Несколько недель назад принесли мне ссылку на то, как критик Дмитрий Косырев усердно втюхивает ширнармассам, то есть положительно отзывается о очередном бунтаре и разоблачителе (см. свежее детское личико автора в свежих же прыщах, с детски-мстительным прищуром): «В советское время, когда миллионы людей жили от книги до книги, Булата Ханова кто-то обязательно подверг бы избиению за «очернение» школы». Да ну? Начнем с того, что всех, буквально всех, кого нам пытаются скормить под соусом бунтарства, в советское время не издали бы вовсе — что, откровенно говоря, хорошо. Меньше хлама на книжных прилавках.
Сперва, для затравки, Д. Косырев отвешивает автору сомнительный комплимент «за красоту имени»: «Булат Ханов — это был бы великолепный, полный смыслов литературный псевдоним, если бы автора действительно не звали бы Булатом Альфредовичем Хановым». Неужто это повод для восторга, что папа Альфред, натерпевшись среди собратьев-татар, назвал сына Булатом? «А то, говорит, Адольфом назову».
Далее еще густопсовее: «Автор умеет и любит писать: в океане великого русского языка он как рыба. Бывает простым, хлестким и резким, бывает великолепно сложным — не боится высокого полета интеллекта». Начнем-ка с собственного косыревского незнания русского языка. Когда о ком-либо говорят, что он в чем-то или где-то как рыба в воде, значит, данный тип хорошо ориентируется в ЧУЖДОЙ ЕМУ среде. Не говорят о москвиче, что тот в столице как рыба в воде — но о приезжем, если он хорошо адаптируется среди столичных палестин, вполне могут такое сказать. Получается, Ханов прилично ориентируется в русском языке, не более того. Вы бы, господа критики, сами грамоте подучились, прежде чем с позиции эксперта говорить о том, в чем сами ни уха ни рыла.
Заодно хвалитик восхищается сюжетом: «Отличный архитектор книги, держит вас в напряжении детективным, по сути, сюжетом, сводящимся вот к чему: с какой стати его герой, человек блестящих способностей, элита в подлинном смысле этого слова, подвергает себя жуткому испытанию — уезжает на год из Москвы преподавать литературу в казанской школе». Жутчайшее испытание. Просто кошмар русской действительности. А ведь я еще помню времена, когда после вуза тебя на три года посылали по распределению работать в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов. И ничего, ехали и не ощущали себя агентами под прикрытием, разведывающими тайны государственной важности. Между тем главный герой (далее один сплошной спойлер) не просто препод, которому в столице места не нашлось — он Бонд! Джеймс Бонд.
Сразу предупрежу любителей реализма: аффтар наивно верит, будто у нашего государства хватает денег на любую невообразимую туфту, даже не прикрытую фиговым листком маркетинга. Поэтому главный герой едет в Казань, как некоторые едут в горячие точки, на разведку. И ладно бы месторождений! Или для промышленного шпионажа — ну а что, поехал бы, нашпионил, как сукин сын, устроил перестрелку с роковой женщиной Фатимой Бланш, развеялся, словно Бонд в «Никогда не говори «никогда»»… Ан нет, его послали разведать — вы нипочем не поверите! — обстановку в казанской средней школе: «Очевидно, на «глубинном мониторинге» кто-то наживался по-крупному. Создание комиссии, разработка проекта, набор и курирование выпускников, составление тестов, и прочая, и прочая блаженная околесица в смете расходов. Не исключено, что у них двойные ведомости». Слушайте, это даже не смешно: какой бы попил бабла ни шел в указанном «проекте», ни один чиновник не согласился бы дать «добро» на работу агента под прикрытием — и кем? Рядовым учителем в школе.
О младая писательская поросль, бестолковая и беспощадная! Учитесь, пока мы, старперы, живы. Схемам этим несть числа, причем все держатся на массовых соцопросах и приписках в статье «последующая аналитика». Незатейливый опрос «шкрабов», пара сотен социологических интервью, взятых там и сям по медвежьим углам — и никакого специфического татарского шпионажа не понадобится; информация, взятая из грамотно составленной социальной выборки — наше всё. Да и стоит на порядок дешевле, больше себе в карман положить удастся. А то корми тут всяких в течение года, пока они ужасаются местным татарским обычаям…
Чрезвычайно веселит нагнетание страшного ужаса (снова вспоминается одноименный рассказ Тэффи), пускающего мурашки по позвоночнику московского шпиона: «Казань завлекала национальным своеобычием. К узнаваемой общероссийской ментальности, где в странных пропорциях перемешались отфильтрованные установки из «Домостроя», советские привычки и самые безвкусные образцы западной культуры, в Казани добавлялись этнические оттенки». Уж не обессудьте, критик Косырев, но если это хороший русский язык, а не средней руки канцелярит, то я уж и не знаю, что такое канцелярит. Ну а вы не знаете, что такое русский язык.
«Так как фундаментализм не приветствовался, женщин, конечно, не заставляли носить хиджаб и паранджу, а непритесненная административными мерами русская речь слышалась всюду. При этом модно было надевать тюбетейки, громко говорить на татарском и по-дружески подкалывать Ивана: помнишь, мол, как ваши словили под Калкой, а?» Кабы не тот факт, что татары являются вторым по численности народом в Российской Федерации после русских, в той же Москве татары занимают как минимум треть должностей в бюджетных организациях (пусть этот Ханбулат удалой для изучения матчасти сходит в поликлинику или в собес — там, конечно, не говорят по-татарски и тюбетеек не носят, но в имена на бейджиках приходится вчитываться) — вот прямо сейчас мы бы поверили: данная этническая группа до сих пор по любому поводу поминает битву на реке Калке 1223 года.
