Продолжу, хоть и в несколько другом ракурсе, тему Митрофанушек-образованцев, которые, какими ты их степенями-регалиями-должностями ни украшай, были, есть и останутся быдлом. У нас любят потроллить тех, кто не относит себя к быдлу, называя их «небыдлом». И в эту категорию, тоже весьма сомнительную, чохом попадают все разом: а) нувориши, меряющие всё деньгами и не понимающие иных мерил; б) их подпевалы, делающие вид, что они настолько высокодуховны, что им и денег никаких не надобно, важна лишь искренняя любовь богатых покровителей; в) действительно не относящиеся к тем, чья характеристика сформирована исходя из польского/чешского bydlo — «скот».
Последнюю категорию становится все труднее распознать, поскольку она относится не к прошлой, а к позапрошлой элите. Молодняк попросту не помнит, как та выглядела, как вела себя и какой системой ценностей руководствовалась. Молодняк если кого и знает, то прошлую элиту, выросшую фактически на трупе предшествующей, словно растение-сапрофит. В нашей многострадальной стране относительно молодые люди ухитряются пережить два, а то и три инцидента смены элит. Как известно, элиту вытесняет и по возможности уничтожает контрэлита, затем происходит люстрация, а то и геноцид, в ходе каковых контрэлита становится элитой.
Однако на укоренение ее в общественном менталитете в качестве референтной группы уходят десятилетия. Всё это время новая элита старается добить тех, кто помнит ее еще контрэлитой. Недобитки мешают элитному самоощущению, а главное, они мешают промыванию мозгов молодым. Каждое новое поколение имеет всё более смутное представление о том, какой должна быть элита; новые поколения не понимают, как им жить, ориентируясь на что-то достаточно традиционное, старой школы, старой выучки, старого воспитания; новые поколения стараются подражать тем, кого им преподносят как элиту, — откуда им знать, что по сути своей это контрэлита?
И все-таки ничто в мире не остается тем же, чем оно было в момент прихода в этот мир. Из сословия нуворишей понемногу выкристаллизовываются зачатки аристократии, хоть бы и новой, родства не помнящей. Однако чтобы из нуворишей произросли графья, должно пройти не три и даже не пять поколений, а с десяток. Времени же между сменами элит проходит все меньше, аристократия попросту не успевает народиться.
Я бы предположила, что аристократия формируется тогда, когда начинается вторая волна борьбы за себя. Награбленное или попиленное предками проедено, родовые имения (или отжатые у соперников, или полученные за выполнение особо грязной работы, или построенные на ворованные деньги) требуют ремонта, наследниц надо выдавать замуж не за кого попало и не бесприданницами, титулы дешевеют, овес дорожает… Словом, приходится служить — майором, в сенате, уж где придется, но служить. Так вчерашние боярские дети начинают познавать скрытую суть страшного слова «дисциплина».
Однако если до борьбы за свое существование у потомков элиты не доходит — или потомки оказываются полностью неспособны к борьбе, всё заканчивается на вырождении. Рано или поздно эту накипь тоже смахнут с полотна буден новые лавовые потоки контрэлит.
Подобное происходит не только там, где речь идет о деньгах, о власти, но и там, где речь идет о высоких материях — науке, искусстве, культуре. Я еще застала жалкие остатки «красной профессуры». Раньше-то выделенцы-назначенцы из числа рабоче-крестьянских «прохвессоров» помахровее были. Говорят, одно такое существо приходило на лекции (и не в качестве студиозуса, а в качестве лектора, то была особь, занимавшаяся изучением мата, языка победившего пролетариата — дама и лекции на эту тему читала, как же без этого), садилось за стол на возвышении (в те времена лектор не всегда стоял за кафедрой), снимало под столом обувку и сидело босое, с наслаждением шевеля пальцами ног прямо в лицо первым рядам слушателей.
Над быдлом весело смеяться, когда оно вот так шевелит пальцами ног, рассуждая о красотах русского мата. И кстати, я не считаю, что обсценную лексику нельзя исследовать — можно, конечно, но данная профессорша (или, как говорит сегодняшнее феминистское поголовье, «профессорка») рабоче-крестьянского происхождения в принципе ничего исследовать не могла. Она была не заточена под научное мышление, как, впрочем, и большинство людей в окружающем нас мире. Все же творческое, научное и прочее специфическое восприятие и мышление, обусловленное личным даром, по наследству не передашь. А вот связи и положение — можно. Поэтому, например, внучка писателя Вильяма Козлова (который родителями-правоверными ленинцами был назван «Вил» — в честь ФИО «Владимир Ильич Ленин», однако в зрелом возрасте сменил имя на Афродиту Жеребцову, тьфу, на Вильяма нашего Не-Шекспира), известного главным образом темными делишками с уничтожением архива писателя Сергея Довлатова, так вот, Аня Козлова уже получает премии за унылую бабскую литературщинку на тему «Кругом одни шизофреники, как страшно жыть».
