Сталкеры Зоны непрозрачного смысла

Как всегда, спасибо за веселые цитаты и меткие замечания моим френдам yu-sinilga и lemon-sole.

Однажды мне продемонстрировали откровение г-жи Серенко, посвященное безвременной гибели «Журнального зала» (господа критики решили создать архив на базе этого сайта — но, разумеется, отфильтрованный так, как им выгодно): «…нам надо как-то пересобрать в рамках литературного сообщества, хотя я не знаю, что такое литературное сообщество и не знаю, как я к нему отношусь, хотя, наверное, отношусь». И я, признаться, оторопела. Поневоле возникает ряд вопросов (как, впрочем, и всегда). Пересобрать что? Ну хорошо, не будем придираться к стилю, оставим разговор о косноязычии наших критиков, искренне верящих, что они «достаточно экспертны», дабы оценивать писанину наших же авторов. Но что все-таки г-жа Серенко собирается пересобирать, знать не зная, что такое литературное сообщество, как к нему относиться, относится ли к нему сама Серенко?

После таких кунштюков уже не удивительны признания следующего рода (уже из уст других критикесс). В частности, как-то уже упомянутой мною Жучки-из-Лумумбария: «Два года назад я неожиданно обнаружила себя критиком. Так в одном из «Дозоров» Лукьяненко ничего не подозревающий человек вдруг просыпается магом». — Скромненько так. Вполне в духе фикоперш, пописывающих фики на тему «Я — НЖП (новый женский персонаж) и попаданка в «Поттериану».

Или что-нибудь трепетное, исповедальное: «Сама я в критику пришла потому, что боялась жизни. А остаюсь в ней потому, что в литературе и культуре в целом я увидела один из способов не столько познания жизни — всё же личный опыт писательским, да ещё и не всегда художественно правдивым, опытом не заместишь, — сколько её осознания. Критика для меня — один из образцов осознанного чувствования жизни. Как критик я читаю, иду в театр, включаю кино…» — А также ем и какаю. Как критик. Эта область служит мне замещением жызне, но я стараюсь осознанно вчувствоваться! Яйца Аполлона и задница Каллипиги, опять чертов интуитивизм, устаревший полтора века тому назад. Но так оно с точки зрения специалистов, а не с точки зрения существ, проведших жизнь за шкафом.

Есть в подобных историях на тему «Моя жизнь в критике» однотипность никчемности. Как критики ребятишки включают кино и идут в театр, боясь жизни… Зашкафная плесень, считающая себя интеллектуальной порослью. То-то от их «ростков и отростков» в ноосфере читатель спасается любыми средствами, словно от борщевика. Что может сказать умного и полезного товарищ, для которого критика есть инструмент поднятия самооценки над другими инфантилами, справляющими свои нужды «не как критик»?

Ну и, разумеется, повышению уровня не способствует пополнение рядов что критиков, что писателей с помощью доброго старого непотизма. Петухо-кукушкинизма.

Появились и звёзды критики, самая яркая из которых — Галина Юзефович, и звезда филологии — Олег Лекманов. Елена Шубина — наиболее крупная звезда среди издателей. — По звездам вашим и видно, в какой вы, господа, полной жопе, а отнюдь не в открытом море, как вам кажется. Про Шубину даже свои говорят, что ее редакция — пизда, из которой со страшной скоростью лезут на свет графоманы (с). Но если уж взялся славословить, что тебе реальность? Успеть бы облизать всех, кто в пене пузырится, пока пузыри-доминатрисы не лопнули.

Порой в соцсетях набредешь на такое чистосердечное признание, какое нипочем не получить насильно от умного человека. А писатели наши с критиками только так пробалтываются, выдавая секреты производства.

Леонид Юзефович: Спасибо, Володя. Рад был встрече.
Владимир Березин: А я-то уж как. Хотя меня-то никто не номинирует и не читает…
Леонид Юзефович: Володя, я готов прочесть любую из двух ваших новых книг — какую скажете. А насчет номинации как-то не догадался, что у вас есть эта проблема, ведь вы же всех в нашем мире знаете.
Владимир Березин: Вот ровно все так и говорят.

