Наверное, в силу того, что я высоко ценю бесконечный флуд с симпатичными мне людьми — и крайне ценю неспешные разговоры с умными собеседниками — я и попала в творческую ловушку, называемую «диалогомания». Ее легко проследить в большинстве произведений младоавторов и, что забавней всего, античных философов. Герои беседуют и беседуют, а окружающая их реальность становится все прозрачней и бестелесней, пока не истает окончательно, погружая читателя в вакуум, наполненный одними лишь разговорами.
В моей последней книге все больше бесед и все меньше эротики, похищений, ограблений… Про мордобои вообще молчу. И не то чтобы я хотела все вышеперечисленное туда впендюрить, но этого определенно требует фабула. И сюжет. Поскольку эта вещь начиналась и битых двадцать авторских листов шла как остросюжетная. Превратить ее в беседы с буколическими Платонами и быстрыми — исключительно разумом — Невтонами совершенно не хочется.
А между тем самым молодым персонажам «Двутелого андрогина» всего по двадцать лет! И они в смертельной опасности! То есть либо они срочно взрослеют и умнеют, либо их сожрут с костями их родственнички постарше, сожрут и не подавятся. Но как эти сопляки могут повзрослеть и поумнеть без помощи рационального мышления, а? Если представить себе импульсивность, гормональные бури и своеобычную неопытность молодежи, эти персонажи должны из ловушки в ловушку перелетать (что они, собственно, и делают), но ловушки не всегда представляют собой волчьи ямы с кольями на дне. Вот вы, когда вас разводят на послушание и выполнение всех мамочкиных просьб, видите перед собой волчью яму? Вам грозят заточенными кольями? То-то и оно.
Описание опаснейших манипуляций сознанием людей может выглядеть довольно скучно. А делать его «поинтереснее» выдуманными жыстокостями и аднаногими собачками типа в духе МТА… Что-нибудь в эдаком духе: «Да, Илиэль не заходил во дворец уже больше двадцати лет, хотя жил совсем недалеко. Никто не приглашал его ни на пышные приемы, ни на советы, ни даже на семейные ужины. После ухода отец сделал вид, что младшего сына попросту не существует. Илиэль встречался только с братьями и сестрой и с их семьями (с ними принцу определенно повезло). Молодой эльф знал, что еще в самом начале послушничества, родственники заступались за него, но добивались только того, что Владыка гневался, грозился лишением наследства, ссылками к границам и тому подобным. Тогда он переговорил с братьями и сестрой, попросив их не ссориться с отцом. Самому Илиэлю достаточно того, что они любят, несмотря на ущербность. Особенно гневалась сестра, самая старшая из них. Последней каплей в чаше ее спокойствия стали слова об ущербности. Ох, и много же бранных слов он узнал тогда. Но смириться пришлось и Самее. Илиэль прекрасно знал, каким разочарованием является для отца. Да он и сам в себе разочарован«.
Клише, в котором описываются прекрасные душой, но нелюбимые семьей младшие или старшие (но почти никогда средние, уж не знаю, почему) сыновья или дочки, бытует в сентиментальной прозе с незапамятных времен. Полагаю, в историческом плане оно пришло из обычаев майората и минората, когда для сохранения земель и недвижимости семьи первенцу или последышу в наследство доставалось все имущество семьи, а оставшимся братьям-сестрам в лучшем случае выделялось приданое или содержание, причем не всегда достаточное. В психологическом отношении оказали свое влияние архетипы Злой Матери (Мачехи) и Грозного Отца (Кроноса-Сатурна, пожирателя собственных детей). Но сколько бы источников у штампа ни было, его весьма сложно оживить, придав обиженной родителями деточке (или нескольким деточкам) сколько-нибудь живой и целеустремленный характер и зрелую личность вдобавок. Обиженное родными дитя так дитем и остается, останавливаясь в эмоциональном развитии в день получения психотравмы.
Для писателя проще всего превратить травматика в маньяка. Привычно и модненько. Его недолюбили, он взбунтовался, теперь убивает рыжих телок. Или смуглых брюнетов. Или беленьких котят. В общем, вовсю предается измененному состоянию сознания. В число симптомов которого входит переход от преимущественной опоры на вербально-логические, понятийные структуры к отражению реальности в форме наглядно-чувственных (довербальных) образов. Короче, «в воспаленном мозгу пронеслось», после чего магия «на-а-ас связала, та-а-айною на-а-ашей ста-а-ала». Просыпаются в недолюбленном маньяке всякие сверхспособности, силы и даже Силы с прописной. С помощью коих он покоряет миры и дает понять тем, кто его недолюбил, что они были крупно неправы. Как будто можно быть правым, отказываясь от собственного чада или гнобя его десятки лет подряд — ввиду отсутствия у вышеупомянутого чада сверхспособностей, успехов в учебе или идеальной внешности.
Однако психологические проблемы таких персонажей последние десятилетия почему-то не рассматриваются трезвым писательским глазом, а бросаются публике, словно кость: ты хотела обоснуй? на, жри! Спасибо большое, но это не обоснуй, это фигня какая-то. Описывать взросление, основанное на погружении в довербальное мышление, современный аффтар не считает нужным, ему достаточно свалить всё, происходящее с разумом персонажа, неопрятной кучей в недрах подсознания — и шабаш. После чего описывать героя как безумного психопата или тыщалетнего эльфа, мудрого шо пипец. Причем разница между ними, если приглядеться, весьма невелика. Какое счастье быть малообразованным, а лучше и вовсе неграмотным писателем, далеким от знания основ психологии!
