Оц-тоц-первертоц, бабушка здорова

Некто Наталья Иванова, завкритикой «Знамени», десятилетиями занимавшаяся в своем заведении отрицательной селекцией, выступила инициатором очередной игры «Какой ужас» на близкую мне тематику. Я бы, возможно, согласилась с нею сгоряча, кабы не дела ее профессиональные. Впрочем, и аргументы при ближайшем рассмотрении оказались откровенно смехотворными.

Напомню, как однажды ивановская подопечная по фамилии Вежлян с присущей ей конституциональной глупостью выдала принцип родного ТЛЖ: «Я не смотрю на текст, я смотрю на свои отношения с автором». Короче, нас не интересует талант, нас интересует, наш ли человек автор. Нынче старая змеища Иванова, вырастившая под своим крылом не одно такое «сокровище», сетует на невежество молодых кадров: «Маканин, такую фамилию знаете? Робко поднимаются две руки. Читали? А Битова читали? Молчание. Петрушевскую — имя слышали? Молчание. (Я. отчаявшись:) А кто был редактором журнала «Современник», у него еще молодой Гоголь в качестве критика печатался? Неясный гул без ответа. Это были вопросы молодым литераторам. Они — пишут». У меня немедленно возник вопрос, Пушкина или Плетнева имеет в виду Н.Иванова. Пушкин-то печатал Гоголя анонимно — небось, Плетнев его едва уговорил. Во все времена существовал этот подход: наш-не наш, пущать-не пущать. И если пушкинский талант компенсирует его несправедливое отношение ко многим, весьма многим людям, то у всяких там «толстожурнальцев» подобная гнилая манера не компенсируется ничем.

В ответ на старушкины рыдания гальванизированной лягушкой задергался вечный «Дениска» Драгунский: как же так, как же без нас? А вот так. «Плохие будут писатели». Да уж получше тебя, клоун под куполом папиного цирка, как сказал мой друг.

Вначале публика, разумеется, принялась утешать обиженных, попутно играя в психологическую игру «Какой ужас»: ахбожемой, они не читали Маканина-Битова-Петрушевскую! (Тоже мне нашли Гоголя-Пушкина-Толстого.) Однако вскоре обсуждение приняло смешной поворот: «Игорь Караулов Наталья Иванова в молодости писала про Битова, про Маканина статьи в ЛГ, на полосу. Наверное, про Кима тоже писала, не помню. Понятно, что ей обидно за предмет исследования.
Николай Редькин заметьте: про Трифонова она не спросила!
Игорь Караулов Да мало того, она не спросила про Боборыкина и Потапенко!
Игорь Панин Она сама о них вряд ли знает.
Игорь Караулов Сейчас уж знает небось. А ведь Битов нынче тот же Боборыкин.
Дмитрий Кузьмин И ведь никому чё-то не жалко Иванову-то. Вот времена: старушку обокрали, а публике хоть бы хны»
.

И то правда. Как говорит мой друг, рассказавший об этом забавном инциденте, забвение советской литературы факт не столь уж огорчительный. Полагаю, что без Битова и Петрушевской (которую мы оба, признаться, не отличаем от Улицкой), не говоря уж о Маканине, поколение next духовно и интеллектуально не сильно обеднеет. Вот без титанов золотого и серебряного века русской литературы — да. Без немногочисленных, что греха таить, классиков, чьи годы творчества выпали на последний век тысячелетия. Но страдать от незнания молодежью творчества господ Боборыкиных (даже не изобретших салат «Ерундопель», так что их и вспомнить, откровенно говоря, не за что — не за «предсмертные» же премии, данные за выслугу лет) — до отвращения знакомая старушечья манера. Не вызывающая у молодняка ничего, кроме протеста.

Неудивительно, что все эти Ивановы-Драгунские, жюрящие всевозможные литконкурсы и литпремии, выбирают не соловьев, а ворон, подобных себе и поющих в той же тональности. На соловьев у них, как у всего вороньего племени, тяжелая идиосинкразия.

