А еще я периодически заглядываю на разные «значимые мероприятия» фанфикшена (виртуальные, разумеется), здраво полагая, что есть:
— свалки вроде фикбука, куда складируется суета начинающих, которая суёт, и прочая муть,
— журналы, где черт ногу сломит и где то лепится, то нелепица,
— престижные (для фикридеров и фикрайтеров) сайты, куда отбирают лучшее.
И вижу я порой (и даже довольно часто), что фики пишут отнюдь не бездарные авторы. Не аффтары, о нет, полноценные авторы. Я даже ищу потом их дневники и вижу там, например, такое:
Поговорим о половой жизни лобстеров.
Как известно, она романтична по самое не хочу, занимательна с точки зрения человеческих отношений и достойна быть освещенной не только в целомудренных передачах Би-би-си о жизни дикой природы.
Самцы настолько жестокие парни – тело в панцире из хитина, сердце в скорлупе из равнодушия – что драки между собой вдохновляют их сильнее, чем потрахушки с самочками. Поэтому именно лобстерихи сбивают их на скользкий путь порока, а не наоборот.
Брачный период, водоросли цветут, море поет. Милашка подползает к норе, где отсиживается мрачный доминантный самец. Присматривается. Размер его клешней настолько впечатляет, что она не может сдержать феромоны. Заливает их в его убежище – получай, сучонок, утопись в моей страсти – и этот баловень судьбы вылезает наружу в бешенстве. Кто посмел отвлечь его от пускания пузырей. Кому надрать задницу. Видит ее, шевелит усами.
Самка, любительница приключений, пускает в ход все свое очарование, охмуряет его феромонами, поглаживает клешнями по голове. Море все еще поет, гормоны играют, у самки гладкие бока. Кто бы устоял. Этот мачо успокаивается и затаскивает ее в пещеру, а там… Нет, не угадали. После того, как самка победоносно сбросит свой панцирь, обнажив перед ним душу и тело, он ее либо трахает, либо съедает. В зависимости от настроения и чувства голода.
Они очень разные, эти талантливые ребята. Кому-то близок сплаттерпанк, кому-то нуар…
Барни поплелся следом за Боссом, а Берт стоял рядом с Джаредом и пялился пристально на лужу крови, острые, разведенные коленки и вроде как плакал, старался сдержаться, но слезы мутными каплями текли, катились по приплюснутому носу и падали на лацкан пиджака. Жалостливый какой, посмотрите на него, он скорбит по дохлой дырке.
Джаред кинул взгляд на мертвого Рикки — он и живой-то был бесполезнее помоев, а мертвым им даже крысы брезговали, вон, и погрызть ничего не успели. Член и отсеченная мошонка оказались внезапно крупнее, чем можно было подумать, у такого хилого сопляка.
Долго размышлять о бренности всего сущего ему не дали.
— Иди давай, — ткнул кулаком под ребра Берт, здоровенный и тупой, как помойный бак. — Босс ждать не любит.
Есть и мистика, тонкая и жестокая, словно осиное жало.
Тварь усмехнулась и вскинула бровь.
— Мой дражайший братец был так взволнован, когда понял, что за трофей ты и твой жалкий папаша привели к нему в руки. Невинное дитя охотника, чистая душа, девственник, точно знающий, на что он соглашается! Дитя с даром предвиденья, со своей собственной магией, что может быть вкуснее? Что может быть горячее этого?
Вот теперь Дин содрогнулся. Он легко мог себе это представить, но не хотел, нет. Дин не помнил ничего из этого, не помнил, что терял Сэма, не мог вспомнить, как бы сильно ни хотел. Сэм, его Сэмми, такой юный и уязвимый, и эта тварь, инкуб, вроде той, что сейчас насмехается над ним. Сэм, храбрый и упрямый мальчишка, и именно это и стоило ему свободы.