Может, я одна такая испорченная, если мне в этом диалоге видится не то что второй, а именно первый смысл: «Как, Вовочка? Неужто вас не номинируют? Вы же всех знаете! Пишете, правда, хреново — ну да какая разница, вы же свой, третесь здесь незнамо сколько лет — и до сих пор не номинированы?»

Чтобы оказаться участником литпроцесса, надо стать своим в тусовочке. Дочурка Юзефовича говорит о подобных «пейсательских штучках» в открытую — ачетакова, папеле Юзефович тоже считает: процесс движется силой знакомства, а не силой таланта. В результате мы имеем ту литературу, которая нас имеет. То логорейную роспись чьих-то соплей, то бесконечную опись чьего-то барахла, то пошлый бред с псевдоисторическим уклоном старых нимфоманок тунеядцев алкоголиков знакомцев из литтусовки… И всё номинированное по знакомству. «Ну как не порадеть родному человечку?»

Красиво, затейливо пишет о глупости и безыдейности современных литераторов г-н Кузьмин: «…авторы, стремящиеся преодолеть концептуализм, не сговариваясь обращаются к одному и тому же приему — назовем его «зоны непрозрачного смысла»». Таким образом, стороннему глазу предлагается поискать дохлую черную кошку в ящике Шредингера темной комнате, а заодно, глядишь, и отыщется смысл в зонах отсутствия оного. Красота в глазу смотрящего, смысл в мозгу читающего, ибо сказано было в старом анекдоте: «Дорогая, ты же у меня умница. Ну придумай что-нибудь сама!»

Конечно, фрейм и ребрендинг эффективные приемы — как они красиво именуют вещи, у которых имеются некрасивые, но верные названия. Например, «шизофазия». Однако фрейм не всемогущ. Не стоит надеяться, что на ребрендинг клюнет публика, полжизни проведшая под знаменем с написанными на нем красивыми словами о некрасивых делах. Есть, есть еще люди, не оставившие свои мозги на помывку и просушку маркетологам. И вот они-то, открою вам Великое Тайное Знание, и имеют привычку читать.

Впрочем, в тусовочной атмосфере живут иллюзиями. И некому донести до очередного начписа жестокую истину: быть бландинго из литтусовки мало, надо еще иметь мозги и литературный слух. Талантом подавляющее большинство младоаффтаров боженька обделил, но мозги-то можно было и развить. Неустанными упражнениями. Ведь пишут наши модные писатели, начинающие писатели, успешные писатели, короче, рекомендуемые ширнармассам писатели одно и то же неразличимое, натужное, косноязычное.

Иногда он останавливался: усаживался в коридоре среди бравурной массовки, доставал книгу и отчаянно пытался прочесть хотя бы страницу. В последние три месяца он прицельно теребил Хемингуэя. Услышал где-то, что у него есть описание моря, и теперь листал “Праздник, который всегда с тобой” в поисках рассказов о подлодках и волнах. Пролистывал несколько страниц и траурно шёл назад в павильон, откуда уже кричали: «Гер, ты готов? Продолжаем съёмку!» — «Иде-иде… У калидори!» Юные аффтары, помните: теребить Хемингуэя неприлично — волосы на руках вырастут.

Гера возвращался домой на рассвете, затворялся в синий конверт-одеяло с крохотным, посеревшим с годами снеговиком, читал и слушал, как соседи за стенкой бренчат ложками, перемешивая сахар в гранёных стаканах. — Да и соседи, не размешивающие сахар в чае, а перемешивающие его в стаканах (и непременно по ночам) — то еще приобретение. В каком дурдоме квартируете, герой?

