Перефразируя старый, как мир, еврейский анекдот, «вечно ты, Абрам, во что-нибудь вступаешь, то в диалог, то в говно, то в партию!» Я, в отличие от Абрама, и так практически ни с кем не разговариваю, кроме десятка-полутора испытанных собеседников. Ну что поделать, если на самый распространённый контингент визитеров к писателям и критикам (то бишь на много читающих и обильно поте… фанатеющих невежд) у меня идиосинкразия?
Да и разочаровываться в людях не хочется. Ещё больше.
Давненько я не объясняла визитерам, почему их претензии столь часто заканчиваются баном — причем по непонятным для них поводам, ибо они верят, как верила героиня «Двенадцатой ночи»: «Мы мирно разошлись и никакого ущерба!» А-ага. Для визитера знамо дело никакого ущерба не было в том, что он всего лишь попросил (а там уж и потребовал) просветить его в ма-а-аленьком вопросике. В вопросике, например, чем отличается критика от вкусовщины. Эдак вот ненароком, в блоге, посредством приятной беседы обрисовать разницу — исчерпывающе, наглядно и конкретно. Мда-с.
На примере данного диалога в стопицотый раз попробую объяснить, зачем вороне бог послал кусочек мозга. Чтобы в ответ на указание направления все-таки пойти в оном направлении, а не тормозить и не демонстрировать целый набор когнитивных искажений!
Я заметил, у вас вообще довольно часто противопоставляется вкусовщина и критика, не могли бы вы просветить меня в этом вопросе? — Отчего ж не просветить, ежели просвещается? Особенно если человек так хочет просветиться! И даже рассказывает, сколь давно он этого хочет. Исторически, так сказать.
Если исторически, то со школьных времен критика казалась чем-то сильно притянутым за уши, и часто основания под ее выводы в собственно книге не просматривались совсем, что доверие довольно сильно подорвало. — Итак, дорогие участники консилиума, перед нами типичный случай детской литературоведческой травмы, нанесенной Марьиваннами. Больной своей травмой, конечно же, гордится. Почему гордится и чем там гордиться? Коллеги, вы у меня спрашиваете?
Потом пришла золотая подростковая молодость, в которой сверкающий Никитин… (Кто-кто сверкающий? Юань? Ладно, сочтем этот эпитет сарказмом… для начала. И начнем отсчёт сарказмов, отнюдь не выглядящих таковыми.) …объяснял, что в творчестве главное — это чтоб цепляло, а объяснять цепляние не надо, и даже если не можешь объяснить, но понравилось — значит зацепило и хорошо. — Я, признаюсь, ни в какой «подростковой молодости» (почему не сказать просто «юности»?) не была настолько глупа, чтобы доверять Никитину и дешевеньким идейкам типа «надо, чтобы цепляло». Но может, товарищ с физмата? Они там все особого формата.
И сейчас, в общем, вкус у меня есть, и нравятся обычно хорошие вещи, но часто я не могу объяснить, почему они хороши. — Если учесть восхищение данного товарища сверканием юаня Никитина, наличие вкуса ставим под сомнение. Зато технарский мутизм, наоборот, вписываем в анамнез: неспособность выразить свое «ачёмнепонра» хоть самым незатейливым способом — знакомый симптом.
В психологии это называется эффектом сверхуверенности — тенденцией переоценивать свои собственные способности. Я, кстати, не встречала технаря, у которого бы не было подобного эффекта по отношению к гуманитарным наукам. И очень редко встречала таких, кто не считал бы единственным достойным критическим методом интуитивизм, отправленный специалистами в утиль в позапрошлом веке. Технарь обожает достать этот хлам с чердака и загадочно в него задрапироваться.
Ну да, читать приятно и интересно, где-то восхищаешься, но как объяснить это различие человеку постороннему? Как можно строго, с фактами и логикой объяснить, почему «Похождения Буратины» того же Харитонова — первоклассная книга, а последняя книжка Пелевина — забавный самоповтор? — Потому что Харитонов ещё не написал никакой «первоклассной книги».
Всё, что есть — лишь черновик в Сети, в каковом черновике смутно брезжит надежда на завершение вещи и достойную переработку материала. Но эта работа может ни во что более значимое не оформиться — судьбы черновиков причудливы и жестоки.
Не могли бы вы дать пример критической статьи на более-менее известную вещь? У вас я в основном видел разборы чего-то такого, чего читать даже для смеха неинтересно, а из серьезного вспомнить могу только «баламута». — Он может «только вспомнить «баламута», потому что ткнулся в него поиском. И немедленно взалкал или возжаждал, чтобы его с наскоку просветили в одной из самых сложных критических тем.
