Аффтар продолжает бубнить «за красоту и экологию», подражая сразу двоим: своему любимцу — престарелому графоману Ю.Никитину, не сведущему ни в истории, ни в экологии, ни в социологии, а также Е.Звездной, отхватившей какой-то масслитовский приз «За продажность своего писева». Г-н Щепетнов, рассказывают, весной аж приболел от зависти, всё ходил по соцсетям и страдал: ах, надо было так писать, как эта Звездная, что ж я не догадался-то?
От Никитина Щепетнов радостно позаимствовал прием, который я называю «Просвети убогого». Мне постоянно советовали (да и сейчас еще советуют) взять информацию, вынесенную в примечания, и сделать из нее что-то вроде лектория посреди художественного текста. Видимо, так же, как делают это Никитины, Мейлахсы-Мелиховы и графоманы пожиже, вроде Щепетновых и Марченко: в их книгах повествование идет-идет, описывают нам, предположим, персонаж маленького роста — и вдруг опа!
Помню, как я удивился, прочитав о герое гражданской войны 1812 года Денисе Давыдове. Мне всегда почему-то думалось, что Давыдов, судя по его действиям, обладал огромным ростом и невероятной силой. И что оказалось? Полтора метра росту, и ничего такого от Ильи Муромца! Уже потом я узнал, что Давыдов был одним из лучших фехтовальщиков того времени, обоеручный боец — он так же хорошо фехтовал левой рукой, как и правой, и мог фехтовать сразу с несколькими противниками одновременно. Вот тебе и малыш! — Вы поняли, какой г-н Щепетнов образованный? Ему мерещился Илья Муромец, мастер конной вольтижировки и гражданской войны (тут все знающие люди погрузятся в долгий фейспалм, я полагаю).
В течение одной главы нам успевают рассказать и про войну в Афганистане, и про тактику моджахедов, и про выставку военного снаряжения, и про лазерные арбалеты с оптическим прицелом, et cetera, et cetera. Маленький вопросик: если рассказ ведется от первого лица, от имени попаданца в кошачье тело — он что, сам себе познавательные лекции читает? Масслитовцы вообще понимают, что такое «смотреть из глаз персонажа»? Это значит вести внутренний диалог, а не просвещать гипотетическое альтер-эго рассказами о собственных познаниях (если только персонаж не душевнобольной с раздвоением личности или с воображаемыми друзьями). Однако подобные тонкости современные авторы постепенно забывают. Отсюда и несуразности: девичьи мотивы в книге, написанной мужчиной (как бы мужчиной); «жесть», которую так любят девочки и мальчики, ничего страшнее водяной мозоли на пятке воочию не видавшие…
Ну как же, усмирила безумного демонического скакуна! Знала бы ты, пигалица, какого труда мне стоило внедрить в его голову мысль не откусывать тебе сиськи! И голову — что еще радикальнее. Он так и видел, как твоя золотоволосая головенка катится по загаженной земле загона!
Помимо жести — уже описанная мной копролалия. Кто-то, то ли котик, то ли его создатель, когда не знает, чему бы еще научить читателя, переключается на говно. Унылое говно.
Мдаа… интересно, а можно справить нужду, не касаясь земли? А что — к примеру, строю дорогу наверх, высоко, потом выхожу из Серого мира, а пока лечу к земле, выталкиваю из себя лишнее! Хе-хе-хе… что-то вроде бомбометания получается! Если достаточно высоко забраться, так мои какашки могут нанести серьезный урон, особенно если кто-то посмотрит вверх!
А также глупые и непристойные выходки студенток-аристократок пополам с щебетанием и истериками.
– Что-о?! Какие такие отступники?! Какой колдун?! О боги! У меня голова кругом! А откуда ты узнала? Подслушала? А как ты там оказалась? Ночью, у поленницы? Что, к мужчине бегала, что ли?! — Аффтар, хочется спросить, вы уверены, что все женщины кудахчут, как ваша мама?
