Знаете, чего я больше всего не люблю в современной прозе, мейнстриме, масслите и сетературе? Еще бы вам этого не знать, я сотни раз о своей нелюбви писала. Но что поделать, коли жизнь еженедельно, а то и ежедневно подтверждает мои опасения и уверенность Эйнштейна насчет бесконечности человеческой глупости.
В критиках я не люблю глупости вперемешку с низкопоклонством. Как относиться к той же Валерии Пустовой, когда она вещает: «И я решила как-то бороться с этим мазохизмом русской интеллигенции, поправить всем мозги, так сказать. Свойственное молодости желание — всем открыть глаза на правду жизни, которую ещё не научился отличать от своего идеала. Это сильный импульс для начала критического пути: прийти в литературу, чтобы в ней что-то поправить. Современная литература дарит ощущение незаконченной истории, в которой ты можешь принять участие, на которую можешь повлиять. Критиком становится человек, который хочет вмешаться в литературу, заявить что-то своё… Ещё критика — это способ разобраться в себе. Как люди начинают учиться на психолога, когда им хочется разобраться в своей жизни, так и критика оказывается способом понять себя по матрице литературы, сделать какие-то выводы о современности, объяснить себе новый опыт и изменившиеся отношения между людьми»? Отношение, конечно, зависит от того, насколько ты сам близок по уровню к пустовым. Но в общем и целом понимаешь: перед тобою чмо, не знающее простейших вещей. Например, что критика не меняет, а анализирует литературу. Пустовым да погорелым лишь бы самоутвердиться.
У техперсонала паралитературного обслуживания способ самоутверждения един. Надо присоветовать читателю что-нибудь «дерзкое» (а на деле что-нибудь тошнотворное — например, очередной опус Снегирева про залежи гондонов): «И я обоссал бороду печника.
То есть помочился на бороду печника.
Хотя чего уж там, не помочился, а обоссал.
Нассал гаду прямо в бороду.
Так полил, что хоть выжимай.
Не очень-то просто нассать говнюку в бороду.
Жираф с чёрным, длинным, непристойным языком…
Немалое мужество требуется… оленёнку, одетому в обосранные леопардовые лосины…
Оленёнок натягивает Кисоньку.
Оленёнок отпер Кисоньку (отпёр и отпер).
Вы какашки и жопки».
«Это цитаты», любезно замечает Татьяна Соломатина, автор отзыва (я бы сказала, слегка обалделого отзыва) на любимца попуганок и жучек. «Лексического проворства Венедикта Ерофеева автору-герою не достичь. Обнажённый нерв автору-герою недоступен. Вместо него — обнажённый хер. Высокая нота правды и чистоты не взята, вышел туреттов вокализ.
У Венедикта Ерофеева не было русского Букера.
Были «Записки психопата».
«Москва-Петушки».
Пришла пора откалибровать центрифугу. Не те фракции всплывают в премиальный сегмент». Не те, ой не те.
Ну а что Валерия Пустовая? Да всё то же: «…очень показательно, что роман Снегирёва «Вера» критиковали, в том числе, например, критик Майя Кучерская, за психологическую недостоверность. А просто у него новый тип героя, когда один человек сразу и кентавр, и нимфа, и догоняющий бог, и просто какой-то античный парень, ковыряющийся в носу». Допустим, я бы, как развлекающийся искусствовед, посмотрела на подобные сюжеты в исполнении античных художников, в артефактах, керамиках или мозаиках, найденных при раскопках в лупанаре. Но убогую поделку выделки неких снегирей с их лютой-бешеной гордостью некогда полученным «Наебукером» (и упомянул-то аффтар про него всего раз пять — а ему уж и лыко в… строку!) совать мне не надо.
А вообще, пустоотзыв — рекомендация что надо, с двух фраз отторжение формирует. На хрена публике смотреть, как кентавр копытом ковыряется в носу? Или натягивает нимф. Или ссыт в бороду Пану, если уж на то пошло. Тем паче, что не нов нимфокентавр, больной энурезом и увлеченный золотым дождем, совсем не нов. Из рекомендации критикессы Пэ не новизна, а штампованная фэнтезятина лезет, причем фикерская. У них в каждом третьем опусе «новый тип» наличествует: наполовину нимфа, наполовину кентавр, на четверть дракон, на четверть эльф. Полтора землекопа.
lemon-sole, добрая душа, не оставляет меня ни заботами, ни цитатами из нынешних критиков (сама-то я определенно слишком слаба и малодушна, чтобы их мониторить).
…из аннотации к новому номеру «Взвейся да развейся»: «Стихи петербурженки Татьяны Вольтской, москвича Вадима Жука, екатеринбуржца Константина Комарова и Ольги Родионовой выламываются из рамки поколений и территорий». — Из рамки? Это из багета, что ли? Заодно еще порвать паспарту и выдернуть гвоздик, на котором висишь — тут-то и будет тебе полная… свобода.
Борис Заборов в эссе-воспоминании «Прогулка» обижает тоже живого классика (сохраняю интригу) и сообщает новые сведения о театральной жизни в непростых парижских обстоятельствах. — Как будто ваши классико…филы занимаются чем-то другим, кроме битья классиков, когда тех рядом нет. Ну и «непростые парижские обстоятельства» — еще один дивный оборот анонсописева.
