бездна ума и вкуса, аж дрожь берет) взвилась: «Многие из нас здесь и живут — на берегах Енисея!» Милочка, мы не ваше место проживания описываем, а штамповку, которую суют в ваш сайт бухарские евреи с их слащавыми комплиментами.
В подобных «рецензиях» сперва вкратце пересказывают содержание опуса, после чего начинают причитать, сколь прекрасно то, что публике доведется прочесть. Зомбировать, что ли, пытаются? «Задумала ее Мария еще в детстве и всю сознательную жизнь копила тончайшее и нежнейшее – хрупкие предметы памяти: оттенки, запахи, звуки — которые, как ни странно, выходят невредимыми из передряг, в которых гибнут железобетонные, стальные сухие факты. Необходимость этой книги была очевидна для автора, несмотря на то, что: «Выводя свою семью на свет общего обозрения, пускай со всею возможной любовью, лучшими словами в лучшем порядке, я все равно делаю Хамово дело: обнажаю беззащитную наготу рода, его темные подмышки и белый живот».
Сравним с «исповедями», писомыми в газету единоплеменниками М. Степановой.
Ну как? Заметили сходство? А ведь есть и еще одно — склонность приврать «для красоты».
«Это тучей копилось, Мария Степанова с благодарной радостью сыщика узнавала: в одной из глав описана поездка в Саратов, Мария через знакомого нашла адрес, по которому жили ее предки, зашла во двор и все там узнала: «Я вспомнила под этими окнами все, с таким чувством высокой, природной точности я догадывалась о том, как тут у нас было устроено, как жили здесь и зачем уезжали». Через несколько дней знакомый позвонил с извинениями: оказалось, он перепутал адрес. Это очень ярко демонстрирует, как сильно она хотела вспомнить, приобщиться, донести». Забавно: автор обос… обознался и наврал, но хвалитик и тут усердствует — какая яркая демонстрация! Чего? Готовности подтасовать факты в угоду своим конфабуляциям? Так это у любого человечка с амнезией и склерозом — хоть граблями греби.
Дальше начинается восхваление совсем уж странных вещей — вроде наличия в книге глав и «неглав», а также включения в как бы художественный текст как бы научных эссе (которые ни разу не эссе и тем более не научные) о знаменитостях. Известные люди дрейфуют по свалке памяти с прилипшими к ним мальчиками Лёдиками и тетями Халями — аффтар ненавязчиво требует уравнивания людей выдающихся с «никем и звать никак». Очень знакомая (пусть и не чисто еврейская, но любимая евреями) тактика.
«Книга состоит из трех частей, главы перемежаются с неглавами – письмами из личных архивов, документами, в конце книги несколько фотографий. Вторая часть разделяется на несколько эссе о Мандельштаме, Зебальде, Рафаэле Голдчейне , Фраческе Вудман и Шарлотте Саломон. Исторические персонажи, герои мировой культуры, мальчик Лёдик – все герои книги равноценны и важны. Все дальние и близкие родственники, тетки, деды, дети, описанные в книге, узнаваемы, мы таких видели, у нас такие были. Но мы забыли». Не все! Бухарцы помнят и берегут любого своего родственника, какой бы херней он ни страдал при жизни.
Если вы не видите разницы, значит, вы такой же «краевед-литературовед», как эти любящие родственники, узревшие великого человека в рядовом спекулянте или бездарном операторе. Но они родственники, им положено — а вот кой ляд очередное бухарско-еврейское любящее сэрце притворяется писателем, критиком, специалистом? Мы его за любоффь к дорогому папе должны счесть талантищем и умищем? Про умище — цитата из бухарской Заремы: «Памяти памяти» в этом контексте отличается от остальной ее прозы своей беззащитностью и сердечностью, не зря на обложке обозначено «романс» — самоопределение, намеренно сбивающее пафос на самых подступах, основной двигатель здесь – веление души, а то, что текст этот непрост, так это потому, что у Степановой, как в том анекдоте, — «умище, умище-то куда девать?».
