Михаил Ломоносов. Лифляндская экономия.
Вспомнилось мне, как в далеком детстве я узрела прообраз прибалтийской экономической политики. Почему прообраз? Да потому что прибалтийская экономика начиналась как хуторская. В той же Германии немцы (не мои бывшие соотечественники, а немецкие историки) со смехом рассказывали, что когда их предки строили свои фортиции в неоднократно переходившем из рук в руки Кенигсберге, литовское население (центром культуры коего Кенигсберг якобы и являлся) только сало на подводах пруссакам подвозило. Для более квалифицированных работ местные не годились.
Я бы не поверила насмешливым немцам, но! Но. Родившиеся в этом славном месте литовские знаменитости (нам они, уж не обессудьте, не известны от слова «совсем») для строительства и вообще ни для одного из уважаемых немцами практических дел не годились: первопечатник Мартинас Мажвидас, поэты Кристионас Донелайтис и Людвикас Реза, ценные тем, что их «культурный продукт» был на литовском языке, мало интересном как близлежащей Европе, так и близлежащей России… Не архитекторы, не инженеры и тем паче не полководцы. Даже не философы, как родившийся здесь же Иммануил Кант. Нетактичные пруссаки не заметили ни амбиций литовского народа, ни бурного развития литовской культуры, ни деятельности основоположников «маленькой уютной прибалтийской литературы» (как ее умильно называет Галина Юзефович, и русскую литературу мечтая сделать такой же «уютной», то бишь провинциальной и неприметной).
Естественно, хуторское житье на населении отразилось так основательно, что окрестности Кенигсберга мало изменились с позапрошлого века. Те же хутора, только назывались они теперь поселками городского типа. Да и города тамошние по окраинам плавно переходили в деревни.
В далекие, а для современной молодежи и очень далекие 70-е я была мелким шебутным ребенком и жила у бабушки на окраине города Советска, бывшего Тильзита, под Калининградом, бывшим Кенигсбергом. Как раз там, где город плавно переходил в деревню. И на этой самой смычке города с деревней жил один неправильный еврей.
Неправильным он был потому, что держал свиней. Поразительных тварей, способных перегородить своим туловом небольшой мост через Неман. Если ОНО вставало боком, на тот берег можно было попасть либо вплавь, либо по перилам. Ни с морды, ни с хвоста к хрюкающему чудовищу мы подходить не решались. Экие монстры в честном еврейском хозяйстве водились… Уж и не знаю, результатом какой такой селекции были те Сехримниры (это, если кто забыл, кабан, которого каждый день варит в Вальгалле повар Андхримнир и подает его мясо эйнхериям). Подозреваю, что их прародительница нехило погуляла если не с Калидонским вепрем, то с Минотавром.
Еврей этих свинотавров хоть и держал, но сам не ел и даже не резал. Он предоставлял сей славный подвиг соседу-хохлу, у которого на огороде не росло ничего, кроме горилки. Весь его участок был в бутылках от той горилки — пустых и полупустых. Полные хохол по-дружески отдавал всем, кто снабжал его закусью и сырьем для производства божественного напитка. А еврей, соответственно, обменивал своих свиновепрей — живьем или в виде сала-колбас на разные полезные в хозяйстве вещи и продукты.
Но была в этой сально-колбасно-самогонной идиллии одна серьезная прореха. Прореха в виде литовца, у которого имелся полный сад косорыловки. Яблони в том саду были старые, могутные, выродившиеся. И давали они удивительные плоды, отвратные на вид и на вкус, не пригодные ни для чего, кроме издевательства над нервами садовода. Люди с тем садоводом связываться опасались — уж очень он был вредный мужик. Ругался не слишком матерно, но нудно и подолгу. Зуда было его прозвище. Сами понимаете, не за легкий нрав дадено.
А вот кто Зуду с удовольствием изводил, так это еврейские свинотавры. Остановить мясных тварей не могла бы и шведская конница. Они сами могли встать свиньей и смести со своего пути любую рать — смести и насрать на рать. К Зуде свиньи ходили за десертом. Отчего-то тамошняя косорыловка была им милее всей причитающейся хозяйской юшки и добровольных соседских пожертвований. Они приходили под забор Зуды — и садовод пулей летел им навстречу. Хватался за дрын забора и держал колья, аки викинг в «Тринадцатом воине». Но всегда проигрывал.
Свиньи — во главе клина Великая мать весом центнера в три, за нею выводок Истинных воинов числом в пять-шесть рыл, а следом всякая мелочь, едва дотянувшая до своего первого центнера — налегали на забор и укладывали его на травку. После победы над забором свиное войско строем маршировало вглубь сада и подъедало всю свалившуюся с деревьев косорыловку. Если паданцев оказывалось маловато, Великая Мать чесалась о дерево — и оно роняло плоды и листья, как Зуда ронял слова. Наевшись, свиная рать посылала к зудиной матери все упреки со стороны садовода и строем же возвращалась в родной загон.
На месте Зуды я бы вымостила к косорыловке светлый путь для тех свиней. Калитку бы для них в заборе прорубила. Потому что еврей каждый раз честно извинялся за поведение своей скотины, его друг хохол обретался тут же с бутылями, клялся «зарезать скотину больно, чтоб неповадно было», а хозяин, собака такая, жрал их подношения с трагическим видом, точно у него не паданцы кислющие подъели, а молодильные яблоки с Древа жизни увели. И еще мог придти с руганью под окна и затянуть с мелодичным литовским аканьем: «Твоя скат-т-т-тина-а-а мой са-а-ат-т-т объедат-т-т-т!» И всегда ему что-то перепадало. Как плата за лишения, причиненные, ткскзть, во время свиной оккупации.
Мне кажется, схема прибалтийской экономики с тех пор не изменилась. Однако изменились нравы.
В далекие 70-е все были искренни, никто никого не провоцировал и не нарушал договоренностей: еврей не гнал свиней хворостиной в сад к литовцу, не подпиливал перекладины забора; хохол не отнекивался от подношений, которые, впрочем, потом и распивались тремя заклятыми друзьями совместно; литовец не бегал к еврею нудить, если Великая мать со своим родом не шла на яблоневый сад войной за косорыловку… Словом, никто не изображал ущерб, когда никого ущерба на деле не было — и не пытался довести противника (в данном случае свиней) до преступного деяния, чтобы апеллировать к общественному мнению: смотрите, люди добрые, как меня угнетают! Это было честное, многолетнее противостояние культур, свиней и забора. И выиграть в нем нечестным путем — о нет, что вы! Подобное поведение покрыло бы бесчестием любого из участников.
Эх, брали бы современные державы пример с простых хуторян середины прошлого столетия. С их смешной, неприметной, невидимой репортерскому глазу честности. Глядишь, и людьми бы за свою геополитику пореже расплачивались.
