Сейчас в этом помещении ресторан с нелепым названием (и запятую к тому же забыли поставить, грамотеи), а когда-то, в 80-90-е годы был там магазин, где продавались наборы теней Guerlain и Christian Dior каких-то несусветных, карнавальных расцветок. Остатки этих теней в синей, словно южное небо, и серой, будто хмурый день, коробочках, сохранились у меня по сей день. Наверное, потому, что красились ими редко. Хотя купить купили — в те времена тени Guerlain и Christian Dior были прямо-таки голубой мечтой всех модниц. А также оранжевой, розовой, лиловой и пюсовой.
Даже моя Боевая Мышь, тогда еще сотрудница православнейшего музея имени Андрея Рублева, заскучав в атмосфере обскурантизма, взяла да и накрасилась свежекупленными тенями. На пару с коллегой. Эдак от души, назло клерикализму. И когда обе девушки, красивые нивазможна, спустились из своего отдела в холл по лестнице, встретился им один из немногих вполне нормальных мужчин-сотрудников того же музея, ни разу не склонный к РПЦ головного мозга. Увидал огерлененных коллег, взвыл: «АААААА!!! КОМАНЧИ!!!» и сделал вид, что убегает. Видать, сексуальный шок пережил.
А через энное время (то есть лет через десять) приехала в наши палестины известная стилистка Мартин Эвелин от могущественного дома Нины Риччи — показывать мастер-класс на выставке косметики и на конференции стилистов, устроенной в пассаже ГУМа. Стилистка была похожа на китайскую собачку с бородавками и чубчиком, а я, очевидно, была похожа на женщину свободную, без предрассудков. Хотя была всего-навсего журналисткой, которую послали взять у мадам Эвелин интервью. Встретились мы глазами, только я взмахнула диктофоном — и вот уже сижу в кресле с рожей в тональном креме, надо мною мило щебечут по-французски, чтоб я не дергалась, а то хуже будет.
Я подумала и решили не брыкаться: на себе и погляжу, что мадам Эвелин может предложить честной журналистке, пришедшей без макияжа (признаться, я так хожу большую часть времени — ну бесполезно же маскировать красоту, бесполезно). Сказать, что это было долго, значит ничего не сказать. Меня пидора… красили, тонировали, разглаживали, снова красили и разглаживали часа два, наверное. Я уже заранее боялась той красы адовой, что глянет на меня из зеркала. Если учесть, что на срочное интервью меня выдернули на середине процесса мытья окон (окон, а не себя любимой), на голове у меня была прическа «мафиози в бриолине», на торсе — рандомно выбранный свитер в веселую сиреневую капочку, а ниже — видавшие виды вельветовые штаны, вытертые на заду. Кажется, в них-то я и мыла окна. Словом, сама любовь.
Когда меня развернули к зеркалу, на меня глянула вамп. Нет, не так — Вампище! У Вампища были лилово-фиолетово-сиренево-гелиотропные (под цвет капочек) веки, жженой умбры (под цвет штанов) стрелки египетского образца, рот сложноопределимого цвета, который художникам известен как «бисмарк-фуриозо» (цвет разъяренного Бисмарка — вот интересно, что его разъярило до апоплексического удара?) — и нечеловечески гладкая кожа. Чистый пластик. Такой гладкой кожи у меня никогда больше не было. Хотя бы потому, что у меня веснушки по всей физиономии и даже на ушах, блин. О каковых веснушках никто после усилий Мартин Эвелин и не вспомнил бы — так их замаскировали. Зато глаза и рот выделили. Сперва мне показалось — восемью цветами радуги, включая октарин. Куда там усилиям БМ и ее коллеги использовать всю палитру «Герлен», тогда еще сохраняющую тропическую яркость моды 80-х! В их боевой раскрас больше пяти цветов не поместилось.