Да, в наши дни быдло может дорого и даже со вкусом одеваться, не путать рыбную вилку с десертной, получать ученые степени, преподавать в вузах — и оставаться всё таким же, на многих поколениях настоянным быдлом. Для каждого показатель быдлизма свой. Порою очень забавно наблюдать за тем, что значит для некоторых причастность к элите, в том числе и у людей одного с тобою возраста.
Корпускула в веселой истории о том, как «старые кошелки предъявляют молодым за шмот», пишет: «Где-то по ссылкам я прочла мемуар девушки, которая сейчас занимает приличный пост в европейском отделении большой и известной компании. И вот она читает ту самую недавнюю книжку про русских богатых и тоже спотыкается о «наследников русской интеллигенции». И в её памяти всплывают её первые годы в Москве, куда она приехала со своим хорошим провинциальным образованием (в русской провинции можно получить как очень плохое, так и очень хорошее образование) и оказалась волею судьбы в среде людей со светлыми лицами.
Там ей открылась московская кастовая система: она узнала про роддом имени Грауэрмана, про 57-ю школу, про дачу на Николиной горе, и про то, что если твоя фамилия Голденблат, то ты интересный человек. И там же она узнала, что есть другой мир, населенный людьми, просиживающими вечера в «Аисте», и эти люди дают деньги, и немалые, чтобы те, которые из 57-й школы, рассказывали им, что смотреть, куда ходить и о чем думать, чтобы сойти за приличного. И все они прекрасно жили — и те, кто голденблат, и те, кто женат на блондинке с купальниками, а потом это всё закончилось, а рассказчица уехала в большой мир. И вот теперь она с удивлением узнала, что те, кто сидел в «Аисте», считают себя наследниками тех, кто родился в Грауэрмана. И даже не наследниками, а ими же и считают».
Признаться, я почти все поняла из написанного Корпускулой, кроме одного: а роддом-то имени Грауэрмана здесь при чем? Я сама там родилась, но всегда считала: это оттого, что жили мы на Плющихе. Куда еще было везти мою маменьку, которая в неуемном и неумном своем стремлении всё контролировать волокла что-то куда-то, будучи на седьмом месяце беременности, а мне ее потуги указали: пора на выход? Преждевременные роды такая штука, с которой роженицу везут по ближайшему адресу. И если есть где-то поблизости другой роддом, искать его всегда недосуг…
Тут мне мои ровесники и разъяснили сову имени Грауэрмана. Оказывается, данное родильное отделение в середине прошлого века было крайне популярно. Вся Москва там рожала, исключая лишь самые окраины. За пределами Садового, в спальных районах селили в основном завезенных из провинции «новых москвичей», пренебрежительно именуемых в коренных слоях населения лимитой. Так что рожденный не в Грауэрмана точняк был потомком лимиты!
Вот и выходит, что я, например, могу всячески косить под коренную москвичку, будучи жалкой, ничтожной полукровкой. В каком бы Доме архитекторов ни проживали мои предки по отцовской линии, по материнской линии у меня сплошные каторжане. Мать родилась фактически на выселках, когда семье ее отца, моего деда, репрессированного накануне войны, в 1945 году позволили переехать в о-о-очень большой город Ургенч (Хорезмский вилаят! мы с Хорезмской экспедицией там потом копали) с сорока тысячами населения. Девочка буквально в последнюю минуту получила пунктом рождения город, а не деревню. Потом она росла тоже, гм, в городе. Так что формально маман у меня городская. Но все-таки не москвичка.
И в пятисемиты я не попала лишь по счастливой случайности: эта школа была буквально рядом, но до нашей, английской, было ближе ехать и она показалась более подходящей «для девочки из нематематической семьи», славатебебоже. Так что в интересные люди меня по факту обучения записать не удалось. Вот такой прокол, понимаешь. Будь я озабочена своей некондиционностью как проблемой, принялась бы скрываться, косить под интересную Голденблат, но я озабочена не была (дедушка мой по отцу, Иосиф Залманович Гершанок, рвал бы пейсы, если бы они у него имелись) — и вообще ухитрилась прожить жизнь вдали от формальных признаков элитарности.
Жила-жила — и дожила до времен, когда за гувернерство нувориши стали платить деньги. И немалые. Но не мне. Я в это время и сама вечно чему-то училась у немногих оставшихся представителей научных школ XX века, а не новой (для меня новой) элиты. Не успела обогатиться на желающих выглядеть поинтереснее, горе-то какое. Правда, если учесть мой основной критерий интересной личности — образованность и талант (не путать с образованщиной и креативностью), то я, пожалуй, скверный гувернер, бесперспективный. С моей системой ценностей в тусовке не приживешься.
Забавная штука эта смена эпох. Еще забавнее попытки стать тем, кем ты по праву рождения/обучения/местоположения дачи не являешься. Какая-то вечная борьба за себя выдуманного с собой настоящим. Мучительная борьба, гибельная, безнадежная. Пожалуй, проще изображать из себя ухоженную, высокую, худощавую блондинку, будучи низкорослым, неопрятным брюнетом с пивным брюшком. По крайней мере в вирте это намного проще.
