Есть в графоманских детских потугах нечто невыразимо трогательное. Попытка написать книгу — это и стремление показать, что ты уже взрослый, разумный, жизнь повидавший индивид; и вместе с тем поиск себя, а вернее, в себе юного дарования, которому за выдающиеся способности причитается слава, деньги и свобода от тирании родителей, учителей и прочих самодуров…
Главная проблема графомана или его весьма распространенной разновидности — йуного аффтара — в том, что он равнодушен к литературе. Он решает не проблемы текста, а проблемы автора. И творчество, то есть сотворение чего-то нового во всех смыслах, ранее невиданного или хотя бы отличающееся от всем надоевшего формата, подменяется неким мутным, невнятным «самовыражением». А самовыражение, в свою очередь, превращается в проговаривание психологических травм, детских и отнюдь не детских.
Не спорю, проговаривание травмы — вещь очень важная, особенно для тех, у кого травмы настоящие, а не выдуманные «из интересу». Однако мне нипочем не понять, при чем тут я, читатель и/или критик. Для слежения за проговариванием травмы врач нужен, психолог или психиатр, но никак не публика. Публика не в состоянии обеспечить болящему такой уровень деликатности или, если потребуется, анализа фактов, каковой способствует излечению, а не ретравме. Более того, публика эгоистична и требовательна настолько, насколько не бывает требователен холодный и властный родитель, основная причина большинства детских психотравм. Неудивительно, что желающий лечиться славою попадает из огня да в полымя.
Так что проговаривать свои проблемы на публику полезно: а) под присмотром специалиста в организованных для подобной психотерапии группах; б) истинным артистам, то бишь творческим натурам, склонным к сублимации своих переживаний в произведения искусства. Много вы встречали представителей последней категории? Мне, например, хватит пальцев на руках, чтобы пересчитать людей, готовых отрешиться от своих страданий ради лучшей передачи чувств героя. Да что там «на руках»! На одной руке.
Неряшливость и глупость текста, написанного дилетантом, обусловлена не только его, графомана, необученностью (а порой и необучаемостью), но и наплевательским отношением к тексту. Ощущение, что пейсатель страсть как торопится представить свою писанину публике, даже не перечитав, не лишено оснований.
У аффтара (в отличие от автора) главной ценностью является скорописучесть, но никак не выверенность стиля, не отшлифованный текст, не литературное мастерство. В случае исчезновения аффтара с горизонта (а вернее, с конвейера) его забудут в течение пары месяцев. Зная о кратковременной памяти своей аудитории, лишь немногим более продолжительной, чем память золотой рыбки, аффтар спешит, торопится, брызжет креативчиком и «сюйствами».
У него при этом была такая рожа, что мне дико захотелось хохотать. Дико довольный, я повернулся к своим друзьям. — Тавтология одна из самых распространенных речевых ошибок (если не сказать недугов) младоаффтара. Хотя она не слишком опережает идиотизм выбираемых эпитетов.
Некоторые из сомнительных юных дарований пытались убедить меня, что тщательно чистили свой текст, прежде чем липнуть с просьбой дать отзыв (читай «похвалить опус и автора»). А между тем в первом абзаце какое-нибудь слово (например, «глаза») мозолило глаза мне и читателю раз пять-шесть. Как, спрашивается, можно этого не замечать? Запросто, если вы йуный аффтар, спешащий к славе во весь опор.
Вот началась трапеза, я ел немного, иногда посматривая на Гарри, когда он поворачивал голову в разные стороны, его волосы напоминали змеек, живущих собственной жизнью. — Ненужные подробности так замечательно увеличивают объем написанного! Читателю совершенно необходимо уточнение, что рассказчик ел немного, а его объект наблюдения поворачивал голову в разные стороны. Простое упоминание, что один ел, а второй вертел головой — это как-то примитивно.
Напротив него стоял маленький диванчик в тонкую полосочку, где-то с маленькими дырками, на нем могли поместиться 2-3 человека, не больше. — Порой удивляешься, отчего аффтар не дает полного описания всех встреченных на пути материальных предметов — мебели, одежды, техники… Читателю так важен весь этот продакт-плейсмент!
Поневоле вспоминается очень громкая и очень навязчивая особа из какой-то рекламной конторы, битый час рассказывающая нам, не имеющим возможности сбежать, про эпичный проект, в ходе которого ее клиент купил у Дарьи Донцовой имя для кота героини — Кларитин. И похвалу данному лекарственному средству, надо понимать, на вечные времена. Неужели никто уже не помнит, как звали кота в одном из сотен неразличимых и незапоминающихся донцовских романов? Странно.
В голове начали всплывать разные картинки. Снейп, стоящий над котлом и бросающий его бренную морду в котел. — Дикие словосочетания — еще одна отличительная особенность писева графоманов, не перечитывающих собственных творений. Писеводелам невомек, что бренная морда предполагает: а) бренность одной лишь морды, отчего-то красующейся на бессмертном теле; б) использование морды отдельно от тела.
– Я уже совершеннолетний! – Закричал я, подрываясь со стула. Директор спокойно сидел за столом и совершенно не обращал на меня внимание. Как же мне надоело, что все ни во что меня не ставят, а только указывают, что нужно делать!
– Успокойся, мой мальчик. У тебя другое предназначение, – спокойно произнес он и улыбнулся. — Оставив за кадром излюбленную графоманскую тавтологию, спрошу: что у этой братии с падежами? Что за привычка писать в именительном падеже, когда положено ставить родительный? Отсюда и все эти дебиловатые «просить прощение», «день рождение», «не обращать внимание» и прочие корявости.
