Неизвестный фикер
После объявления шорт-листа «Русского Букера» вспомнилась мне свадьба, на которой довелось гулять. В центре стола красовался поросенок с яблоком во рту, под лаковой корочкой, приготовленный на загляденье, но почему-то не разрезанный. И стоял он так далеко от края, что падать грудью в строй других закусок ради выпиленного свиного бока не хотелось никому. Однако постепенно гости растеплились, и дядя невесты (сильнее всех теплеют отчего-то дяди, тети и прочая двоюродная родня), ухнув, подтянул к себе порося, ловко разделил бок и филей на кривые толстые ломти и под тяжелым взглядом трудового общепитовского коллектива роздал желающим. Как я и предполагала, свинтус оказался испорчен — и испорчен давно. Видать, это было многоразовое блюдо, которое водружают посреди стола на всех свадьбах месяца, подальше от ножей и вилок заинтересованных гостей. При взгляде на тексты некоторых (а то и всех) номинантов литературных премий становится видно, что представляет собою очередной конкурсный фаворит, чей роман носят с одной премии на другую — перед вами, господа читатели, такой же поросенок, давным-давно протухший под окаменевшей глазурной корочкой, «многоразовое блюдо».
Одного подтухшего поросенка, кочующего из номинации в номинацию — «Тайный год» некоего господина Гиголашвили — я в своем журнале уже поминала, но он не один такой, украшение столов окололитературной тусовки. Возьмем еще один образчик, некогда номинированный на «Нацбест», а сейчас и на «Русский Букер» роман «Свидание с Квазимодо». Автор его является заместителем главного редактора журнала «Нева» («ничего, ничего… молчание»). Как пишут про Григо… Александра Мелихова-Мейлахса в журналах: «Мелихов вполне серьезно, со свойственной ему основательностью занимается такими проблемами, как наркомания, как жизнь умственно отсталых людей и способы их адаптации к реальности и т. п. И когда такой материал попадает из жизни в роман, обретает художественное воплощение, от этого литература выигрывает сторицей». Ну-ну. Посмотрим, сколько она там выигрывает, наша многострадальная литература.
Итак, откроем же роман за авторством заместителя главного редактора «Невы», в «Неве», что характерно, и опубликованный. В начале его идет бесхитростное описание персонажей, убивавших за воображаемую «любоффь», существ полоумных, полуумных и отвратительных, омывших свои руки в крови, но вызывающих (или обязанных вызывать) сочувствие из-за «огня чувств». От эпатажа читателей зрелищем уродств (довольно унылого эпатажа) повествование перетекает в поиск красоты (тоже не слишком зажигательный), в своего рода поиск шекспировских страстей в канаве. Замечу, я не иронизирую, красота, обнаруженная героем или автором в уродстве — вполне кошерная тема, «ее же и классики приемлют».
Написано чистенько и аккуратно. Отдельные ляпы вызывают недоумение, но… смотря с чем сравнивать. Если с гиголашвилией и коляди́ной, то, почитай, и нет в «Свидании» ляпов. Так, по мелочи.
…в конце концов она почти совсем перестала спать, исхудала, кожа под глазами ссохлась и пожелтела, как урюк, понемногу переходивший в чернослив… — Урюк, он же курага — высушенные половинки плодов абрикоса без косточки. Каким образом сушеный абрикос может перейти в сушеную же сливу?
Хотя немедленно всплывает в памяти фикерское: «Свистнуло копье, с хрустом отрубая голову находившемуся ближе всего оборотню». — Отрубающее чью-то голову копье ничуть, мне кажется, не хуже метаморфозов абрикососливы.
Слезинки, бегущие по ее желтым отечным щекам, становились все более горячими и просветленными. — Пишется от имени стороннего наблюдателя, допрашивающего дегенератку-татарку, бросившую своего новорожденного ребенка в лесу, из ревности зарезавшую сожителя. Как следователю узнать, насколько горячи чужие слезы и насколько они… просветленные?
Особенно если учесть, что просветление есть не что иное, как религиозное понятие, и означает оно целостное и полное осознание природы реальности. И нет, то был не катарсис преступницы, а воспоминание о том, как сожитель подарил духи и пошутил: «Мочалку побрызгай». Красиво? А то!
Снова фикерское: «Ещё немного и даже связанная речь пропадет, останется лишь звериное желание убивать». — Да, фикер не знает, что речь не «связанная», а «связная». Он безграмотное чмо. Но почему он то и дело пишет на те же темы — причем пишет так же, как и награждаемые за литературное мастерство лауреаты? Все эти звериные части героического «Я», зарождение в душе героя звериных частей и радикалов, нахождение в них своеобразной красоты — любимая тема фанфикшена. Как, впрочем, и поиск прекрасного в безобразном. В безобразно написанном — в первую очередь.
Критики обещают нам: «На стыке безобрáзного (предельно, безнадёжно безобрáзного, то есть безóбразного) и прекрасного, на той стадии прекрасного, которая тяготеет к совершенству, возникает синтез близких Мелихову литературных манер («поток сознания», «эстетика безобразного», «суровый (жестокий, жёсткий) стиль»)». Посмотрим, что же это за эстетичный поток сознания — в мейнстриме. В масслите, признаюсь, я уже смотрела, мне не понравилось.
Автор очень любит пейзажные отступления. Прямо-таки мнит себя в этом деле шишкой на ровном месте Шишкиным, не меньше.
