Ох, беда, беда, разорение… После чтения рецензий Чекунова я внезапно задумалась вот над чем. Писатели у нас как-то сбиваются в стаи, в стаях поднимаются выше облаков, обретают единство с соратниками по… э-э-э… как бы это помягче-то назвать? А! По фракции. В общем, делятся они так, делятся — и в ходе почкования, то есть деления совершенно перестают применять к себе то, что, в общем-то, неплохо помнят и понимают еще с пройденных ими Литов, ВШЭ, филфаков и прочих курсов по повышению квалификации того, что повысить если не нельзя, то очень сложно. Вот только понимание это отстраненное. Взять, например, чудовищно плохо пишущих людей, которые вчуже могут замечать соломинку в чужом глазу, в своем не замечая ни бревна, ни хрена.
(Признаться, данное качество имеется у большинства писателей: критики из нас более суровые и жесткие, чем из собственно критиков, да только критиковать себя есть особое, мазохистское занятие. Я бы даже сказала, мазохистское искусство.)
Итак, наткнулась я некогда на высказывание авторицы фикероподобного ориджинала «Славянские отаку» Упырихи (нет, это не свекровь Зулейки Гузелевны Яхинотворной, хотя жизнь длинная, а у упомянутой дамы, кажется, двое детей) Лихой, но Одинокой, тьфу, то есть Одиноковой. Высказывание по поводу елизаровской фразы из произведения под названием «Земля»: «Вокруг на многие километры простиралась безлюдная неухоженная пастораль. По обе стороны от дороги чернели разродившиеся пашни». Упыриха Одинокая, но Лихая пишет: «ПАСТОРА́ЛЬ, -и, ж. Жанр в европейской литературе и искусстве 14-18 вв., характеризующийся идиллическим изображением жизни пастухов и пастушек на лоне природы, а также произведение этого жанра. Михаил, вы серьезно считаете, что пастораль — это сельская местность?» И даже я, при всем своем неуважении, не могу не согласиться: и в самом деле, какая к черту идиллия пастухов с пастушками на лоне безлюдной неухоженной природы? Неточные слова в современной литературе — чума хуже коронавируса. Одинокова правильно подкузьмила Елизарова, купившегося на красивое слово, значение которого он был уверен, что знает. Есть такое семантическое когнитивное искажение — вера, будто ты знаешь значение слова и область его употребления, хотя это не так.
Но я, собственно, не о Елизарове, я — об Одиноковой, похитившей имя древнерусского священника-писца себе на псевдонимчик. Воровство среди писателей ныне считается делом кошерным, халяльным и годным. Лишний раз я убедилась в этом, когда энное время назад пыталась прочесть «Славянские отаку» Упырицы. Произведение, упорно продвигаемое на «Нацбес» г-ном Левенталем (он такое любит), как выяснилось, было ничем иным как сетературой про гомосексуалистов (я бы даже сказала, не побоюсь этого слова и даже двух слов, фикопоревом в мире гомиков). Как выразились анонсисты книги Ганиевой «Лиля Брик с койки бряк»: «Все, как мы любим — глубоко, но с перчиком». И так же, как им, захотелось ответить: говорите за себя, малыши. За свою любовь к перчикам, засунутым глубоко.
О нет, я не ханжа. И даже в курсе, что эротика, а то и порнография могут преотменно служить именно литературно-художественным, а не премиально-идеологическим целям. Однако чтобы принудить все эти сиськи-письки-жопки к оному высокому служению, надобно повыгнать из текста все пасторали, использованные в качестве сельской местности.
Далее приведу несколько антитез из хорошо, качественно написанных книг — и, в противоположность им, из тех самых «Славянских отаку». (Тьфу, анафема, богомерзкая анимещина! Которую, впрочем, можно было бы использовать и по делу — это если умеючи.) Оно, пожалуй, нагляднее, чем объяснять на пальцах: так нельзя, можно эдак, потому что… В объяснения на пальцах всегда кто-то пытается прорваться на боевом РозенЛевентале с криком «Вызавидуете! спевадобейся! откудастолькозлобы!» Так, например, Упырь Лихой Одинокова в качестве контраргумента моим критических высказываниям обвинила меня в упитанности, а критику Елене Иваницкой пожелала умереть «долгой, мучительной смертью» (запятая упырицына!). Может, посмотрев, как пишет аналогичную сцену некто, умеющий писать (или его переводчик, умеющий писать), эти господа упыри от литературы немножечко поприменят к себе свои же познания относительно точности художественного слова?
Итак, антитезу в студию!
Одинокая Упыриха, «Славянские отаку»: «Егору сильно хотелось в туалет. Он еле добежал до толчка и даже не успел прикрыть захватанную дверь, которую десятый год грозился поменять, но так и не поменял. Мама еще сопела в своем шестиметровом закутке. Егор вскрикнул от внезапной рези в уретре и подумал: «Пиздец!» Болело горло. До Егора постепенно доходил весь ужас его положения».
Да, я в курсе, что для человека очень много значат естественные отправления. По ним человек судит, насколько он здоров, силен и годен для дальнейшего использования другими людьми. Знает об этом и Джеймс Джойс.
Джойс, «Улисс»: «Он мирно прочел, сдерживая себя, первый столбец, затем, уступая, но еще придерживая, начал второй. На середине, окончательно уступив, он дал кишечнику опорожниться свободно, продолжая мирно, неторопливо читать, вчерашний легкий запор прошел без следа. Авось не слишком толсто, геморрой снова не разойдется. Нет, самый раз. Ага. Уфф! Для страдающих запором: одна таблетка святой коры. В жизни может такое быть. Это не тронуло и не взволновало его, но, в общем, было бойко и живо. Теперь что хочешь печатают. На безрыбье. Он читал дальше, спокойно сидя над своими подымавшимися миазмами. Бойко, что говорить».