Сказала бы я бухарским хвалитикам, куда стоит девать «умище» бездарей, к которым они липнут, истекая сиропом, да не хочется повторяться. Лучше процитирую здесь рецензию Кузьменкова, дельную и трезвую, не зараженную общественной психотической ажитацией: «Мария Степанова до сих пор была известна тем, что постоянно учиняла словам обрезание: «И весь он был, как воск, / Когда тогда приехал перевозк». В добрые времена такую лирику пародировал Александр Иванов, сейчас ее активно премируют и в России (подозреваю, за место работы автора), и в Европах (подозреваю, за пятую графу)… Сервильные рецензенты уже приклеили к «Памяти памяти» ярлык «лучший русскоязычный роман года». Хотя каким боком эта скуловоротно тоскливая эссеистика похожа на роман, знают лишь сами критики».
Юлия Старцева повеселила Елену Иваницкую цитатами из этой, с позволения сказать, рецензии. Профессиональный критик Иваницкая поинтересовалась: «Что ж она не произнесла необходимые слова: «это лучшая книга года и не только этого, так по-русски еще не писали»? Или ее не проинформировали, что их надо вписать?» Видимо, бедняжка Зарема опоздала к моменту раздачи явок и паролей, которые столь дружно произнесли в единообразных и пустопорожних отзывах все «рекрутированные».
Меж тем бедняжка доходит, словно тесто в квашне, так и прет наружу, так и вскипает чувствами: «Если в поэзии Степанова демонстрирует все богатство своих обертонов и интонаций, пугает, юродствует, напевает и делает со словом вообще все, что возможно сделать, именно потому, что она это может», — «Лицо спины наставить на назад», как же, как же, помним мы это степановское… большое умение! — «то ее эссе, чаще всего, — это ответственная, даже научная работа». Дабы не повторяться, приведу слова Кузьменкова относительно сей «научной работы»: «К дневнику тети Гали на живую нитку пришит дневник Сьюзен Зонтаг, к французским вояжам прабабушки Сарры – французские вояжи Шарлотты Саломон. М.С. самовыражается на разрыв аорты, во всю толщину БСЭ и во все мегабайты Википедии: Мандельштам под ручку с Зебальдом, Корнелл в толпе обэриутов, Цветаева верхом на Рильке, Пруст в обнимку с Лениным, – и кто еще там? В итоге имеем классику российской интеллектуальной прозы – «Взгляд и нечто», издание сто сорок мохнатое, исправленное и дополненное».
Но вернемся к нашим баранам, уверенным, что они критики: разумеется, бухарская хвалитическая Зарема не обходится еще без одного излюбленного штампа малообразованных «кюльтюрных людёв». Пинок известному, а лучше культовому автору! «Памяти памяти» объемное произведение, подробнейший мемуар (такой же подробнейший, как у Анастасии Цветаевой, но неприукрашенный), художественная проза о семье, о времени, обо всем, что касается нас всех, что дорого нам всем и что мог бы сказать каждый из нас, если бы сумел». От так ота! Дочь создателя Музея изящных искусств, сестра выдающейся поэтессы Марины Цветаевой, сама талантливая писательница, никогда в жизни не болтавшая про «старообразные муфты» (просто потому, что РУССКИЙ был ей родным, а не бухарский и не пиджин-рашен) — она так не смогла бы, давычё.
Кузьменков этот степановский «подробнейший мемуар» (бухарские евреи не только не в курсе, что значит слово «старообразный — они не в курсе и что у некоторых слов НЕТ единственного числа; однако охотно берутся учить людей куда более образованных и принижать писателей куда более талантливых) в нескольких строках разложил. На атомы. «Теоретически «Память» – семейная хроника. Но авторесса знает о своих предках невыносимо мало. Прадедушка Залман варил мыло, бабушка Дора варила гороховый суп, а тетя Галя варила кофе и писала на редкость содержательный дневник:
«Только что замочила полотенца и ночнушки и др., что надо, кроме темного. Постельное позже. До того унесла все с балкона. За окном +3°C, вдруг овощи бы замерзли! Почистила тыкву и пока в короб ломтями, буду морозить».