Признаюсь, я также обалдеваю, обнаружив у юной поросли полное незнание хоть того же Конан Дойля и его советских экранизаций (получивших, замечу, высокую оценку в той же Британии). Меня шокирует ассоциация Холмса с Камбербэтчем — но не потому, что я считаю крайне важным читать и смотреть кино и книги про Холмса с Ватсоном для вящей духовности. Нет, просто сама по себе жестокая инверсия развлекательной сферы демонстрирует окончательный разлом эпох, а также кратковременность любой культуры и сформированного ею менталитета. В свете очередного скачка развития новейших, мать их так, технологий становится ясно — наше общее культурное прошлое мертво. Сегодня, если что-то не было анимировано, оснащено спецэффектами и сыграно секс-символом первой трети нового века, этому чему-то пиздец, уважаемые олдфаги.

Однако меня раздражают вопросы ДБД с ОБВМ (особенно престарелых ДБД), смешные в своей претенциозности. Знаете ли вы писателя Имярек, которого я в детстве-юности обожала? Любите ли вы Имярека, как люблю его я? Критерий и ключевое слово — обожание вопрошающего. Ничем не более профессионально, нежели сетевые «амненепонра» и «нимаё», от коих образованного человека, имеющего представление об объективности критического анализа, тошнит сильнее, чем от «Слезы комсомолки». Лучше бы так называемые учителя и наставники молодых литераторов спрашивали, знают ли те грамоту, владеют ли родным языком в достаточной мере, чтобы выражать свои мысли и чувства в художественной форме. Это знание младоаффтарам непременно пригодится (в отличие от чтения советских Боборыкиных), но ведь они и необходимого не знают.

Иначе не сливались бы в едином экстазе Прилепины с Олимпа (небольшого такого Олимпа, не выше табуретки) с Недолепленными с фикбука.

Ее уставшее, будто обращенное в себя лицо, маленькие, красиво и точно прорисованные, а сейчас потерявшие цвет губы, и маленькие зубки, всегда очень белые, и маленький язык во рту — этот язык, который… впрочем, ладно, ладно — и так понятно, как невыносимо он любил все это, держа в руках ее голову, дыша светлыми, влажными волосами и находя то, что видел, совершенным. — Это, изволите ли видеть, Прилепин с глазами-волосами-язычками, столь любезными большинству фикеров.

Её глаза светились от счастья, и было совершенно неважно, что на ней сейчас надето и что её копна волос по-идиотски развивается на лондонском знойном ветру. — А это очередной Недолепин с ненормально развитыми волосами.

Здесь что-то я не понимаю — как будто вся прелесть женщин с изящными руками, с белыми шеями и завитками, из прически выпадающими, только для того и созданы, чтобы разбудить в мужчине самое низменное. Но ведь это не так!!! — Только ленивым не похваленная Улицкая — устами персонажа.

Брак, а что такое этот самой брак? Для кого-то это способ удачно выйти замуж, жениться, а для некоторых — способ обрести любовь и мир, подарив свету детей. Но на самом деле истину понять можно только тогда, когда с головой окунешься в сей процесс. Мне даже выбора не дали, с кем провести жизнь, а просто поставили перед фактом: либо так, либо никак иначе. — Фикер-омегаверсец с теми же вопросами, что и у семидесятипятилетней писательницы, тварь ли он дрожащая или выбор в браке имеет. Вот она, стабильность-то!

Ему важны такие подробности, как осторожное, несколько даже вертолетное приземление насекомого на руку. Комар — не муха, он по руке не перемещается. Где приземлился, там и работает. Втыкает свой хоботок в беззащитную кожу и начинает сосать кровь. Прихлопнешь его на руке — и по коже размазывается кровь. В детстве я слышала, что, если комара прихлопнуть на месте преступления, кожа не будет чесаться. Думаю, это преувеличение, преследующее воспитательные цели: за преступлением должно следовать наказание. На том же месте и в тот же час. Так сказать, искупление кровью. — Снова Улицая. А с нею — МАГИЯ КРОВИ!

