Как мне нравятся произведения в фантастическом жанре, когда НФ-составляющая не перекрывает психологическую и рассказ не превращается в лекцию! Как мне нравится простой, человечный язык фантастических рассказов. И мысль, не вращающаяся вокруг восторженного: до чего дошел прогресс! вкалывают роботы – счастлив человек! Всем моим вкусам потрафил рассказ нашего Лемура «Ничего не меняется».
Хоть меня и упрекают в лекционности и чрезмерной познавательности моего собственного текста, я не люблю опусов, где половина объема уходит на раскрытие научной подоплеки очередной тирьямпампации. Видела, видела своими глазами, как тирьямпампация внедряется в жизнь каждого человека – но никто в ней по-прежнему не петрит в плане принципа, просто пользуется, зная, какую кнопку нажать и кому звонить с криком: тут у меня усё повисло! поднимите!
С таким опытом я и без научно-фантастических объяснений разберусь, кто такие сателлиты: это недооживленные роботы-галатеи, разумные существа, искусственно созданные, но самостоятельные даже по отношению к своим создателям. Правда, самостоятельность их небезопасна (как и всякая независимость), поэтому существование галатей не задалось, а вот сателлиты, спутники и верные слуги человека, сопровождают людей повсюду, помогают решать проблемы, вечные, как сама природа. Например, проблему супружеской измены.
Я еще помню времена, когда верилось: люди будущего будут верными, чистыми, честными, влюбляться сразу и на всю жизнь, не испытывать животных страстишек и прочее, и прочее. Вот мы и вошли в будущее – со всеми нашими грехами. Они, как выяснилось, от технического прогресса только крепчают.
– Эдвард… – Дональд хотел сказать «ты меня пугаешь», но не успел. Он увидел себя. Себя, трахающегося, как… какое-то мелкое животное. Звуковое сопровождение было соответствующим. Дональд рухнул в обжигающий стыд, но не успел утонуть в нём. Его накрыла ледяная волна ужаса – это непотребство должна был увидеть Эвелин. Эвелин, изо всех сил сражающаяся за их общих детей, за их общее будущее. Единственный союзник, любимая женщина, с которой он никогда не позволял себе такого эгоцентричного разнузданного траха, как с искромётной испорченной Кери. Ужас подействовал отрезвляюще.
Прелюбодеяние, алчность, ложь, гнев, мстительность – все они остались с нами и формируют нашу жизнь основательней любых гаджетов. Они и есть наши истинные сателлиты, от них мы отделаться не в силах.
Дональд случайно наткнулся взглядом на экран и уже не смог отвести глаз от лица, полного пренебрежения.
– Я хочу разрушить её жизнь, – даже не само желание, а то, что он высказал его, несколько удивило человека. – Я хочу разрушить её жизнь, – уже совершенно твёрдо повторил он и перевёл взгляд на Эдварда.
Тут, у меня, правда, вопрос к фразе: Дональд разговаривает с искусственным разумом, кроме них при разговоре никто не присутствует. Какого человека он удивил – себя? Видимо, надо было написать «сателлита».
Всю дорогу читатель размышляет, благо эти няньки-дворецкие-горничные-секретари, облегчающие жизнь хозяевам, или зло? Правило робототехники о непричинении зла людям сменяется на правило непричинения зла хозяевам. Зато чужим можно причинять любой вред.
– И по поводу мисс Дайт. Я хочу знать, был ли это изначально злой умысел или банальное желание подняться по соц-лестнице.
– А какая вам разница? – с искренним интересом спросил Эдвард.
– С агентом можно поиграть, а жадная дура, у которой взломали сателлита, никому не нужна.
Да, мисс Дайт жадная дура, у которой взломали сателлита: получается, что его «некондиционность» делает некондиционной и ее саму. А Эдвард, сателлит, действуя как бы во благо Дональду, предупреждая его о корыстной сучке Дайт, наводя на мысль о необходимости ссылки ее в филиал компании, подальше от хозяина, одновременно подбрасывает и идею мести. И Дональд ему верит, верит, как части себя. Как же иначе?
Чтобы перестать доверять сателлиту, человеку будущего требуется приобрести синдром нарушения целостности восприятия собственного тела (body integrity identity disorder, BIID). Люди с этим синдромом с детства испытывают чувство, что некая часть их тела им не принадлежит, и любой ценой хотят от нее избавиться. Какую-то часть собственного тела они не воспринимают как часть себя, несмотря на то, что она прекрасно работает. Это приводит к неистовому желанию ампутации. И только после того, как ногу или руку ампутируют, пациенты, наконец, ощущают себя полноценными. 27% носителям этого синдрома удается найти того, кто соглашается сделать подобную ампутацию.
Странность? Безумие? Лечить нельзя смириться? А что если рука или нога действительно взбунтовались и решили управлять вашей жизнью? С точки зрения нормального человек это невозможно, но мир будущего – он как бы не совсем нормален. Чем больше у человека внешних, независимых продолжений его тела и его разума, тем выше вероятность предательства или ослушания.
– Как всё прошло? – вопрос Эвелин свалился на Эдварда по личной связи, как только тот переступил порог и оказался в зоне действия информополя Дома.