Для персонажа Джойса прочитанное на толчке значит не больше, а скорее меньше, нежели процесс дефекации. Разумеется, свой геморрой ближе к телу, чем литературный, — а символ просто открывался. Зачем же, скажите, герой «Отаку» так взволнован? У него тоже острый геморрой?
Упырь Лихой: «Не далее как позавчера он впервые в свои 34 года вступил в физический половой контакт, и это произошло не с тян, а с анонимным задротом, у которого даже вместо ника была капча. Сосал у Егора безработный программист в серой одежде, который, казалось, решил всеми возможными средствами слиться с окружающим быдлом. Егор заплатил ему за это две с половиной тысячи, чтобы капча потом не врал, будто «давал из жалости». И это было еще слишком дорого, учитывая нетоварный вид задрота».
Что ж, персонаж, который впервые вступает в половой контакт на четвертом десятке — своего геморрой социальной среды. «Недотрахит», как изысканно выражаются битарды в Сети. В некотором роде начало впечатляющее.
Снова Джойс, чей персонаж продолжает читать то же и там же: ««Мэтчен часто вспоминает свой мастерский удар, покоривший сердце смеющейся чаровницы, которая ныне».
Мораль в конце и в начале. «Рука об руку». Лихо. Он снова окинул взглядом прочитанное и, выпуская ровную заключительную струю, благодушно позавидовал мистеру Бьюфою, который сочинил это и получил гонорар в размере трех фунтов тринадцати шиллингов и шести пенсов.
Я б тоже мог кое-что накропать».
Уж не обессудьте, но это просто праздник какой-то: как четко расставлены приоритеты, как мастерски поданы параллели между бойко-живеньким чтивом, оплаченным неплохим гонораром, — и удачным, беспроблемым физиологическим отправлением. Джойсу не требуется, как забавно выразились всё там же, у Чекунова, комментаторы, «глубизна». Хорошему писателю достаточно нескольких слов, чтобы создать полноценный образ.
Ну а плохому? Плохой вынужден объяснять и объяснять свое безОбразие. Я заметила, что цитаты из современной литературы никогда не удается сделать короткими. Все оттого, что авторы не могут выразить никакой законченной мысли ни абзацами, ни страницами. Да и образы настолько плоски, что их приходится не описывать, а буквально прописывать читателю, как к кому должно относиться.
«Отаку»: «Казалось бы, сотрудники должны фапать и шликать на такого ценного кадра, но ничего подобного. Егора считают замкнутым, заносчивым. Эльдар думает, что у Егора проблемы с гормонами, так как Егор уклоняется от бесед про баб и ни разу не ходил с остальными в сауну, хотя его часто приглашали. Сергеич полагает, что у Егора маленький член, и все проблемы именно в этом. Совершенствуясь в интеллектуальной сфере, Егор, по Адлеру, компенсирует свой физический дефект. Стенки в офисе тонкие, а пиздят они с Эльдаром громко. Кстати, Сергеич и Эльдар вдвоем ходят и в сауну, и в бордель, и в сортир курить траву. То есть они — классическая однополая пара. В виде утешения Егор часто фантазирует, как штырит Сергеича в переговорной на столе своим на самом деле не маленьким, а приличных размеров хуем. Либо как Сергеич с Эльдаром развлекаются в позе «69»».
«Мамкин бунтарь» с «глубизной», вот что такое средний автор. Он проговаривает все эти детские «страшные слова» с таким залихватским видом, словно они являются чем-то вроде заклинания, и от каждого из них голова читателя непременно должна обратиться в тыкву. При этом автор забывает, ЗАЧЕМ он это произносит — ну, кроме собственно превращения в тыквы всего поголовья своих нечаянных жертв. Ибо жертвы чаянные только злодейски ухмыляются.
Курт Воннегут в романе «Фарс, или Долой одиночество» описывает «невинную жертву болезни Туретта»: «Изо всех сил пытался Дэвид задушить подступивший к горлу поток ругательств. Но от этого они лишь поднялись на октаву выше.
«Дерьмо… блевотина… мошонка… клоака… долбонос… задница… мокрота… моча», — говорил он.
Доктор Свеин тоже потерял над собой всякий контроль. Забыв про огромный рост и преклонный возраст, он взобрался прямо на приборную доску ускорителя. Чтобы быть как можно ближе к сестре, он уселся верхом на трубу. Голова его свесилась вниз прямо в рабочее отверстие трубы. Он нечаянно столкнул роковое ведро, и связь тут же прервалась.
«Алло! Алло!» — орал он.
«Промежность… хрен… выкидыш… понос… педераст…», — говорил мальчик.
<...>
Элиза не успела еще и рот открыть, а окружающие ее покойники уже почувствовали в Дэвиде родственную душу — так же, как и у них, доведенную до предела положением вещей во Вселенной. Они наперебой стали его подбадривать и подливать масла в огонь, добавляя крепкие словечки.
«Задай им перцу, малыш», — говорили они.
Потом они начали удваивать все, что говорил Дэвид.
«Дерьмо в квадрате! Педераст в квадрате! Хрен в квадрате!»
Начался невообразимый бедлам».
На бедлам-то весь и расчет! Поелику нет никакой сверхцели у авторов, ведущих себя совершенно так же, как бедный ребенок (который, впрочем, не произнес ничего по-настоящему обсценного). Чтобы ругательства в тексте не выглядели приступом болезни Туретта, их надо обусловить. Ну и стиль наработать хоть сколько-нибудь художественный. Поелику копролалия стилем не считается, что бы себе ни придумал современный аффтар с его фикописуальной порноманией…
