Из старика Топорова: «Вот что меня забавляет в птичьем языке «НЛО» и вокруг: его носители ни на каком другом говорить, писать и думать не пробуют. Скорее всего, они его просто-напросто не понимают. Вот напиши «симплифицированный нарратив» — они поймут, а напиши «упрощенное описание» — уже нет. «Из упрощенного описания выпадают второстепенные действующие лица»? Как бы не так! «Симплифицированный нарратив элиминирует маргинальных акторов». Так они и с английского переводят, так, случается, и стихи пишут. Бенефицианты мультиплицированного апгрейда перманентной перверсии логоса сингулярной интеллектуалки во всей его (и ее) эксклюзивной дискурсивности». Примерно так пишут Пустовая и Вежлян, а тако же и многие «критикессы мужескаго полу» — на птичьем языке, используемом как фильтр. Если понимаешь их писанину — всё, ты свой. Тебя примут в песочницу и заставят слушать день-деньской чириканье из семисложных слов с нулевым уровнем смысла.
Помню, как однажды процитировали мне что критик Пустовая писала о своих, уж извините за подробности, родах: «Фейсбук не напомнит, потому что год назад некогда было выложить, да и мама считала, что это не повод светиться, хотя шло ещё время, когда дни как вспышки, и тело припоминает чувство, будто по нему прокатилась лавовая волна, и я горячая, как гора, родившая мокрую мышь, и меня внутренне шатает от затихающей памяти о сотрясении, и хочется еще вспыхивать недрами и светиться нутром наружу, и вываливать из себя…» Ребенок, надо понимать, и есть эта мокрая мышь. Что означала сия метафора? Что вообще должен извлечь из данного абзаца прочитавший его? А выражения «внутренне шатает», как и «вываливать из себя»? Ассоциации, конечно, не самые пристойные, но черт с ними, с ассоциациями. Черт с ними совсем. Где, собственно, точность и смысл? Шатает, как известно, того, кто стоит, а если шатает внутренне, то это, видать, смещение органов. Послеродовой бандаж вам в помощь, мамочка. А то как бы вам не вывалить из себя последнее…
Ну что ж, по крайней мере понятно, откуда растут ноги у пустовых пердисловий, они же симплифицированные нарративы, элиминирующие скрупулы смысла для полной сингулярности диффузии инноваций.
Писать на птичьем языке легко, хоть и глупо. Но у этой пакости есть и следующий левел, примеры которого мне также припоминаются. Как наши критики (сами понимаете, какие именно) строят свою речь на пиджин-рашене? «Очень забавно читать рассуждения о русской литературе человека, который выдает вот такое: «Панчлайн тут исчерпывающе задан уже самим названием»; «Но come on, это книга малой прозы никому в Америке не известного автора»; «Почувствуйте, как говорится, май пейн»; «Покажу вам две картинки — про судьбу писателя сегодня (sad, but true) и мою любимую — про литературный перевод». На что френдесса верно припомнила вторую такую же любительницу суржика и англицизмов — Божену, а процитированную выше даму назвала папуаской.
Мне же подобная манера напоминает, во-первых, Довлатова: ««Лиза? Это я… Что значит — кто? Теперь узнала?.. Да, проездом. Я, откровенно говоря, довольно-таки бизи… Хотя сегодня, в общем, фри… Извини, что перехожу на английский…»
Долгосрочный банковский заем нам организовал Головкер. Он держался просто и уверенно. То и дело переходил с английского на русский. И обратно.
Моя жена спросила тихо:
— Почему Рон Фини этого не делает?
— Чего?
— Не путает английские слова и русские?
Я ответил:
— Потому что Фини в совершенстве знает оба языка…»
А во-вторых, сестру БМ, переехавшую в Германию на ПМЖ в более чем сознательном возрасте под сороковник. Которая тоже делает так: в ее речи то и дело возникает какое-нибудь «вайнахтс-шмук», «цоо», «цузамен»… Буквально половины русских слов она якобы не помнит. И слова-то всё простые, не требующие замены на всякое шайзе мит оген. Есть у меня и другие знакомцы-мигранты, внезапно позабывшие язык своей «бывшей родины» и норовящие переписываться со мной (учившейся с ними в одной школе) на аглицком. Вернее, на его пиджин-подобии.
Между тем все причастные к теме знают, что пиджин-рашен убивает русский язык. Я не из тех, кто спорит, «похлебка ли вкусняй, или вкусняе суп?» — но пиджин-рашен поистине отвратителен. Он отчуждает того, кто на нем говорит, пишет, читает, от настоящего русского языка. Таких и приказом сверху оболванивать не требуется, они действительно, как говорил про нашу Самую Влиятельную Папуаску Михаил Харитонов, не любят 99,9 % книг, потому что в тех нет любимых либералами Холокоста, Праги или сладкого гомосексуализма. А если есть стиль, то какой-нибудь эдакий, гм, влажный.
В результате промывания мозга влажными текстами чего только с людьми ни случается — и с критиками, и с не-критиками. А уж что творится с начписами!
Далеко не святой — обман, воровство, прелюбодеяния, жадность, гнев…нет ни одного греха который бы ты не нарушил. — Алё, гараж! Нарушают заповедь, а не грех. У аффтара как в армии: «Солдаты! Водку пьянствовать и нарушать безобразия запрещено!» — Но рано или поздно за все наступает расплата — за все свои жизни, за все свои поступки, все было взвешено и вердикт вынесен. Отныне ты Жнец, охотник, палач, убийца — тот, кто стирает посторонние элементы с полотна новых миров, давая им шанс выжить… — Кому выжить-то? Элементам, полотнам, мирам? Не говоря уж о надоевшем плагиате, превращенном в осточертевший штамп — именовать очередное подмастерье Смерти Жнецом. Слово, конечно, красивое, но до чего же заезженное!
