Заговорили с френдом на тему расщепления сексуальности в искусстве на сопливые дрямы и мачистую брутальность. И подумала я: этим-то расщеплением и занимается самодеятельная литература. Как ни крути, а порно, которое есть про все, чувствительную аудиторию не удовлетворяет. Притом, что аудитория у того же фанфикшена в основном женская, чувствительная. Да и та, которая не женская, тоже чувствительная и утилитарного траха ей недостаточно. Хочется эмоций, отношений, страстей. Вот и рождаются в писательских умах всякие… рецепты оргазмической химии.
В реальной жизни пресловутая химия по большей части не выходит за рамки прикладной и безопасной. Без взрывов, излучения и смертельных ядов. Разве что накапливается постепенно какая-то пакость в организме, провоцирует заболевания, ослабляет наше корпоре сано и деформирует менс сана. Однако происходит это медленно и печально, и человек почти не замечает перемен. А однажды оглянется вокруг: все какое-то не такое и сам он уже другой, не тот и не торт.
Однако искусство, словно хроноворот из миров Джоан Роулинг, ускоряет и усугубляет любые процессы. Искусству необходимо ударными темпами продемонстрировать те самые изменения, на которые в мирной жизни уходят годы. А значит, надо превратить безобидную лабораторную по химии в смертельно опасный эксперимент, когда все вокруг в химзащите и при выходе из помещения проходят трехступенчатое обеззараживание. Соприкоснешься — смерть. Проболтаешься — смерть. Неверное движение — смерть. Нарушение техники безопасности — смерть. Смерть, смерть, смерть. Но народ так и тянет, так и тянет туда, где аршинными буквами написано: «УБЬЕТ!!!»
Описывать отношения такого накала с кем-то вполне рядовым, заурядным — обоснуй сдохнет на пороге. Это уже не повесть страстных лет получается, а одно из двух:
а) беседа адекватной подруги с влюбленной, когда первая недоумевает: и что ты в нем нашла? он же полное чмо! — и слышит в ответ: да ты что, он такой мачо!
б) психоаналитик лечит пациента от любовной зависимости, зная, что деформация психики воззванием к здравому смыслу не лечится — у пациента больше нет здравого смысла.
И если писатель не хочет писать про курс психоанализа, он идет другим путем, путем превращения обычного в экстремальное. Вопрос исключительно в том, что во что превращать.
Вариант первый. Можно превратить сеттинг во что-то такое, где любовь под запретом или под веществами. Здесь предмет страсти нежной надо брать с бою, похищать, выкупать, изымать из государственных программ или из лап мафии. Другой вариант — омегаверс, гон, течка, брачный бой и непреодолимая власть гормонов. Чем больше крови будущий партнер за любушку свою прольет, тем она, по логике вещей, ему дороже. И уж коли влюбленный своего добился, то проживут они долго и счастливо, даже если весь мир против, включая саму спасенную любушку.
Предпочитающие этот вариант забывают две очень неприятные закономерности.
После достижения целей может наступить не эйфория, а депрессия.
Во-первых, цель может оказаться чужда триумфатору. Мало ли мы целей ставим перед собой, себя не спросив? Хотим, чтобы нами гордились родители, чтобы завидовали однокашники, чтобы заткнулись сплетники-коллеги, чтобы общество заткнулось уже, язык проглотило от восхищения, нахрен. Поэтому и выбираем не свои цели, а общепризнанные, заимствуем образ успеха из чужих шаблонов. После достижения чужих высот нельзя не ощутить укол разочарования: столько усилий — и ради чего?
К тому же практически всегда обнаруживаешь, что всех проблем одним махом не решить. А ведь каждый из нас именно на это надеется: влюбиться/разбогатеть/похудеть — и зажить полной жизнью. Но потом вдруг обнаруживается, что есть жизнь и после свадьбы, и после похудания, и после округления счета в банке. Надо как-то всем этим управлять, если не хочешь просрать добытые полимеры: отношения с партнером строить, состояние охранять от воров и инфляции, фигуру беречь и поддерживать. То есть вместо почивания на лаврах тебя ждет новая пахота, много пахоты. Разочарование так и тянет выплеснуть. А на кого? Правильно, на предмет недавней страсти. Так и происходят скоропалительные разводы буквально через несколько месяцев после свадебки.
Во-вторых, даже если речь об омегаверсе, то есть о чувстве, усугубленном веществами, тут не все так просто, как фикеры описывают: нюхнул свою пару и заторчал на всю оставшуюся жизнь. Эволюция тоже не пальцем гормональную систему делала, подогнала ее для разных целей, не только для потрахушек. В дикой природе после брачного гона гормональный фон меняется и на место страстного любовника приходит неутомимый добытчик, способный позаботиться о потомстве. Естественно, через некоторое время потомство подрастает, все возвращается на круги своя, любовь проходит и остаются два незнакомца в одном гнезде. Моногамия в дикой природе — редкость, поскольку расточает биологический материал: если один из партнеров погиб, второй затоскует на несколько лет, а то и погибнет. Нерентабельно.
Разумеется, исключения встречаются везде — и в тоталитарном обществе, и в дикой природе. И животные гибнут от тоски по любимой паре, и люди идут наперекор законам божеским и человеческим, лишь бы быть вместе. Но возводить исключение в закон, как делают многие авторы? Включая маститых. Любовь вечная, зародившаяся в школьные годы и не угасшая десятилетия спустя, манит их, как никакие чудеса. Подумаешь, волшебная палочка низведет чудо до уровня бытового трюка, а вот любовь… Недаром Дамблдор всегда ставил на нее, даже когда у него у самого осталась только любовь к лимонным долькам. Притом, что ставить всё на уникальное, исключительное явление — поступок, достойный глупца, а не мудреца.