И, разумеется, многочисленные описания внешности и нарядов, причем мужских и женских — в одном стиле и тоне.
Однако графоманы мужеского полу, в отличие от лепящих шопопалу тетенек, понимают: восхищаться красой мужских персонажей небезопасно. Надо оправдать восхищающегося героя, да и аффтара заодно. Ибо сетекритики не дремлют — как набегут, как обвинят в латентном сами-знаете-чем. И начинается уже знакомый закос «под Никитина»: он был красив, но не красой метросексуала! Так и хочется спросить г-на Ща и не Ща, а также тех, кто «ващеникада»: чистые вы наши, натуральные, вы метросексуалов-то видели? Живых, а не тех, кого на обложки ставят (хотя у нас и ставят-то кошмарных фриков вроде Сережи Зверева)?
Фейри был красив. Невероятно красив, это говорю я, человек, ничего не понимавший в мужской красоте! Он не был слащавым, как лощеные метросексуалы или гомосексуалисты, не был женоподобным — мужественное, прекрасное лицо с синими огромными глазами, стройная фигура, похожая на фигуру гимнаста или акробата. За спиной — рукоять меча, через плечо — перевязь с метательными ножами, два кинжала на поясе — воитель, готовый к бою.
Реальные метросексуалы — всего-навсего ухоженные мужики, у которых на ногтях маникюр, на морде нет прыщей и раздражений, лишние волосы с тела убраны, форма бровей исправлена и одежда не радует глаз набором пятен от майонеза, кетчупа и яичницы. Красотой метросексуал может и не отличаться. Как и гомосексуалист. Сексуальные пристрастия ничего к внешности не добавляют, иначе большинство уродов сей же час поменяло бы ориентацию — порой сложнее жить уродцем-натуралом, нежели привлекательным геем.
Но, как и их собратья, графоманы от мейнстрима, масслитовцы описывают отнюдь не то, что реально существует. Нет, в их опусах тянутся пересказы медийных мифов насчет мужчин и женщин, метросексуалов и гомосексуалов… Зачем им наблюдать жизнь и искать оригинальных метафор? Вы что, и в самом деле думаете, что они писатели?
В лучшем (для аффтаров) случае они обладатели собственной торговой марки, подмахивающие не глядя акты о приемке рукописи, написанной несколькими книггерами. Вот почему графоманов, раскрученных в 90-х или в 2000-х, я предпочитаю не разбирать: нельзя разобрать коллективный подряд как книгу, а товарную марку как писателя — критерии оценки ручной работы неприменимы к конвейерной продукции. Конвейер, с которого сходят груды книггерских подделок под «тренды-бренды», критиковать смешно. Но это уже тема для отдельного разговора. А я, с вашего позволения, вернусь к Щепетнову, который, возможно, что-то пишет сам. Пока. А может, и нет, мало до чего он уже… допродавался.
Но сначала напомню разбор очередного женского фэнтези с его потоком сознания, с бессмысленным щебетанием в качестве внешних диалогов и внутреннего монолога. Мужички-любители наморщить носик при виде «женской прозы» именно так и пишут: доливая воды в и без того жиденький текст. Особенно по-дамски смотрится привычка писателей-мужчин (и г-на Ща в том числе) сыпать восклицательные знаки в текст. Горстями.
А вот потом начался ад. Не зря я подозревал, не зря боялся! Это не в шпану уличную вселяться, не в уборщицу, которая двух слов без мычания связать не может! Боль была такой, будто в затылок вколотили раскаленный гвоздь! Мне — или негодяю? Мне-негодяю! Ведь сейчас я был им! И от боли у меня мутилось в голове!
Если бы кто-нибудь видел меня со стороны — он надолго бы запомнил эту безумную картину! Хозяин тела управлял одной его половиной, я — другой! — Так и представляется уже не герой, а автор опуса, бьющийся в истерическом припадке в ожидании, когда ему, тонкой, духовно богатой натуре, поднесут флакон с нюхательными солями.