Заметив другое бревно напротив сидящего ангела, опустился на него своим упертым поджарым задом. — Другое бревно напротив ангела как бы намекает, кто был первым бревном… И на кого (или на что), спрашивается, опустился задом герой? Судя по описанию, на ангела. Упертый поджарый зад — во что упертый? В какое место другого, гм, участника событий? — Хотя мог поклясться, что еще пару мгновений того точно не было и в помине. — Опять двадцать пять, за рыбу деньги, чего или кого пару мгновений назад (ладно, не буду придираться к выпавшему слову) тут не было — ангела, бревна, упертой части тела? И не стоит ли переименовать произведение в «Тайну исчезающего зада»?
И Гарри в благодарность стал лучшим на курсе по зельеварению, отчего профессор Снейп с чистым сердцем начислял баллы уже целыми десятками, а однажды, сварив Успокаивающее зелье на сто процентов верно, профессор поставил нам оценку Превосходно и презентовал не только сразу тридцать баллов, но и флакончик с особым Укрепляющим зельем, который мы с Гарри выпили прямо у него на глазах, заслужив этим тёплую улыбку Северуса. — Ура, профессор зельеварения Снейп наконец-то сварил зелье верно, отчего немедленно раскис и раздарил своим ученикам другие зелья, чтобы им, малолетним наркоманам, внезапно похорошело. Вдруг они смогли бы укрепиться в мнении, что этот псих кое-что умеет в профессии, в которой он как бы профессор?
Пройдя несколько метров, мои глаза на удивление быстро привыкли к темноте, и я уже мог различать силуэты, а ещё через несколько минут — цвета. — Так, всё ясно, мне всё ясно, анаколуф прописался на фикбуке навек, здесь он встречается повсеместно и помахивает нам шляпой, слетевшей, глядя на природу в окно. А глаза его бегают в нескольких метрах от хозяина, стараясь различить силуэты и цвета.
Это Безвремье. Место, где богиня Оиляла не имеет власти. Здесь правит богиня Селдарина и лишь одна она знает все пути, которые мы выбираем в жизни. — Богине с именем «Ой, ляля», мне кажется, вообще ни на что рассчитывать не стоит. С таким именем не то что власти, но и простого уважения не добиться. «Селдарина», конечно, тоже не больно-то благозвучное имечко, но все же не звучит до удивления похоже на вздох печали: «Ой-вэй! Ой, ляля…»
Лорд Аркуэнэль взял в жены мою маму, принцессу светлых эльфов Атаетэль, ради политической выгоды. Их брак был чистой формальностью, и когда она родила ему первенца Моинэля, их общение практически прервалось.
Есть лишь дроу Таурохтариль, он мой наставник. — А этот Изнакурнож не мог жениться на какой-нибудь менее красиво поименованной Ататаль и выбрать своему несчастному ребенку имя, больше похожее на простонародного Мануэля, нежели на изысканного Мунюля? И не подпускать к бедному дитятке дроу со столь стремным именем?
«О Трахториль! Электродрель!
Иди отсель туды в качель…»
Гладкий череп головы, безносое лицо, красные глаза из-под резких надбровных дуг, жесткие линии скул. — Позвольте, а в каком еще месте этого магически мутированного организма мог обретаться череп, если не в голове?
Приподнятая атмосфера кружила над столом Гриффиндора, а студенты, сидевшие за ним, бурно обсуждали недавнее и очень важное событие. — Атмосфера, приподнятая над столом Гриффиндора, явственно указывает на то, что ниже нее располагался вакуум. Следовательно, поведение гриффиндорцев, укладывающееся в принцип «Слабоумие и отвага», вполне может быть объяснено кислородным голоданием мозга.
— Неужели? Может, просветишь нас, непонятливых? — злость Гермионы не улягалась. — Интересно, кого эта злость лягала (или была кем-то лягаема), да так и не улягалась?
Попаданец в горгулию. Что же делать. — Радоваться. Только каменной горгулье хватило бы того уровня грамотности, которого ты достиг, аффтар.
Это должно будет быть незабываемое зрелище! — А чтение сего опуса должно будет было бы незабываемым ощущением. Особенно для учителей давно быть забытого русского языка.
Всяческие рейды вообще прекратились, и в народе ходили слухи что банда «Пожирателей смерти» вообще распущенна. — Распущенные, гадкие, противные УПСы! Выпороть их розгами по попкам и поставить в угол, а то распустились, понимаешь. А заодно и аффтаров. Которые, надо признать, распустились куда хуже…
А потом было нападение на поезд, там произошло то, от чего она ощутила, что ее сердце бьется на сотни кусков. — Особенно вдохновляет тот факт, что существа, возомнившие себя писателями, ухитряются забывать и самые простые слова (типа «разбивается»), заменять их на первые попавшиеся, отчего фраза приобретает идиотский вид. Что не мешает аффтарам «говорить красиво», но увы, не в духе Аркадия, а в духе своих страшненьких представлений о прекрасном.
Симплифицированный нарратив во всей его красе, не к ночи будь помянут. Следующий этап этого пути, как я уже говорила, суржик, он же пиджин-рашен.