Что поделать, у творческих натур при мысли о любви сносит крышу — хочется использовать ее как ключ от всех замков и алохомору от всех дверей.
Читая такое, поневоле забываешь, что любовь, в сущности, недолговечное и хрупкое чувство. Стойкой бывает не любовь, а одержимость, деформация психики, при которой больному сознанию плевать на всех и вся, в том числе и на своего обже. У предмета страсти мнения вообще не спрашивают: его любят, добиваются и окружают заботой, сколько от той заботы ни бегай. Одержимый лелеет свою нездоровую тягу, позволяющую сбросить напряжение — и умри все живое.
Вариант второй. Превратить в нечто экстремальное не весь описываемый мир, а избранный объект.
Например, сделать из простого качка брутального самца — из тех, кто не просто двигается, а плавно перетекает, и если разговаривает, то непременно властно. Придать ему небывалые способности, невиданную красоту, сексапил неодолимый — и пусть перед ним не могут устоять самые отпетые циники и эгоисты. Эдакий эльфийский гламур, чарующий любую расу, включая гномов и орков, у которых, по идее, стандарты красоты, таланта и обаяния совершенно другие.
Конечно, в серой действительности у человека имеется что-то одно из трех — либо красота, либо сексапил, либо способности. Поскольку каждое из перечисленных свойств требует огромной работы, на остальные попросту не остается ни сил, ни времени. И чем одно из свойств больше, тем оно энергозатратней.
Топ-модель так пашет на свою внешность, что зажигать в кругу ученых умов или в ночном клубе ей невместно: завтра на кастинг, надо сделать маску, массаж, выспаться и проблеваться. Перспективный студент больше времени проводит в библиотеках, чем с сексуальными партнерами, ему надо впахивать на будущую карьеру, в сорок это делать поздно. Прославленному любовнику, наоборот, некогда стоять у станка и копаться в архивах, он в койке так наломается, что лишний раз ванну принять не в состоянии. Вот и получается, что богато одаренные личности вынуждены делать выбор в пользу чего-то одного, а остальное пускать по остаточному принципу.
Развивать всё разом могут только… средне одаренные. Если твои данные в любой области не слишком выдающиеся, ты вполне можешь распределить запасы времени и энергии между ними — так, чтобы ни одну не обидеть. И за собой следить, и романы заводить, и учиться ни шатко ни валко. Глядишь, со временем и выйдешь на уровень гармоничной личности. Хотя чаще это хочется назвать не «гармонизировать», а «разбрасываться»: человек и поет, и пишет, и рисует, и танцует, и еще немножечко шьет. И всё — одинаково средне.
Но предположим, что уникумы, всесторонне гениальные, существуют. В конце концов, есть в искусстве такая вещь, как условность. Писатели отчего-то делают эту красоту несказанную охотником, а не добычей. Логичнее предположить обратное: за всяким священным Граалем в образе человеческом бегают толпы поклонников, а Грааль от толп прячется и никому в руки не дается. Так нет же, непременно найдется серая мышь, белая моль и противная задавака, которой пофигу уникум и все его запредельные уровни крутости. На нее-то наш Адонис и западает.
Такой подход изумляет обоснуя до смерти. По идее, любая выдающаяся личность встречает в своем окружении не только обожание, но и ненависть, и отчуждение. Для Граалей нормально видеть на лицах людей недоверие и антипатию: уж очень ты хорош… внешне — нет ли внутри червоточины? Знаем мы таких, как ты, смазливых на рожу и полных дерьма. К завистникам-ненавистникам постепенно привыкаешь, покрываешься броней, учишься не реагировать на шепотки за спиной, принимать как должное демонстрации в духе «А мне насрать на тебя, всего такого охрененного». Если каждому критикану собственную уникальность доказывать, вскоре от той уникальности ни синь-пороха не останется.
Брать с бою недоверчивых уникумы предпочитают, только если им это для дела нужно. Для отношений они выбирают менее сложную добычу, поскольку сами ни разу не охотники. Они добыча для других людей и скорее доверятся безопасному партнеру, такому, который исподтишка не ударит и вслед не плюнет. Переламывать негативное отношение и ждать подвоха в любой момент — тот еще экстрим. И нравится он прирожденным хэдхантерам, но никак не переходящим кубкам, вкусившим ядовитого меда славы.
Но внезапная влюбленность эдакой распуписьки в белую моль-серую мышь — то же чудо. И авторы удовлетворяют потребность публики в чуде, расписывая страдания гениальных Холмсов по неприметным Ватсонам и тысячелетних эльфов по инфантильным школярам. Реальным школярам, замечу, было бы полезней прочитать, как с минимальными потерями пережить влюбленность в недоступную звезду всего и вси — школы, вуза, Голливуда. Ан нет, истории о внезапной любви очередной королевы выпускного к зашуганному ботану рекой текут по Сети и становятся своеобразной приметой времени.
Формируя, как я не раз говорила, комплекс Золушки у невинных душ. Тем, собственно, и опасна самодеятельная литература — потакая не столько низменным, сколько неизменным потребностям публики, она вводит публику в заблуждение. И порой это заблуждение длится всю жизнь.
