Поднапрячь вотэтовот в межушном пространстве да вспомнить, что в истоках, в исходниках, в родоначальниках любого аристократического рода стоит, как правило, военный, служивый человек, которому король даровал титул и лен за некие заслуги перед короной. И свое добро надо было защищать, поэтому военный как не ел нормально, так и не мылся. Порой годами. Спал в седле, бил морды не только нерадивым слугам и неплатежеспособным арендаторам, но и иноверцам-богатеям, и претендентам на его кусок земли, хлеба, бабу, коня и стены замка, который, с-сука, сжирал все в чужом краю награбленное. Но уже в этом непрезентабельном, неизячном, нехоленом состоянии зачуханный жлоб был — аристократией. Его к ней относили. Заслуженно. Точно так же, как придворных шаркунов, делавших всё то же самое, что и провинциальный князек в заношенных блондах и молью траченных мехах — но на ниве дипломатии, интриг, заговоров и раскрытия заговоров.
Через века эта собачья жизнь преобразовалась в дисциплину и жесточайшую муштру дворянских детей и детей их детей, а также во вбитую с детства веру, что аристократ в ответе не только за себя, но и за честь рода, и за своих людей. Говнюки были и среди аристократов, кто ж спорит. Да только описываемые Прилепином особы, верхом они или в ландо, с ягодами или с мороженым — это не аристократия и не родители аристократов. Это просто-напросто состоятельные люди. Обладатели круглого счета в банке. Люди, которые даже через столетия могут не стать аристократией. И к которым никакой писатель Прилепин свое писательское восприятие не применял. Вышел вперед него нацбол Прилепин и забрызгал все вокруг агрессивным аффектом, точно взорвавшаяся скороварка.
Я и сама никогда не была богата. Но вот так исходить слюной и завистью при виде чужого благополучия, путая аристократию с нуворишами и выставляя себя полным нацболом… Еще один пример того, что писатель должен оставить свою политическую ориентацию в шкафу с формой, орденами и медалями, в ящике с грамотами и статуэтками крылатых баб, которыми у нас любят награждать писателя, так и не ставшего оным. Писатель — в первую очередь наблюдатель действительности, а не шулер, передергивающий и сдающий карты с низу колоды, чтобы его рука побогаче была.
Когда я вижу, что писатель шулерствует, сперва я раздражаюсь от этого зрелища, а потом мне становится скучно. Я же знаю всё, что будет дальше — и в чем меня станут убеждать, и как аффтар станет это делать, и куда вся эта агитация-пропаганда ведет. А поскольку я отношусь к поколению, жившему вначале в эпоху тотальной промывки мозгов, потом при разоблачении отдельных моментов той промывки, потом не отдельных, потом в эпоху формирования новых методов промывки — неужто вы думаете, что очередной помывщик покажется мне интересным? И если даже он будет представитель какой-либо политической партии, которой я симпатизирую или хоть не отвергаю, я сочту его писателем, будь он хоть самым криворуким каталой в нашем игорном доме? Вы хотя бы верите, что в это можно поверить?
