Любят у нас пускать на самотек вещи, которые неизбежно отразятся на обществе лет через десять-двадцать-тридцать. Как говорил Ходжа Насреддин: «Ведь за двадцать лет кто-нибудь из нас троих обязательно умрет — или эмир, или ишак, или я». Такой подход понятен для чиновника: ему бы пяток лет отработать, нагрести откатов и не сесть, где уж ему беспокоиться о последствиях собственного разгильдяйства. Но люди, позиционирующие себя в качестве спасителей русской литературы, бумажной книги и прочей культуры-мультуры — они-то с каких щей столь равнодушны к последствиям своего, гм, производства?
Как я не раз говорила, в искусство должны идти те, кто в него, в искусство, влюблен. Рисовать должны те, кто влюблен в цвет, форму, линию, в кисти и краски, карандаши и мелки. Писать — те, кто влюблен в слово. Влюбленность не приходит по заказу, особенно настолько… невыгодная. Немудрено, что личности, влюбленные в вещи куда более полезные — в деньги, успех, славу — не понимают: что вообще в этом искусстве можно любить? И бесполезно объяснять им, что.
Возможно, общее ощущение безнадеги усугубляется тем, что последние годы превзошли все мои негативные прогнозы по дерьмовости скорости разрушения фильтров культурной продукции. Ридеры, набранные из заведомо некомпетентных, необразованных и не обладающих вкусом людей (среди которых полным-полно завистливых графоманов) — вот нынешние элиминаторы качественной литературной продукции. Они — первое звено системы, работающей на изгнание с книжного рынка крепких, грамотных писателей-середняков. Масслит должен быть тупым, а его производитель — неряшливым, безответственным и самонадеянным — не как писатель, а именно как чиновник. И хорошо бы аффтару любить деньги и похвалы, чтобы уж наверняка ни для каких высших ценностей места в душе не осталось.
Первой из писательских навыков испарилась аккуратность. Бережное обращение со словом, понимание его значения, любование им, желание найти абсолютно точное, безошибочное. Кстати, у авторов, годами ратовавших за эту самую аккуратность, тоже текст «поплыл» — я это наблюдаю на примере произведений своего бывшего френда (и, подозреваю, писателя тоже бывшего).
Признаюсь, прочитав разбор чего-то под названием «Тварь изнутри» (часть первая и часть вторая), я увидела в объекте критики попытку написать исправленное (а на деле довольно жалкое) подобие «Улитки на склоне» Стругацких (которая, в свою очередь, являлась подобием «Замка» Кафки). Повесть о «растительном психоаналитике», извлекающем из человека скрытые психологические черты — только на этот раз декорациями служат не бюрократизированный до совкового идиотизма Институт, а плохо написанное, картонное квазисредневековье с квазиконфессией, основанной на хорошо знакомой читавшим «Улитку на склоне» лесофобии: страхе перед инакостью обитателей Леса, страхе перед собой и перед тем, что Лес может пробудить в обычном человеке, страхе перед всем связанным с Лесом. Узнаваема также манера тащить и не пущать, держать подальше от Леса не только мимохожих-мимоезжих, но и местных жителей. Главного героя «Улитки на склоне» Переца тоже начальство в Лес не пускало, но и уехать не разрешало. Начальству это вышло боком — или не вышло, финал у романа открытый. Зато автору «Твари изнутри» на такое жестокое отношение к чейтателю, как открытый финал, храбрости не хватило, его герои обрели по нимбу и одним махом решили все проблемы в ходе принятия себя, «святых отроков».
Извините, господа бывшие писатели и не менее бывшие критики, но после демонстрации такой незамутненности у меня остался лишь один вопрос: не повредила ли вам мозги истинно фикоперская вера в то, что плагиата не существует? Сделать из неоднозначной, однако довольно сложной и многоплановой вещи, из полноценной фантастики — дебильную самиздатовскую сказочку со «святыми упокой отроками», плоскую настолько, что с первых фраз становится ясна вся ее дальнейшая фабула, а заодно и сюжет, и идея, и пристяжной хеппи-энд — неужто оно и есть та самая вершина творчества, о которой столько было говорено? Это то, за что вы боролись (со мной, легковерной, вместе) годы и годы?
Мда. Ну что ж, поздравлю себя с тем, что интуиция моя умнее меня самой. И обещаю впредь слушаться ее на пару лет раньше, не тянуть до последнего. Давно бы освободили друг друга от ярма.
Неудивительно, что начписам, отродясь не прикасавшимся к большой литературе, именующим ее боллитрой (очевидно, новым Шариковым это кажется крутым и смищным), вообще на слова плевать. Они пишут свою шнягу тем же языком, каким разговаривают в чатике.
«Чтобы стать Воином рождённый оборотень должен убить тринадцать жертв. Но до 25 лет он не должен убивать. Первая жертва. Сарацин, вторая жертва Мандарин. Мандарины так раньше называли чиновников в Китае, ты убила не простого китайца, а какого-то чиновника. Третья жертва, варвар галл. Двенадцатая жертва, человек заработавший деньги нечестно, на дорогой колеснице, жертва одиннадцатая человек коверкающий речь родную. Десятая жертва, бродяга бездомный. Тринадцатая жертва, в полнолуние будет убит человек знающий Судьбу или Будущее и Воином он станет. Труд, из которого эта цитата взята, восходит к античным временам. Один из его авторов ни за что не поверишь Гомер. Тот самый Гомер, который написал «Одиссею». — Как сказала на это укуренное невразумительное бормотание френдесса: «Я даже не знаю, что меня больше смущает — одиннадцатая жертва или Гомер, который что-то писал». Действительно, твое счастье, придурок, что у нас не водится оборотней, мечтающих стать Воинами с большой буквы «вэ». Ты бы не выжил.
