Орден Маштю, или Эссенции воляпюка

Я, по мнению некоторых задушевных друзей Вежлян и Анкудинова, в последнем посте ошиблась, написав: «Ступня» же в русском языке сегодня употребляется в значении «подошва». Да и «ступить ступнями», мягко говоря, звучит не очень. Та часть тела, кою тщится описать аффтар — подъем ноги и выше — это стопа». У слова «ступня», как выяснилось, есть второе значение, тождественное слову «стопа». Привели мне в качестве аргумента три цитаты: «Его радовало видеть… как узкая ступня, обутая в красные старые черевики, не переменяя формы, становилась на землю…» Толстой, «Казаки». «Нога сломана в двух местах. Оторвана ступня…» Куприн, «Сашка и Яшка». «Лодыжки и начало ступни в чуньках — все сухое, с выступающими под тонкой смуглой кожей костями». Бунин, «Руся». И я подумала: бывают в тексте явные ошибки, а бывают скрытые.

Ко вторым порой относятся галлицизмы и англицизмы. Галлицизмы рождены задолго до современной литературы, в золотой век. Галлицизмом называют слово или выражение, заимствованное из французского языка. В ХVIII веке французский привнес в русский язык слова, связанные с техникой, наукой, модой, архитектурой: модель, макет, этаж, туалет, фойе, кашне, пресс-папье, папье-маше. Из французского языка пришли названия многих новых профессий и связанных с ними учреждений: ресторатор, кучер, портье, стажер, пилот, дублер, шофер. Профессии были не только легальные: аферист, шарлатан, бюрократ, популист, коммунист. Буквальные переводы французских выражений (такие заимствования называются кальками), снабдили русский язык немалым количеством идиом: например, появилось невозможное для русского ума выражение «иметь место» (фр. avoir lieu).

У Толстого в романах немало галлицизмов: «ваш образ мыслей есть печальное заблужденье», «вы сделаете мне большое удовольствие», «что с ней сделалось?», «вы даже злобы не имеете против них» — все это сказано не по-русски, в тогдашнем русском языке подобных выражений не было. Толстой сам неоднократно замечал, что с начала XIX века «все говорили по-французски лучше самих французов»; «нечего упоминать, что все говорилось только по-французски». Однако Лев Николаевич и сам не замечал, насколько книги его богаты галлицизмами — и как русская речь порой от них страдает.

Граф, признаться, пишет с такими, на сегодняшний взгляд, стилистическими ошибками, что поневоле призадумаешься: «Его радовало видеть… как узкая ступня, обутая в красные старые черевики, не переменяя формы, становилась на землю». «Радовало видеть» — калька с французского. «Узкая ступня, не переменяя формы» — признаюсь, даже представить не могу, что имелось в виду. Стиль титана русской литературы небезгрешен.

Есть сложные художественные приемы, порой искажающие текст и делающие его, по выражению Достоевского, эссенцией. В «Дневниках писателя» Достоевский замечал: «Знаете ли вы, что значит говорить эссенциями? Нет? Я вам сейчас объясню. Современный «писатель-художник», дающий типы и отмежевывающий себе какую-нибудь в литературе специальность (ну, выставлять купцов, мужиков и проч.), обыкновенно ходит всю жизнь с карандашом и с тетрадкой, подслушивает и записывает характерные словечки; кончает тем, что наберет несколько сот нумеров характерных словечек. Начинает потом роман и чуть заговорит у него купец или духовное лицо, он и начинает подбирать ему речь из тетрадки по записанному. Читатели хохочут и хвалят, и, уж кажется бы, верно: дословно с натуры записано, но оказывается, что хуже лжи, именно потому, что купец али солдат в романе говорят эссенциями, то есть как никогда ни один купец и ни один солдат не говорит в натуре».

А как отличить, говорят так «в натуре» или не говорят? И как отличить, не говорят, потому что никогда так не говорили, или не говорят, потому что сменилась манера речи?

Слово «ступня» некогда употреблялось в качестве аналога слова «стопа» и служило анатомическим медицинским термином. Сегодня его роль выполняет слово «стопа». Отсюда и «плоскостопие», а не «плоскоступние». У Куприна «ступня» используется как слово медицинское, в наши дни для той же цели, что и в приведенном предложении, употребили бы выражение «оторвана стопа». Или, например, во французском языке часть ноги ниже лодыжки входит в общее понятие ноги. В языках, не различающих обозначения ноги выше ступни и ступни как таковой, последнее значение часто передается как композит: «голова ноги», «конец ноги». И если кому наносят травму указанной части тела, то французы так и скажут: «оторван конец ноги». А теперь представьте себе мышление автора, для которого ступня и стопа — равно «конец ноги», а не «нижняя поверхность стопы» или «верхняя часть стопы». Как он напишет? Как ему говорить привычней.