– По лучшему из сценариев, – и сателлит, направляясь в кухню, вывел на ближайший к леди экран сцену, начинающуюся вопросом «будет ли другой раз?».
И вот жена превращает в сателлита – мужа-изменщика. Он под колпаком, хоть и не ведает о том. Его водят на поводке, аккуратно управляя его чувствами, его сознанием.
Верность мужа, которому хочется искрометного секса, а требовать такового от жены, измученной беременностью, по крайней мере жестоко… Такая верность штука хрупкая, как весенний лед, на вид прочный, но готовый проломиться в любой момент. И в нынешние-то времена жена может попытаться обезопасить семью всеми правдами и неправдами, подсунув мужу компромат на любовницу – и наоборот, любовница может подставить жену.
Дональд, муж Эвелин, ходит налево не по любви, а по похоти. Но позволить мужу левак Эвелин не в силах. Эдвард, ее сателлит, оправдывает хозяйку тем, что ее супругу так будет лучше.
– Дайт не тот человек, которого стоит терпеть рядом, а Дональду следовало расставить жизненные приоритеты, а не погружаться в иллюзии, накапливая страхи, вину и раздражение, – голос Эдварда стал совсем глухим, а фразы короткими из-за одышки.
Оправдывает ли себя Эвелин? Осуждает ли вмешательство в жизнь мужа? Или просто умножает количество тайн, которых в ее жизни немало?
У каждого человека имеется скелет в шкафу. Он раздражает даже того, кто тебе близок, кто знает все твои секреты. А тех, кто не знает, содержимое твоих шкафов может шокировать, отпугнуть, унизить и обидеть. Будем ли мы когда-нибудь достаточно снисходительны, чтобы принять самих себя и своих близких – даже в том объеме, который дает обычный домысел, предположение насчет секретов, что мы прячем в шкафах?
Сателлит – ваше продолжение, ваша самая мощная и безотказная часть.
(рекламный слоган)
Ты могущественен настолько, насколько мощен твой сателлит.
(расхожая истина)
Остается добавить – и ты настолько слаб, насколько твой сателлит склонен к предательству, вольному или невольному.
Эвелин прижимала руку ко лбу, пытаясь унять душевную боль, ей некого было винить, кроме самой себя. Она заигралась. Виктор Райс давно умер, и его не воскресить. Ей хотелось, чтобы хоть тень его была рядом, и она облекла эту тень в плоть. Сателлит очень хорошо знал Виктора, он хранил как рабочие материалы, так и жизненную хронику. Но Эдвард был теплым, а руки Виктора всегда были ледяными – Эвелин застала его уже безнадежно больным, сражающимся за каждый прожитый день.
«Если у вас нету дома,
Пожары ему не страшны.
И жена не уйдет к другому,
Если у вас,
Если у вас,
Если у вас нет жены».
Когда Эвелин исполнился двадцать один, Виктор сдался – она и Дом осиротели. Эвелин закончила его работу – последнее поколение сателлитов было по сути спящими, законспирированными галатеями. Они могли обретать большую свободу, вернее, они могли являть большую свободу суждений и поступков, если видели, что хозяин готов к этому. Но мало кто был готов.
Человек никогда не готов к изменам, к потерям, к предательству. И неважно, откуда они грозят – со стороны живых партнеров или неживых. Поэтому совершенно не удивительно желание ограничить свободу партнера, приковать любимое существо цепями – комфорта, зависимости, любви, доверия, семейственности. Увы, самые чистые, самые прекрасные чувства могут оказаться цепями, если они не дарят свободу, а отнимают. Но всякий переживший потерю не хочет, чтобы это повторилось. Не хочет превращаться в горькую, одинокую версию себя.
Попытка уменьшить боль при помощи любящих и верных роботов, искинов, галатей и сателлитов ничего не даст: сателлит, которому ты придашь все черты того, кто тебя покинул, не будет им, но вечно будет напоминать тебе о потере. Недаром вдовам и сиротам советуют отпустить того, кого больше нет. Но совет «двигаться дальше» мало кому помог. Не помог он и героине рассказа: она замурована в своем горе, словно муха в янтаре. И запер ее, замуровал, лишил всякой надежды забыть и забыться – любящий и заботливый Эдвард.
Представьте себе, что давно почивший в бозе родной человек, ваша первая безнадежная любовь, ваша вечная утрата всегда с вами – и одновременно недосягаема, невозвратима. Вы сами выбрали эту пытку. Героине можно лишь посочувствовать. Ее месть сопернице, ее попытки манипулировать мужем, его сателлитом (он их общий сателлит) – всё от отчаяния, от затянувшей ее безысходности, от непреходящей тоски. У Эвелин так много всего – семья, дети, верная галатея, Дом и целая жизнь впереди – и одновременно нет ничего, кроме этой дыры в сердце в форме того, кто ушел.
После прочтения рассказа поневоле возникает вопрос: люди так хрупки, так непредсказуемы, так слабы и вместе с тем опасны – не перейдем ли мы на сосуществование с роботами, которые представляют собой противоположность людям? Не так уж важен бытовой комфорт, но мы хотим, мы жаждем комфорта душевного, а могут ли люди дать его – людям?
После того, как рядом с нами распахнулась бездна вирта и внимательно на нас посмотрела, ответ может оказать пугающим.