— Ему стоило подумать дважды, прежде чем делать это, — как бы он хотел, чтобы так оно и было, чтобы не давил так тяжко груз осознанной вины. Сэм должен был думать головой, черт возьми!
— Бедный Дин. Он подумал. Он все знал. Знал, что на кону, потому что его храбрый брат и смелый папа были глупы настолько, что попали в руки демона, — демоница снова усмехнулась и помолчала, наслаждаясь выражением лица Дина, как мед пила.
— На кону был ты. Выражаясь фигурально, ты и был тем рычагом, что раздвинул ноги твоего брата.
Встречаются и недюжинной остроты психологические вещи.
Доктор (чертова горячая красотка) Харрис и ей подобные не ошибались, утверждая, что отличительная черта сексоманов – жажда постоянно менять партнеров (остальное – просто повышенные аппетиты, лечить проще). У сексоголиков что-то по-настоящему надломленное есть в башке, разболтанная деталь, не до конца закрученный шуруп, который приходится все время ввинчивать обратно, чтобы не обрушилась на пол картина или полка с любимыми книжками. Но каждый раз нужна свежая рука, новый мастер-ремонтник. Количество служб по починке в одном конкретном городе весьма ограничено, и рано или поздно обзвонишь их все. Тогда – принудительная, наверное, госпитализация? Джаред-то был уверен, что в его записной книжке еще пара тысяч умельцев осталась. Не рассчитывал, что одна из компаний предложит такую выгодную, притягательную скидку. Сделку, точнее: «Ты вбиваешь мой гвоздик, я – твой».
Грязь какая.
Даже эротика не настолько тупа и прямолинейна, как у феечек Самиздата, о нет, она умна.
Драко знал за ним лишь один недостаток: Снейп был некрасив. А Драко не выносил некрасивых людей, чувствуя к ним почти физическое отвращение. Он действительно не понимал, почему Снейп не хочет хоть немного думать о том, как выглядит. Купить новую мантию и помыть голову совсем несложно. Пятна от зелий на пальцах профессора и падавшие тому на глаза грязные волосы причиняли Драко такую боль, будто это его самого на неделю оставили без душа и мыла. Он искренне хотел восхищаться Снейпом, гордиться, как гордился Гриффиндор своей сухопарой, всегда аккуратной и безупречной наставницей, но не мог переломить себя и воспринимать профессора неотъемлемой частью факультета, — как, безусловно, поступал Поттер в отношении МакГонагалл. Драко не мог считать Снейпа равным и, как ни старался, смотрел на того свысока просто потому, что у него самого были красивые светлые волосы, дорогие мантии и ровные зубы. Он понимал, как это глупо, но ничего не мог с собой поделать и отводил глаза в разговоре, готовый смотреть хоть на булькающее зелье, хоть на страницу нудного учебника — только не на жирно блестящий нос профессора. Однако крупные поры и мелкие красные прожилки безотчетно притягивали взгляд. Иногда Драко казалось, что он насыщается уродством профессора сильнее и полнее, чем любыми проявлениями красоты. Это было сродни желанию изваляться в грязи или расколотить дорогую вазу. Контраст возбуждал, как ледяной душ после горячей ванной. Драко представлял, как прикасается к этому носу губами или языком — и не мимолетным касанием, а по-настоящему, так, чтобы распробовать вкус, и отвратительность этого действия имела какую-то превосходную степень. Снейп был тем пятном, что подчеркивает идеальную белизну.
Но черт возьми, это ни во что не выливается. Потому что на полпути утекает в черную дыру конъюнктуры, замешанной на плагиате. Что убивает художественную составляющую, убивает бессмысленно и беспощадно, как если бы кто-то вздумал стрелять во взлетающего аиста. Ну вот какого черта, думаешь, вы взяли чужих персонажей и закрутили сюжет вокруг постели? Не вокруг эмоциональных и социальных конфликтов, о которых написаны лучшие книги всех времен и народов, а вокруг членов, ртов и задниц героев? Почему вы отказались от полноценной фабулы? Почему задел есть, а сюжетных ходов нет, есть только связки между потрахушками?