У Бунина описание ноги героини дано в том духе, в каком еще писали и мыслили в 30-40-е годы прошлого века (хотя уже тогда «сухое начало ступни» выглядело архаичным выражением, тоже своего рода эссенцией). Однако современный человек уже не мыслит подобными определениями и описаниями. Скажи нашему современнику такое, он, пожалуй, и не сообразит сразу, о какой части тела речь. Ему сложно понять, что речь идет о тонкой щиколотке.

Не только вышеупомянутые авторы, но и другие образованные люди XIX-начала XX столетия были склонны к галлицизмам — и, как следствие, к калькам. Эпоха галлицизмов прошла, прошла безвозвратно. Зато настал звездный час англицизмов, проникавших в русский язык и ранее, примерно в то же время, что и галлицизмы, но с меньшей интенсивностью. В наши дни использование англицизмов стало тотальным (если не сказать повальным) явлением. Чаще всего заимствование английских слов совершается не из художественных соображений (как, например, Толстой использовал галлицизмы в речи своих персонажей, говорящих по-французски лучше самих французов, но по-русски не умеющих вовсе) — в художественном произведении олбанский, как правило, отнюдь не язык персонажа, а язык автора. Авторы не умеют иначе, оттого и язык у них превращается в суржик. Или, как его еще называют, пиджин-рашен.

В ЖЖ, помню, сетовали на внедрение в русскую речь украинизмов: «Похоже, даже из столичной «народной речи» предлог «из» уже полностью вытеснен предлогом «с». Нормой разговорной речи стало: «вернулся с армии», «приехал с Москвы», «вынул с кошелька» и т. д. Теоретическое объяснение феномена, на мой взгляд, опять же, в «экономии ресурсов»: «с» экономичнее «из». К тому же, один предлог на все случаи жизни — получается двойная экономия». Из тех же соображений экономии, очевидно, русские слова и заменяются английскими.

В XXI веке возросла потребность в наименовании новых предметов, понятий или реалий, ранее отсутствующих. Тут вам и браузеры, и подкасты, и блокбастеры… Также человек стремится к замене словосочетаний одним словом: кастинг — подбор актеров или моделей, риелтор — агент по продаже недвижимости, бренд — торговая марка. Печатать меньше, произносится быстрее. Мотивы таких замен можно понять. Но стремление к модному, более современному слову: все эти клининги, которые просто-напросто уборка, консалтинги, которые всего-навсего консультирование… Больше половины слов такого рода употребляется для красоты, фактически убивая красоту русского языка вездесущими английскими суффиксами-аффексами.

Есть оправданные заимствования, которые отвечают потребностям самого языка; и неоправданные, которых можно было бы избежать при более бережном отношении к русскому слову. Тем не менее англоязычные слова в русском контексте стали не столько приметой новых идей, вещей и технологий, сколько дурной модой на всё англо-американское. «Российские писатели», придя к выводу, что они к русской литературе более отношения иметь не желают, также ударились в англоманию. Англицизмами они заменяют слова давно существующие и успешно обозначающие те или иные предметы. Лучше бы нынешние англоманы, право, галлицизмами ограничились — выглядели бы сторонниками возрождения традиций золотого века русской литературы. И смотрелось бы элегантней, как верно подметил Орнифль (по пьеса Анюя — поэт-графоман, но дворянин), а не как Маштю, выходец из простонародья.

Однако претенденты на орден Маштю (или члены ордена Маштю, обширного и ни разу не тайного) усердно употребляют как в обыденной, так и в литературной (научно-популярной) речи в основном ненужные, неуместные заменители русских слов — вроде изрядно надоевших «месседж» и «инджой». Чем-то им не угодили «послание, сообщение» и «наслаждайтесь, получайте удовольствие». Похоже, элементы интернетного олбанского языка кажутся господам популистам хорошим средством для сближения с народом.

Пиджин-рашен не расширяет границы языка, он его размывает. Говорящие на пиджине, «креольском языке» неизменно теряют свой родной язык, но это не значит, что они в совершенстве постигают новый. Суржик служит своего рода воляпюком, эрзацем полноценной речи, позволяющим наладить контакт с носителем «правильного» языка и даже обсудить с ним животрепещущие темы вроде «сколько, чего и почем», но для освоения, а тем паче развития любой из культур, вошедших (формально) в креольский язык, воляпюк непригоден. Все оттого, что чувство языка носителем пиджина, суржика постепенно утрачивается. Объяснить тому, кто на нем изъясняется, почему, скажем, один синоним в тексте уместен, а другой ошибочен, не представляется возможным. Слово значению соответствует? Соответствует. Собеседник понял, что ему сказали? Понял. Тогда зачем мне говорить «пиджак», когда мне привычней «пинжак»? Для какой такой красоты родного языка? Что это за красота вообще?

Орден Маштю как он есть. Членов этого ордена ни убедить, ни усмирить, ни вразумить невозможно.