Критики совсем разных поколений и литературно-критических убеждений, Николай Анастасьев и Ольга Балла дважды в номере и независимо друг от друга обращаются к проблематике новой книжной критики-журналистики, представленной сегодня Галиной Юзефович (критик, о котором много спорят именно критики, а читатели ее, кажется, безоговорочно ценят). — Особенно прекрасно признание «дважды в номере и независимо друг от друга». Вообще-то подобная хрень всегда случается, когда не хватает статей на разную тематику, чтобы забить все полосы. И это не достоинство номера, а совсем наоборот. Также сообщаю для слепоглухих, но, к сожалению, отнюдь не немых, что «представленная сегодня» домина Гэ затрахала всех в глаза и уши уже несколько лет как. И даже вырастила поколение олигофренов себе под стать — вроде этого анонсера. Ценить можно высоко, а безоговорочно можно верить или доверять, дебилы вы краснознаменные.
Боги мои, боги, и эти существа пытаются уговорить нас читать свою писанину: «Читайте и размышляйте на здоровье, благо поводов в номере много».
lemon-sole посмеивается: «…а ведь говорящая лошадь или выучившая таблицу умножения собака (о курящих бородатых женщинах с русалочьими хвостами речь не идет — их-то в журнале как раз в количестве) куда интереснее…» Словом, потуги анонсирующих (или это один, гм, мастер пера?) вызывают недоумение пополам с тем самым, что Вежлян обиженно называет «детсадовским «хи-хи» в ответ на каждое ее слово». (Притом, что клоунаду из своей жизни, деятельности и даже жизнедеятельности устраивает как она сама, так и ее подопечные. Ну а мы, публика, должны относиться к данному цирку уродов с почтением, что ли?)
От критиков, анонсирующих и обижающих классиков (и так еле живых от непростых парижских обстоятельств), перейдем к авторам. Издатым, а порою и премированным — для начала.
Тогда Вера тоже вылетела замуж, буквально за первого встречного. Из поклонников. Из балета ушла, потому что пошли дети. Только ещё больше занырнула в живопись… — Отменно корявая характеристика — «первый встречный из поклонников» — свидетельство безграмотности и отсутствия литературного слуха. Следующая фраза подтверждает подозрение, поскольку слова «занырнуть», мемоеды вы мои, нет в русском языке. Есть слова «погрузиться» (это если «еще больше»), «нырнуть» (если «глубоко» или «глубже»). О героине после такого описания сразу начинаешь думать самое плохое: тупая бездарность, небось, просравшая полимеры карьеры и нынче занимающаяся лепкой уйблей. Но вот хотел ли автор создать подобный образ или это нечаянно вышло?
Остался профессором университета. Старообрядческая распевная речь. А впрочем, его друзья прорвались: один стал препом во ВГИКе, другой — завлитом в Питере. — Опять сетевой гопояз — «препом», «друзья прорвались». Вдобавок знает ли аффтар, что такое старообрядческая речь? Как говорит френд, «похоже на перевод с узбекского посредством нганасанского подстрочника».
Он лежал кошачьим клубком на земле и не торопился потягиваться, схватив лысый череп, как если бы переживал приступ отчаяния. — «Схватив лысый череп» — чей? Нешто публике надо понимать по контексту, а не по тексту, кого сей персонаж за череп хватал?
Я почувствовал смерть острее, она затанцевала в моём сердце, хотя казалось, что сил не хватит и на такую радость… Кто-то из них точно почувствовал нашу смерть, и по многим лицам прошла радость. — Ну и радость от чувства смерти выглядит наигранно — очень похоже на сетераторские приемчики для демонстрации того, какой герой «брутальненький и опасненький». Чистое, простигосподи, аниме.
облизывает живительным поцелуем — Облизывающие и каким-то образом живительные поцелуи — это уже чистой воды трэш и слэш. Фикоперы именно так и изъясняются.
Кстати, о птичках-невеличках, не издатых и не признанных нигде, кроме родимой фикопесочницы (и то не во всех ее углах).
чёрные, перемешанные с почвой остатки консерва — Неужто аффтар не знает, что у слова «консервы» нет единственного числа?
Мальчик просил ее снять шляпу с чучелом гипогрифа с головы. — У бабушки Невилла шляпа была с чучелом грифа, большой, но соразмерной человеческому телу птицы. А гиппогриф есть мифическое животное, наполовину конь, наполовину грифон, а грифон есть помесь льва и орла. Чтобы носить такую шляпу, мало быть и полувеликаншей, надо быть чистокровной представительницей великаньего племени и иметь рост под десять метров.
И опять чертову Поттеру повезло. Жалобная курица спасла его! — Жалобная курица — это тощая, синяя, вызывающая жалость тушка в советском праздничном заказе, о каковых заказах современная молодежь ни черта не знает. Да здравствует графоманское непонимание различий между «жалобным», «жалостным» и «жалостливым»! А также вера фикоперов, что «язык жы жывой, он жы меняется». Под нужды каждого неграмотного графомана, ага.
Блондин успел сделать пару шагов, как дверь резко раскрылась, и в неё влетели авроры во главе Рона Уизли. — Рон Уизли настолько суров, что руководить им поручают сразу целому наряду авроров.
…было получено Ваше письмо, в котором Вы, находясь в трезвом уме и добром здравии… — Здравый ум и ясная память адресатам не требуются, самое большее — чтоб писалось по трезваку. А вот ежели у вас был насморк, хрен они учтут написанное в этом письме!
Я с кряхтением старика слез с теплого седалища. — С чьего седалища? Кто пустил этого старого паразита себе на седалище?
Малфой решил, что никогда не предаст Гарри и всегда защитит его от слёз, которые совсем недавно шли из этих удивительных изумрудных глаз. — И от прошлых слез защитит, и от будущих. Будет ходить за страдальцем с пачкой платков и целебной масочкой.
— Мне понравился твой подарок, — сказала Нимфадора слабым голосом. Из ее глаз угрожающе потекли слезы. — Слезы, похоже, представляются фикерам едва ли не опаснее Волдеморта: и защищать-то от них надо, и текут они как-то угрожающе.