Стены пещеры зеленели мелко, как салат, нарубленной листвой, среди которой крупные листья казались мягкими и ласковыми, как будто забрались сюда, оторвавшись от березки родимой, и одна такая веточка до того печально согнулась, что Юля позволила ей приласкать свое обнаженное предплечье — и та немедленно вонзила туда острейший шип, — она вся была покрыта шипами, злобными, как акульи плавники, — и Юля уже с облегчением выбиралась из пещеры на сравнительно широкую дорожку, то бесстрашно устремлявшуюся на новую кручу, то вьющуюся вдоль обнажившихся горных недр, открывающих глазу то косую каменную халву, то круглый бок окаменевшего гигантского тюленя, то кладку каменных яиц, то бесхитростную глину, местами все-таки чужую, красную. А под ногами корни, корни, полированные, как саксаул, который вместо дров иногда завозили на мелькомбинат. — И еще полстраницы суесловного бреда. А как еще охарактеризовать мелко зеленеющий салат и злобные акульи плавники (автор акул-то видел? плавники у них мясистые и гладкие, никакого сходства с шипами — из шипов суп не варят)?
Про полированный саксаул и хотелось бы промолчать… Мне, после доброго десятка экспедиций в Среднюю Азию, смешно представлять себе полированный саксаул. Нарубленный, больше всего он напоминает кости древнего животного, болевшего артритом — серые, перекрученные, тусклые, поверхность их будто пылью присыпана, на полировку совсем не похоже. Автор, похоже, лепит текст из ощущений, чуждых ему или незнакомых. Это весьма напоминает фикерскую «тягу к красотени». Судите сами, вот фрагмент из фикерского творения.
Решив немного осмотреться, Ник приблизился к дереву, аккуратно переступая через массивные корни, что вились по полу и стенам самыми причудливыми образами, в некоторых местах переплетаясь самыми настоящими морскими узлами. Деловито поправив очки на носу, рыжий невольно поёжился и сильнее укутался в свою растянутую старую клетчатую рубашку, от которой, кстати, пахло колбасой. Тут-то живот предательски и заурчал, напоминая своему хозяину, что ещё немного, и желудок точно прилипнет к позвоночнику. Как-то слишком обречённо выдохнув и погладив себя ладонью по возмущённой брюшине, парень стал искать глазами хоть что-то в кроне дерева, надеясь наткнуться на какой-нибудь съедобный плод. — Не «причудливым образом», а «причудливыми образами»! Иконами, на которых изображены обалдевшие от нарушения канона святые.
Надеюсь, мейнстрим не будет «радовать» столь откровенной безграмотностью. Но сходство описаний, неинтересных и ненужных, уже налицо.
Но вернемся к тому, как однажды героиня по имени Юля, нагулявшись по пейзажам, свежо зеленеющим рубленым салатом и злобными плавниками, обнаруживает в себе изрядную толику мизантропии.
И в конце концов она догнала мужика в лоснящихся сползающих штанах, наполовину открывающих задницу. Это он же и харкался. Вот почему природа не бывает безобразной — природа не показывает задницу. Юля остановилась, и харканье стало удаляться. Но почему же в животных нас ничего не оскорбляет? — Вопрос на миллион с доплатой. Заданный, мягко говоря, не Юлей, а ее автором, причем с панталыку. С большого панталыку.
Женщин что только не оскорбляет в животных. И лягушки, и змеи, и крысы, и пиявки, и пауки, и совершенно безобидные насекомые могут вызвать у дам и девиц форменную истерику. А как реагируют мамы, когда их чада тащут в дом бродячих собак и плешивых кошек с помойки, автор видел? Откуда вообще взялась эта идея про единорогов, какающих радугой? Не из фанфикшена ли, часом?
…даже перед взбесившимся потоком она не испытывала такого отшибающего всякое достоинство ужаса: природа не может ужаснуть главным — мерзостью. — Господин Мелихов, это вас она не ужасает, природа, среди которой вы росли на станции Россошь. Но вы же беретесь писать от имени девочки-подростка из тех, что отчаянно пищат, переходя грязную лужу и чувствуя, как грязь заливается им в туфельки. И о туристических походах эти девочки, как правило, вспоминают с омерзением.
Здесь к месту напомнить, как фикеры без затей персонифицируют в героях себя. Вот и получаются в их произведениях заместо мужчин — духовно богатые девы с членами, а в роли жестоких, но разумных правителей — мелкие истерички, переживающие кризис подросткового возраста. Так и в данном случае через юную Юлю на читателя смотрит ее папа, если не дедушка, чье представление о Юлиных комплексах зиждется в лучшем случае на легендах, придуманных Юлиной мамой, лишь бы дедушка не волновался. При этом писателю Мелихову 70 лет, это вам не «йуный аффтар фикбука». Так почему, спрашивается, профессионал психологического жанра за полвека (это как минимум) не заметил, чего действительно хотят и чего боятся женщины? А в результате его недомыслия что мы имеем? Вместо девочки из приличной семьи перед нами деревенский пацан, которого сложно ужаснуть грязцой, он большую часть года в резиновых сапогах по распутице рассекает и не краснея наблюдает, как хряк кроет свинью на скотном дворе.
Но предположим, автор описывает нестандартную девочку, которая в душе как бы и не девочка вовсе. Хотя время от времени ее приближают к правде жизни восхитительно-девичьей тупостью — как это явление понимает автор «Свидания с Квазимодо».