Другим проявлением андрогинной прозы становится описательность. Каждый раз, как котик-попаданец кого-то приканчивает (находясь в телах разных существ, в которые он вселяется как некий котодемон), начинается неизбежная щепетновская копролалия.
И все. Все закончилось. Тишина, звон в ушах, запах крови и дерьма.
На всякий случай ощупал себя сзади, понюхал руку — нет, чисто! Не мое! Защупал штанины… нет, и «малого испуга» не отмечается — удержал!
Следом ощупал свое — не свое тело на предмет разрушений — вроде ничего не болит, ран и переломов вроде как нет! Жив-здоров Иван Петров! То есть — Петр Шишкин.
Прочистил глаза, что удалось не сразу, и после некоторых усилий, медленно, все еще ожидая укола боли или хруста сломанных костей, встал, глядя на дело рук своих. А руки мои потрудились недурно, так, что хотелось тут же отбежать в сторону и выблевать содержимое желудка. Не на покойников же блевать? Нужно ведь иметь хоть какое-то почтение к смерти, даже если это смерть твоих врагов!
Фейри. Лица бледные, даже белые — как мел. Что совсем не вызывает удивления, крови из них вылилось — море разливанное, как говорила моя бабушка. Не про фейри говорила, а вообще.
Кровь частично впиталась в землю, частично растеклась по унавоженной земле темно-вишневой лужицей, в которой весело копошились жучки и мгновенно налетевшие мухи. Зеленые жирные мухи ползали и по искромсанным останкам тех, кто когда-то был гордым представителем племени маленьких людей, сумевших отстоять напор размножающегося, как крысы, человечества.
За полторы-две минуты после появления «мертвых трупов» — и уже жучки? Ну, мухи-то, может, и прилетели бы, особенно если где-то рядом бойня или помойка, где мух-падальщиц миллионы. Но жукам-копрофагам еще приползти нужно. Незачем учить биологию, чтобы понять: ради вящей отвратительности аффтар привирает. А точнее, врет, как сивый мерин — в духе своих кумиров и старших товарищей-графоманов.
Что же он так «жестко» описывает? — спросите вы. Да ничего. Без малого половину книги две героини и кот едут во дворец правителя фэйри. Терпят пару-тройку покушений, котик героически-зверски (или зверски-героически) убивает наемников. Кровькишкижучки. Всё. Ах, да, по дороге выясняется, что наименее нравственная героиня зарезала подругу, с которой ей изменял жених богоданный. Ничаянно.
Вкратце — я в поединке убила подружку, случайно — она на что-то отвлеклась, а мы бились боевыми мечами, чтобы интереснее. Ну и… в общем — не спасли. А меня обвинили, что я нарочно ее убила, потому что этот придурок тайно с ней спал. Я и знать-то не знала, что он мне изменяет! — Ну и дура, что тут скажешь. Руки кривые — не хватайся за боевые мечи. — Это был на самом деле тренировочный бой. Я была в ярости, и она… подставилась. И я не успела остановить меч. Не успела. А потом пожалела. Ни один мужчина не стоит того, чтобы за него убивать подругу. Ни один! Вы, мужчины, хороши для постели. Ну и для боя. А коснись что… видишь — Эйлар меня взял да и предал! А называл своей любимой!
– Он трон хотел, — серьезно пояснил я. — Жениться на тебе, а потом грохнуть твоего отца. А ты наследница. А когда стало ясно, что тебя лишат трона за убийство, что ты недостойна стать наследницей и, скорее всего, тебя отправят в изгнание, — он тебя бросил. И когда оправдали — пожалел, что принял опрометчивое решение. Прогадал. — И снова истерика-истерика-истерика а-ля нервная малолетка в исполнении персонажа, которому якобы лет двести.