Проторчав около двух часов над раздумьями. За которые я успела раз десять, впечататься в уже полюбившеюся мне стенку. Я решилась на ещё одну идею. У меня была смутная догадка о том что Лили защищает магия Рода и пока я ей не докажу что я не враг, она меня к женщине не подпустит. Трасфигурировав старую игрушку Гарри в небольшой кинжал, я пласанула себя по руке и выпрямив ту, стала ждать пока моя кровь, будет капать на защитный купол. — По орфографии и пунктуации видно, кто, впечатавшееся в полюбившуюся стенку. Но тоже с МАГИЕЙ. И также КРОВИ.

…вот так же стоять в окружении помощников и, глядя вдаль, медленно подносить к губам папиросу. Так же подкручивать торчащие кончики усов. Перед тем как двинуться к аэроплану, одной рукой застегивать на подбородке лямку шлема. Не спеша надевать очки-консервы. Но главная прелесть для меня заключалась даже не в этом. Меня завораживало само слово — авиатор.

Мне кажется, что у людей состоявшихся есть особенность: они мало зависят от окружающих. Независимость, конечно, не цель, но она — то, что помогает достигать цели. Вот бежишь ты по жизни со слабой надеждой взлететь, и все смотрят на тебя с жалостью, в лучшем случае — с непониманием. Но ты — взлетаешь, и все они с высоты кажутся точками. Не потому что в мгновение так уменьшились, а потому что план сверху (лекции по основам рисунка) делает их точками — сотней обращенных к тебе точек-лиц. С открытыми, как представляется, ртами. А ты летишь в избранном тобой направлении и чертишь в эфире дорогие тебе фигуры. Стоящие внизу ими восхищаются (немножко, может быть, завидуют), но не в силах что-либо изменить, поскольку в этих сферах всё зависит лишь от умения летящего. От прекрасного в своем одиночестве авиатора.
— Стремления и размышления Водолазкина — не последнего автора на нашем Олимпе высотой с табуретку.

Он инфантильно курил, ни разу не ерзанув глупо, даже позы практически не меняя, в кресле, в которое опустился еще полчаса назад. Каждый из присутствующих в зале подивился титанической выдержке, которую в Поттера умудрились вбить буквально за год крестный, известная псина аврората, Нарцисса и практически пыточная система домашнего обучения. Самые нервные поговаривали, что его и вовсе заставляли спать на гвоздях, создавая все условия для удачного роста магической силы. «Удачного, но болезненного и уничищающего» — говорили печальные, с титаническим спокойствием и уверенностью моргающие зеленые глаза, обладатель которых старательно делал вид, что смотрит на втолковывающего им что-то Дамблдора. — Идеал фикера: титаническое спокойствие, магическая сила и аристократическая неподвижность, достигнутые путем болезненного и «уничищающего» тренинга.

Из Казахстана со случайной оказией пришло грустное письмо от Сони. — «Случайная оказия» (как будто бывают не случайные оказии) Шарова, лауреата помирающего от таких лауреатов «Русского Букера».

Любой лесной эльф может разговаривать с птицами и животными, а я еще и со змеями. — Змеи, которые не животные, а что-то другое, безвестного фикера.

Я впервые бил женщину, чередуя удары с ласками. Не успел я увлечься, как она раскрыла глаза. — Еще один букерописец по псевдониму Снегирев.

Я бью тебя по щеке открытой ладонью, и ты смотришь на меня удивленно и на секунду замираешь. Твои зрачки расширяются ещё больше, и ты кончаешь, так и не притронувшись к себе и не спуская с меня взгляда. — Фикрайтер-слэшер на кинк-фесте, где всегда полным-полно заявок про чередование побоев с потрахушками. Фикеры, кстати, ими пренебрегают — сто раз уже было, скучно…

поделиться:
  • Добавить ВКонтакте заметку об этой странице
  • Мой Мир
  • Facebook
  • Twitter
  • LiveJournal
  • Одноклассники
  • Blogger
  • RSS
  • Блог Li.ру