Мэтры, впрочем, ничуть не лучше. Их неистовое стремление опошлить гения вызывает оторопь. Денис Драгунский «ятаквидит» Булгакова (дотянулся и плюнул): «Мастер и Маргарита лежат в дурдоме. Встречаются на прогулке. Что-то вспоминают словами. Что-то представляет дурдомовская самодеятельность (евангельские сцены, сцену на Патриарших, финальную беседу с Воландом). Вечер в Грибоедовском доме — просто ужин в дурдоме. Бал сатаны — разыгравшиеся сумасшедшие в первомайский вечер (кто-то пронес водку) — усмиряемые санитарами. Вот примерно «так я это вижу». — Понимаю, постмодернизм выжег мозги и многим из тех, у кого они имелись. Но у тех, у кого никаких мозгов отродясь не было, а были только связи — им-то что выжгло?

Смешно удивляться убожеству современной литературы и кормящейся при ней критики после таких мелочей. Да, по отдельности это мелочи. Которые, тем не менее, попадаются на глаза сотнями — и даже мне, человеку, который не следит за творческими откровениями над бараньими котлетками в банкетных залах «Наебукеров», не читает статеек и подборок в толстеньких журнальчиках, не наблюдает за радением родному человечку. И книг-то этих модненьких-новешеньких-премированных не читает, кроме как открыв нечаянно, навскидку. Совершенно так же, как открываю я навскидку опусы «кузницы кадров» — фикоперов-начписов-сетераторов. А там всё то же, что и «у больших». Так дети перенимают привычки взрослых — и в первую очередь дурные.

Например, привычку «издатых пейсателей» не думать над тем, что ты, собственно, несешь и какую картину являют твои слова.

Невилл завидовал им. Завидовал тому, что не мама сейчас идет рядом с ним и не помогает ему купить нужные к школе вещи. Завидовал тому, что не папа стоит рядом с ним у магазина «Всё для квиддича» и рассказывает ему о новых спортивных моделях метел. И уж точно он завидовал тому, что у него нет друга, которому он с такой же радостью будет рассказывать… — Есть ли смысл объяснять юному графоману, что он навтыкал лишних «не» и в результате его Невилл, похоже, в гробу видал своих родаков и друганов, завидуя сироте-одиночке. Поймет ли это тупко, что тексты надо перечитывать и править, а не только печатать со всех доступных девайсов и потом взывать «правьте мои ошибки в публичной бете, пишу с телефона!»? Да и с чего, спрашивается, сорнякам на литературной ниве вести себя лучше и приличнее, чем ведут себя такие же сорняки, но по знакомству назначенные в зерна, а не в плевелы?

Как там было в начале поста? Жизненный опыт, приходящий через критику, поскольку нормальным путем его надыбать не получается и вообще жизнь пугает? Кто-то придумывает себе «жизненные истории» (с картонными, тем не менее, персонажами, теребящими Хемингуэя). Йуный аффтар действует иначе. Придумай себе «ориздократию» и заточи образ ее под собственные страшненькие представления о прекрасном!

— Дорогая, вы меня не подождете в саду? Сегодня обещают очень красивый закат, а за чаем и парой мемуаров это был бы ещё более прекрасный вечер. — Мемуары можно читать только парами. Прочтешь одни, берешься за другие… Или закат в саду поместья Малфоев такой долгий, многодневный? Говорят, в Арктике сумерки перед полярной ночью длятся с 25 сентября по 9 октября. Насмерть зачитаться можно. Вот, оказывается, где расположено место жительства Малфоев…

Стоило им только распробовать редкое, но изумительное вино, как в гостиную вошёл Люциус и… Лорд Волдеморт в человеческом обличии. — Редкое, но изумительное вино явно дало по мозгам всем, кто тяпнул. Только Волдеморту не налили, вот он и остался в человеческом обличии. Бедолага.

поделиться:
  • Добавить ВКонтакте заметку об этой странице
  • Мой Мир
  • Facebook
  • Twitter
  • LiveJournal
  • Одноклассники
  • Blogger
  • RSS
  • Блог Li.ру