Вампирище повело глазами, сдавленно поблагодарило за любовь, за раскраску, встало и деревянной походкой вышло вон. Умыться в сортире я не додумалась, поэтому пока дошла до дома, получила массу непристойных, зато финансово выгодных предложений. Кабы я собиралась стать куртизанкой, демимонденкой и охотницей за мужьями, тогда бы и стала, не откладывая. Но я, глупая простушка, добежала до дома, не поднимая головы, и с порога рванула смывать прельстительность с лица. Заодно и голову помыла.
Но что веселее всего, мне потом пытались продемонстрировать фотографии окраса Вампирища: я в обморочном виде, с закаченными под лоб глазами, лежу в кресле, а надо мной нависает с кисточкой эта китайская собачка из ада; я с выражением «не убить бы никого» разглядываю себя в отражающей поверхности; я гляжу в объектив с нехорошим оскалом, точно прицеливаюсь; я заношу кулак, дальше смазано… Отобрав фотографии со своей персоной, аккуратно разорвала и выкинула в корзину для бумаг. На глазах у изумленных редакционных дев. И попросила впредь не таскать меня к ебнутым стилистам и ебнутым же фотографам. После чего ушла из обозревателей моды, предварительно назвав свое начальство «жабой оперированной». Начальство, по-моему, так недоумевало по поводу моей реакции, что даже не обиделось.
Впрочем, это недоумение по поводу всех моих реакций, выпадающих за рамки шаблона «выжеженщина», сопровождает меня всю жизнь. Один из составляющих шаблона — преображение глубинных пластов психики с помощью макияжа, нередко используемое в романтической комедии. Почему-то нехитрые, но почти реалистичные фильмы вроде «Самой обаятельной и привлекательной» (где, если вы помните, Сусанночкины методы превращения Золушки в принцессу главную героиню не изменили вовсе, да и Сусанночкиного супруга-кобеля в принца тоже не преобразили) публика не понимает. А понимает совсем другое кино.
Был такой французский фильм «Красотки» (нет, не «Красотка» с Джулией Робертс и не сиквел «Испанки», а «Bimboland»). Он повествовал о пустоголовых кокетках, которых где-то, где они не составляют большую часть женского населения, зовут бимбо. И вот, чтобы показать честной французской публике, в чем состоит отличие сексапильной, но тупой бимбо от умненькой, но асексуальной студентки-этнологини, актрису Жюдит Годреш ставят на каблуки и надевают на нее лифчик, приподнимающий сиськи из пологого состояния в торчащее. И ВСЕ! Ах да, на нее еще напяливают паричок с челочкой, отличающийся от ее собственных волос на два тона в сторону бландинго. После чего деву-этнологиню, волшебно преображенную явлением сисек народу, перестают узнавать родимые сокурсницы.
В фильме «Красотки» от бимбо асексуалку отделяли каблуки и лифчик. А меня от интересных предложений со стороны неустановленных лиц мужского пола — полтонны косметики. И даже трудовой журналистский свитер с трудовыми же штанами, вытертыми на заду, не уравновешивал сексапила, по милости Мартин Эвелин озарившего мое хмурое лицо.
Этого опыта мне с лихвой хватило, чтобы понять: что-то мне не хочется прибегать к услугам человека с западными представлениями о том, чего нам, русским женщинам, надо. Потому что у них там, в заграницах, на наш счет представления странноватые: гиперсексуальные азиатки, пассивно-агрессивные и вкрадчиво-хищные, любящие яркое, блестящее и деньги. Сорочье племя. Значит, и красить их надо по-сорочьему — под попугаев. А кто поизысканней — тех под павлинов. Русские дамы и девицы будут в восторге.
После такого урока проходила я всю жизнь ненакрашенной. Махнешь по ресницам, мазнешь по губам — и считай, отделалась. Хотя стилистов вокруг меня было мно-о-ого — и каждый объяснял, как сделать из меня, Синдереллы, как минимум Малефисенту — с алебастровой кожей и красочным ртом. Но я, памятуя, чем это чревато, неизменно отказывалась. Так ни разу и не воспользовалась предоставленным шансом «раскрасавицей заделаться». Вот они, трамваи-то стилисты-то французские, до чего доводят!