Гретель Поттер уже было за двадцать , и она была деректрисой Хогвартса, ведь выяснилось, что её мать чистокровная и пренадлежит к родим Слизирини и Рейвинко, а отец к Гриффиндор и Хаппфлапфф. Но в один из дней Что-то пошло не так…. — У данного аффтара (наверняка йуного) имеется бета. Каковая трудилась в поте лица, пытаясь придать опусу йуного аффтара хоть толику смысла. Получалось хреново…
Недавно в опусе очередного фикера мне встретился персонаж — популярнейший писатель, не знающий грамоты, но переживший множество приключений, каждое из которых он описал и прославился. Я понимаю, что жизнью именно такого «приключенца» младоаффтары хотят жить — и чтобы на вопрос, какого лешего они тискают безграмотные и невразумительные романы, можно было гордо отвечать: это всё реальные истории, а не выдумки какие!
Не поможет, милые. Как я писала не раз, истории из жЫЗнЕ хорошо идут в соцсетях. Для искусства нужны хорошие, мастерски сделанные выдумки. Так что учите грамоту и осваивайте навык создания художественного стиля и художественного образа — или ваши подвиги опишет очередной Златопуст Локонс. Как свои.
За все прошедшее время после магической войны она изменилась и поумнела в много раз, а сейчас и является директрисой Хогвартса. Как она узнала в Гринготтсе, её мать была чистокровной волшебницей и принадлежала к роду Слизерин и Рейвенкло, а её отец к Гриффиндор и Хаффлпафф, но и ещё это было не все. Она стала главой Блэк, Поттер и еще более шокирующие для всех — Певерелл. Можно задуматься, почему Лили попала на Гриффиндор, а не в Слизерин или Рейвенко, а все очень просто, отвечу я Вам. Она хотела найти друзей на век и шляпа выполнила её желание, отправив на факультет львов, но и там есть предатели и им оказался — Питтер Петигрю, послуживший Волондемурту в поиске семьи Поттеров. — Какая дивная незамутненность! Это всё еще произведение йуноаффтара, процитированного выше, но после могучих усилий беты — тоже, прямо скажем, невеликого грамотея.
Вот и следующий вопрос: эти беты хоть смотрят, кого бетят? Что такого ценного нашлось в тексте младой графоманки, кроме информации, что ворованная у Роулинг героиня есть «мать чистокровная и пренадлежит к родим Слизирини и Рейвинко, а отец к Гриффиндор и Хаппфлапфф»? Отчего было не оставить унылую девичью шнягу в том виде, в каком ее породило неграмотное дитя технического прогресса, умеющее выкладывать свое писево на сайты, но не умеющее написать слово из трех букв без четырех ошибок?
Долгожданная победа принесла больше горечи, чем счастья. Выжившие оплакивали умерших близких, потому что верили в их смерть: здесь и сейчас, холодные тела, мёртвые взгляды и скользкие струйки крови. Хоть и мёртвые, но всё же настоящие, они были с ними, остывая в горячих руках. Победа казалась фантомной, и даже тело Тёмного Лорда, которое тоже здесь и сейчас лежало в горстке тёмной мантии, не вызывало осознания свободы от тёмных сил. — Я не против пафоса, особенно в сцене эпик баттл — без плача по погибшим ни одна победа не обходится. Но при чем тут «верили в их смерть», «мертвые, но все же настоящие», не говоря уж о «горстке темной мантии», не вызывающей осознания свободы?
Пафос тоже надо уметь сформулировать. Иначе получается типичный младоаффтарский кретинизм, вызывающий недоумение вместо скорби.
Рагнок почтенно кивнул старшему из гоблинов, чего два человека никогда раньше не видели, отступая немного назад и позволяя группе окружить мальчика. Несколько гоблинов, полностью в боевых доспехах, встали с оружием наизготовку, в то время как остальные стояли с красиво орнаментированными барабанами, поверхности которых располагались на уровне талии; барабанщики держали в каждой руке длинные и отполированные кости ног какого-то огромного животного. — А это уже пафос «валшебнава абряда», говоря неотбеченным языком народной литературки. И тоже до черта блох в описании: «почтенно» вместо «почтительно», «полностью в боевых доспехах» (в полном боевом доспехе? или в покоцанном доспехе, нисколько не парадном? что в виду-то имелось?). Плюс поверхности на уровне талии и огромные берцовые кости, которые, тем не менее, держат в руках не самые крупные существа — гоблины. Причем в качестве барабанных палочек.
Под почти незаметный кивок старейшего гоблина, начался постоянный звонкий барабанный бой, тон инструментов при этом был очень низким. Одновременно с тем, семь гоблинов, окружающих Гарри, начали бубнить непонятные слова, монотонно напевая их, добавляя тем самым глубины и чувства неразборчивому тексту, произносящемуся с каждым барабанным ударом. Все тело Гарри начало светиться мягким золотым светом, кроме лба непосредственно над его шрамом, который сильно пульсировал. Каждый седьмой удар барабанщики наносили сильнее, добавляя потусторонности к своим песнопениям. Не было человека, который использовал бы такой ритм, как эти семеро, но для гоблинов это было вполне естественно. — Ну разумеется, как же человеку-барабанщику научиться отбивать каждый седьмой удар сильнее! Это же такая сложная наука! Примерно так же, как бить в барабан звонко, но низко, и бубнить, одновременно напевая с глубиной и чувством. Сразу виден будущий музыкальный критик, спаси Господи нашу несчастную музыку…