Есть и другой, не менее магический способ преобразить вчерашнего тинейджера, возведя, вернее, выдернув его на три ступени взрослости вверх — большое горе, пришедшее в наш (то есть героя) аул. После гибели любимой семьи и пары домашних питомцев персонаж морально вырастет, как на дрожжах. В необъяснимо короткие сроки.
Согласно теории пяти этапов переживания горя, которую вывела американский психолог Кюблер-Росс на основе наблюдений за умирающими пациентами, принятие смерти и других несчастий проходит через пять стадий:
1. Отрицание. На этой стадии человек отрицает информацию о близости смерти — своей или дорогих ему людей. Ему кажется, что произошла какая-то ошибка.
2. Гнев. Человек начинает обвинять в том, что произошло, других людей (врачей, родных, врагов, систему — всех, включая жертву, если это не он сам).
3. Торг. Закончив обвинять, люди пытаются заключить сделку с судьбой, господом богом, врачами — лишь бы оттянуть время наступления смерти, любой ценой.
4. Депрессия. После осознания бесполезности и гнева, и торгов наступает фаза депрессии, с нею приходят отчаяние и апатия.
5. Принятие. Когда (если) человек принимает факт смерти (наступающей или наступившей), он смиряется и подводит итоги своей жизни.
Так вот, персонажи в книгах современных авторов масслита, как правило, промахивают все пять стадий в одну ночь (или в один абзац), становясь серьезными до резонерства и разумными до идиотизма. В описаниях МТА это выглядит как смена сущности двоечника на имидж отличника. Как если бы Рон Уизли в одночасье стал Гермионой Грейнджер. Не взрослым человеком, на чьи плечи свалилась большая ответственность, а вместе с нею — необходимость думать головой, но таким же инфантильным существом, пусть и не разгильдяем, а всезнайкой. Распространенность этого прокола заставляет думать: начписы не различают инфантильную и взрослую личность и ориентируются главным образом на количество вызубренной информации.
О сколько Мэри и Марти Сью демонстрируют мозги дошколенка в теле повышенной мощности с умом повышенной емкости! Вот только емкость эта создана и наполнена по принципу эрудита, а не по принципу мыслителя. И всё, что было и будет ею впитано, не годится для осмысления и применения по делу, как у зануд-профессионалов положено. Оно просто есть и выдается по первому требованию, словно на экзамене. Надеюсь, разницу между студентом и специалистом все понимают?
Современные дети побаиваются взрослеть, им кажется, что они мгновенно преобразятся и станут скучными, а заодно толстыми и лысыми, как их пожилые родственники. Детям кажется, что из пубертата они сразу выпадут в старость. Дети отрицают зрелость. А все потому, что и культура отрицает зрелость, подавай ей вечную юность души и, желательно, тела, после которой немедленно наступает благородная и спокойная старость. Поди опиши в рамках такой культуры существование зрелой личности, которой не нужно бегать по крышам и прыгать с мостов а-ля Джеймс Бонд, чтобы добиться своего.
Если писатель целый авторский лист посвятит разговорам, то он рискует потерять внимание читателя. Навсегда. Однако, если взглянуть на жизнь взрослых людей со стороны, что мы видим? Разговоры, переговоры, наговоры и уговоры. Люди говорят, говорят, говорят. Говорят на работе, придут с работы и снова говорят, отговорят свое с чады и домочадцы — и в чат. Поговорить по душам.
В пику этой бесконечной говорильне младшие поколения хотят показать себя во всей красе в действии. Действием, как правило, называют бессмысленный риск. Отсюда и селфи, в том числе смертельно опасные, и ролики с избиениями, гонками и живодерством — как отрицание факта своей близкой смерти неизбежности взросления. Первая и вторая стадии принятия. А может, и третья — торг в духе «Если я гоняю по улицам, как обдолбанная Мара Багдасарян, может, я так и останусь вечно молодым». Останешься. Если влетишь в столб и, наконец, умрешь молодым и освободишь от себя планету.
Проблемы с взрослением молодых людей отражается и на литературе. Персонажей заставляют взрослеть «экстерном», спихивая эту странность на то, что персонаж, мол, не простой смертный, а выдающийся ум, маг и гений. Но что смешнее всего, именно эмоциональная сфера не поддается ускоренному развитию. И некоторые вундеркинды в интервью честно признавались, что решение сложных интеллектуальных задач дается им проще, чем другим людям, но в плане чувств и переживаний они остаются детьми. А с них, глядя на их сообразительность, постоянно требуют, чтобы они вели себя, как взрослые. Честно говоря, после таких признаний детишек становилось ужасно жаль.
Словом, одна из самых важных проблем любого общества в любую эпоху как-то ненароком выпала из поля зрения литературы, самого «рассудительного» из искусств. Почему? Да потому, что МТА боятся взрослеть, равно как и их ЦА. А поскольку издатель плотно сидит на халявных МТА с их малограмотной, боящейся жизнью ЦА, то публике предстоит целую вечность потреблять лживые историйки про мгновенное взросление Мэри и Марти Сью. И никто не напишет ни «Подростка», как Достоевский, ни «Отрочества», как Толстой. Зачем? Скажи взрослению «нет»! Лив фаст, дай янг!