Сарацина порежь, покроши мандарин,
Варвар галл с колесницей как соус пойдет.
А потом и себя враз об стену убей,
Чтоб родную ты речь не коверкал отнынь.
Хоть девушка и была немного странной на вид, но была в ней некая простая красота и в то же время изумительная привлекательность. — Неудивительно, что она была странной на вид, коли в ней конфликтовали, не дополняя друг друга, красота и привлекательность. Только так можно объяснить, откуда здесь идиома «и в то же время», предполагающая противоречие между связанными ею частями предложения (в данном случае — весьма корявого предложения).
Единый монолит, готовый ополчиться против врага, вызывал восхищение и снисхождение. — Еще один мастер странно сопоставлять характеристики (это если не обращать внимания на ополчающийся монолит). Как может что-то вызывать одновременно восхищенное отношение и снисходительное, то есть взгляд снизу вверх и сверху вниз?
Она не считала себя некрасивой, а соседкам говорила, что у нее французские корни, и длинный нос с широкими скулами является фамильной чертой. — Что мешает начпису использовать союз «и», дабы не возникало ощущение, будто фамильная черта несчастной героини — хитровыделанный нос со своими собственными скулами, расположенными между тех скул, что над щеками?
Отойдя на небольшое расстояние, альфа скинул с себя манию и бросил её на пол. — О да, давно пора! Хорошо бы и аффтар сего скинул бы с себя манию величия и понял наконец, что ни черта он не писатель.
Все великие ученные хотели хоть и незначительных, но перемен, — профессор погладил свою бороду и задумчиво посмотрел в окно.
— Но я не какой-то ученный, я просто Гарри, — директор тепло усмехнулся на это заявление. — И ваш создатель (вернее, стыривший вас у Роулинг фикер) тоже дурак, ничему не ученный, иначе знал бы, как пишется существительное «ученый».
А остальным Снейп дал в домашнее задание разобраться, где и почему была совершенна ошибка. — И тут Снейп ка-ак даст им прямо в домашнее задание! Ошибкой, которая, тем не менее, была совершенна!
Но было в этом человеке нечто притязающее. — Притязающее, простите, на что? «Притязать» и «притягивать» — разные слова, раз-ны-е.
Его и без меня оправдали, и даже к награде приставили. — Лучше бы его прислонили к награде, шалашиком. А то вдруг упадет.
А девушка все не могла выбросить с головы неподвижное фото. — Ох уж это мне прелестное суржиковое «с» вместо «из». И эти прелестные, невинные, я бы даже сказала, девственные, словно булгаковский Бездомный, существа, знающие лишь суржик и лишь на нем пишущие свою шнягу!
Теперь Гамаюн. Это мифическая райская птица без ног и крыльев, постоянно летает при помощи хвоста. Если пролетит над головой — то принесет удачу, а если упадет — то умрет какой-то великий правитель. — «Если птице отрезать руки, если ноги отрезать тоже, эта птица умрет со скуки, потому что сидеть не сможет!» А теперь представьте себе кошмарное нечто, летающее при помощи хвоста (крутя им, словно лопастью пропеллера?) над вашей головой. Да, это счастье, если оно пролетит благополучно и не упадет. И не забрызгает вас ничем… из своего вентилятора.
Очередной коридор, запах сырости и плесени: домовики не могли появляется в этой части Замка. Маги сам должны были приводить все в порядок, без использования магии. Но никому это было не нужно. — Как и вычитывать сей безграмотный текст, написанный, скорее всего, гостем с солнечного Юга.
Сам же Гарри избавился от неказистых очков, закрывающих его зеленые ультрамаринового оттенка глаза. Гладкие волосы черного цвета с синим отливом были забраны в высокий хвост и спускались до середины бедра. Исчезла сутулость, и появилась общая плавность и размеренность движений, которая достигается только с опытом. — Какое богатство красок — тут вам и зеленый ультрамарин (не какой-нибудь аква, а только ультра, только хардкор!), и брюнетистость с сизоватостью, и плавность с опытом, и, разумеется, волосы до середины бедра. У каждого мальчика должны быть такие!
— Так, это уже не смешно, — предусмотрительно выплёвывая зерно каштана и автоматически поправляя на носу очки, парень старался не спускать пристального взгляда с дерева. — Интересно, аффтар в курсе, что каштан — это не зерно, а орех, и довольно крупный? И что этот орех сырым не едят, не говоря уж о том, чтобы есть его неочищенным? Конечно, можно на спор и лампочку яблоко целиком в рот засунуть, но плеваться потом будет сложно.
Да он и микроба не стоит всех, кто боролся за школу, вместе взятых. — У защитников Хогвартса на всех был один микроб, переходящий, как кубок школы.
Рус Тадер был именно таким, каким я его себе и представлял: крупный, властный, расточающий подавляющие флюиды, кои почувствовал даже я. — Подавляющие флюиды — это хорошо. Но подавляющие миазмы — это было бы еще лучше. Надежнее.