Одна я, очевидно, не верю, что татарская диаспора вообще помнит про эту самую битву. Поверьте, татарский народ имеет об исторических вехах средневековья такое же представление, как мстительно прищуренный вчерашний школьник Булат Ханов — о взрослой жизни: «…дикий контраст между центром и периферией. В центре по прихоти элиты проводились мировые форумы, Всемирная летняя универсиада и чемпионат мира по водным видам спорта, а на периферии текла самая будничная пятиэтажная жизнь с пьянством, скандалами и поножовщиной». Кто-нибудь объяснит мне, почему вышеупомянутое «ужасно страшное» происходит исключительно по периферии? В чем разница-то между богатыми и бедными, если говорить ИМЕННО о пьянках, скандалах и поножовщине — или тот Булат новостей не читает? В репортажах что ни день золотые детки переезжают гибэдэдэшников вдоль и поперек, попутно выкидывая моделей из окна. Это, надо понимать, и есть ПРИНЦИПИАЛЬНАЯ разница — давить-выкидывать или бить-резать? «Буду резать, буду бить, все равно тебе водить», — считали мы друг друга перед прятками-салками. А ведь дело на Плющихе было, перед Домом архитектора, в паре километров от Кремля, куда уж центровей.
Б. Ханов делает космической глупости сверхвыводы из одного только географического положения (кстати, это свойственно многим провинциалам): «Будущее детей определялось на генетическом уровне: в центре они рождались избалованными и испорченными, на периферии – озлобленными и обреченными. Кто-то из горожан имел два автомобиля, кто-то перемещался в переполненном трамвае, лязгающем, как ведро с гвоздями». Вот у моих родителей еще в 70-е было две машины. Но это были ИХ машины, а я с девяти лет ездила в школу и из школы на автобусе и иногда — на трамвае. До трамвая было полчаса ходу пешком по Университетскому проспекту, очень освежающе действует на ребенка зимой, в семь утра, по темени и холоду. Ехать на том трамвае до школы (престижной, но весьма паршивой, не лучше одиозной «пятьдесят седьмой») было почти час. В семнадцать лет я ушла из дома, а в девятнадцать уехала из Москвы, начала работать, училась в Новосибирске, чтобы не зависеть от родительских идей насчет моего места в окружающем мире. Где мое генетически обусловленное золотое детство, я вас спрашиваю? Где моя избалованность и испорченность по праву рождения центровым ребенком?
Сверхвыводы касаются всего, автор попросту не понимает, что описывает он одну и ту же жизнь, выросшую из единого корня: «Ночью город превращался в шум. В сердце асфальт сотрясался от гвалта корпоративов и ночных клубов, пока по краям, в рюмочных, с хрустом разбивались носы и проламывались черепа, а на пустырях лезли драться стенка на стенку». Эм-м-м, а в клубах и за стенами клубов (если охрана свое дело знала) чем занимались — не тем же мордобоем по пьяни? Имелись ли различия между «жизнью клубов» и «жизнью рюмочных», если не считать уровня цен? Да и бывал ли в клубах сей булатный баснописец столичного разврата? Хотя какие его, школяра, годы…
Ощущение от псевдозначительных ретардаций такое, словно писатель опять берет информацию из википедии и сериалов. Снова перед нашими глазами маячат Алексей Иванов и Гай Германика, а также Гузель Яхина с Анастасией Мироновой. Снова нас эпатируют описанием тяжелого, провинцией задавленного детства: «Гоповская гвардия из 8 «А» предпочитала другие локации для фотосессий: дворы, подъезды, гаражи. Если бы Роман взялся за сценарий фильма о малолетней хулиганской братии, комедийного или драматичного, он бы избрал те же самые фоны. В спортивных обносках, в натянутых поверх кепок капюшонах, с гордо выставленными вперед средними пальцами, дерзким прищуром – шпана с ее грязными ужимками будто пародировала саму себя». Учитель шерстит аккаунты учеников в Сети. Шпиён, что и говорить! Хакер. Где мои семнадцать лет, мои школьные учителя (по большей части не самые умные и не самые добрые), способные разобраться, кто здесь ху без всякого сетевого шпионажа?
От кошмаров этнически своеобычной Казани автор делает «вотэтоповорот» к школьному мобингу: «Нелепо, что эти самые комичные никчемушники отравляли существование десяткам детей, приучая их жить в страхе, тревоге и в ожидании подлости. Из таких никчемушников вырастали упыри, полагающие своим долгом ткнуть человека носом в его слабости и недостатки. По Москве Роман был знаком с типами, которые утверждали: «Лучше я научу тебя сегодня, чем жизнь научит завтра». Под «учительством» имелись в виду различные унижения; за громким девизом стояла потребность давить тех, кто не способен дать отпор. Для некоторых эта потребность превратилась в образ жизни». Обещала себе не поминать фанфикшен, зарок давала, но все равно не могу не кивать на сетературу: и откуда, спрошу я вас, в «боллитру» подтекает неистовое желание отомстить Марьиванне и хулигану Пупкину, изводившим сетератора в детские годы чудесные? Откуда шпионы и мерисьи черпают пламень гнева на гопников и двоечников, ткнувших их в слабости и недостатки ПЕРВЫМИ? Ведь так или иначе, но жизнь все равно бы сделала это. Пусть не школьный, а вузовский преподаватель, не хулиган с того же «раёна», а сокурсник-захребетник или стукач-коллега однажды повели бы себя нетактично и неблагородно, как все обычные люди.