Ну и фидбэк доставляет, конечно… «Это было горячо!», «Спасибо, подрочил», «Наконец-то парни созрели для койки!», «Прощай, девственность Джареда, никто по тебе скучать не будет». Черт, я одна вижу, как горит синим пламенем талант на костре, сложенном из фиковых кинков? Заметьте, я не гомофоб (уж кто бы говорил про меня такое) и я вижу: эти вещи не слабее знаменитого «Лжеца» Стивена Фрая. Сравните сами.
У каждого свое время, думал Эйдриан. Ты можешь смотреть на тридцатилетнего человека и знать, что, когда волосы его поседеют, а лицо покроют морщины, он обретет свою наилучшую внешность. Взять того же профессора, Дональда Трефузиса. Подростком он должен был выглядеть смехотворно, ныне же стал самим собой. Другие, чей подлинный возраст составляет лет двадцать пять, стареют гротескно, их лысины и раздавшиеся животы оскорбляют то, чем эти люди были когда-то. Такие есть и в Чартхэме, – лет им пятьдесят или шестьдесят, а истинная их природа улавливается лишь как намек на прежние страстность и силу, проступающие, когда этих людей охватывает волнение. С другой стороны, директору, помпезному господину сорока одного года, еще предстоит дозреть до своих упоительных шестидесяти пяти. Каков его собственный возраст, Эйдриан представления не имел. Временами ему казалось, что он уже оставил себя позади, в школе, а временами он думал, что наилучшим для него станет упитанный и удовлетворенный средний возраст. Но Хьюго… Хьюго, которого он знал, всегда будет удаляться от своего четырнадцатилетнего совершенства; с каждым проходящим годом свидетельства прежней его красоты отыскивать станет все труднее: золотистые волосы к тридцати поблекнут и истончатся, влажные синие глаза к тридцати пяти станут жестче да такими и останутся.
Хьюго, старина, думал Эйдриан, сравню ли с летним днем твои черты, но твое вечное лето не поблекнет. В моем воображении ты бессмертен. Человек, шагающий рядом со мной, это просто «Портрет Хьюго Картрайта», стареющего и грубеющего; настоящий Хьюго у меня в голове, и жить он будет так же долго, как я.
Но в отличие от «Лжеца» заделы монстров фандома так и не превращаются в романы, из которых можно извлечь идею, достойную осмысления. И в самом деле, над чем думать, если всё сводится к песенке «Поедем, красавец, кататься, давно я тебя не катал»?
Они говорят мне: написать что-нибудь — это труд, а труд надо уважать, надо уважать трудового человека. Чепуха. Уважать надо результат труда, коли он заслуживает уважения. Но если человек изначально принимает правила игры, уничтожающей его труд, его талант — как мне уважать его? Откуда мне взять столько толерантности к убийце собственного дара, дара редкого, могущего оставить следы в истории мировой культуры? Вы что думаете, людей с идеальным слухом к тексту пруд пруди? Что можно их вбивать в рамки «спасибоподрочил» с безалаберным: ой, да ладно, вон их сколько?
Они говорят друг другу: конечно, я бы охотно написал(а) безрейтинговую вещь, но на такие ходит гораздо меньше народу. Конечно, я пишу ориджиналы, но мне так нравятся эти Гарри, Драко, Сэмы и Дины, что прямо не могу удержаться. Какие Гарри-Драко-Сэмы-Дины? — хочется спросить. Что у них общего с героями, созданными не вами? В ваших фиках у якобы Гарри и якобы Динов совершенно другие характеры. И миры вокруг них — ваше детище. Однако вам кажется, будто вы работаете на родной фандом, поэтому вы отрываете своему дару крылья, с мясом, по живому, без наркоза, словно хотите, чтобы он быстрее сдох, ваш некотируемый фандомом талант.