Уверена, товарищ не читал ни блога моего, ни статей, посвященных хоть тому же «дао писателя и критика» или «пыткам логикой и орфографией» (теги, где полно разъяснений на тему вкуса, вкусовщины, объективной оценки текста, профессиональных и дилетантских методов и приемов, и т.д., и т.п.) — или читал, но не понЕл. Безотказный маркер клипового сознания: сунуться абы куда поиском, пошурудить, словно амёба ложноножками — и пойти к хозяину этой информационной нивы за разъяснениями и путеводителями. Не глядеть же в теги под статьей, не искать же самому, в каком разделе есть похожие?
Не могу сказать: «я не гордая». Но и не такая злобная, какой становлюсь после того, как меня заставят написать пяток простыней. Вначале, когда я ещё мила и любезна, натурально, даю справку. Цитата из себя: «Серьезные вещи я разбираю в теге «музей литературных фигур» (ссылка на тег, а то вдруг товарищ сам не сообразит, где теги лежат). Там их примерно два десятка.
Но кое-что объяснить могу сразу: критика — это научная дисциплина, а не развлечение, не досужий вымысел и не проститутка идеологов. Ею постоянно пользуются для подобных целей — ну так и искусствоведение пытаются вернуть к интуитивному методу, от которого специалисты отказались полтора века назад. Попросту сильным мира сего выгодно снизить уровень гуманитарных наук до состояния, которое Стивен Фрай охарактеризовал в своем «Лжеце» как «начитавшись чужих книжек, прогадиться длинной кандидатской диссертацией ни о чем». Гуманитаристика заставляет думать о вещах, которые большинство людей воспринимают не как повод для размышления, а как безмысленное удовольствие. «Нравится, приятно — и все». Это уровень дилетанта, но сегодня его пытаются представить как единственно существующий.
Однако в какое бы говно критику ни погружали, она представляет собой разбор композиции, фабулы, образного ряда и литературного стиля. Все это вещи объективно существующие. Их качество от пресловутого «я обкончался/даже не возбудился» автора отзыва не зависит. И от требований Марьиванны впиндюрить в чужой текст свои или сверху спущенные идеи, совпадающие с линией партии, текст так же не зависит. В критическом анализе используются методы научного исследования и объективной оценки. Которым учат в соответствующем курсе научных дисциплин. Но даже популярная, а не научная рецензия, написанная не из соображений рекламы или самовыражения, а по делу, отличается от критикоподобного мусора, которым завалена Сеть.
Поэтому ни о какой критике на популярненьких сайтиках речи быть не может. Там отзывы, отклики, пиар и антипиар, грошовые мануалы «Как продать себя в рабство за смешные деньги» в исполнении бездарей вроде Никитина, но никакая не критика. Оттого она и не объясняет читателю, чем самоповтор автора, оказавшегося в кризисе или попросту исписавшегося, отличается от действительно оригинальной вещи.
Мне «Золотой ключик» Харитонова не нравится абсолютно. Но как критик я признаю в нем многие достоинства. И это ещё одна сторона деятельности критика — задвинуть подальше свои пристрастия и предпочтения».
На сем первая простыня заканчивается — бесполезная, как и все, что адресовано людям, попавшим под действие эффекта фрейминга. Для них выбор варианта решения зависит от формы представления исходной информации. Изменить формулировку, но не содержание сабжа — и процент положительных (отрицательных) реакций возрастает с 20 % до 80 %.
В данном случае от меня требуется продемонстрировать принадлежность к той же группе, что и Вервольф-с-двусмысленным-номером. Когнитивное искажение в пользу своей группы заставляет граждан интересующихся отдавать предпочтение тем, кого они считают членом своей собственной группы. Черт их знает, кто это на сей раз. Фанаты-златоключники? Самиздатовцы-извращенцы?
yu_sinilga включилась в диалог, тщетно пытаясь помочь моей тяжкой доле: «Пока Инесса на одре болезни, отвечу за нее с ее позволения.
«ЗК» — покамест не «первоклассная книга», а только сырой любительский черновик, из которого надо выстругать, трудясь как Папа Карло, хорошую книжку. Это возможно при профессиональном подходе, но Харитонову нравится сам безконечный процесс (признак графомании).
Пелевинские последние книжки убиты конвейером, это машинный продукт, «без божества, без вдохновенья». У человека есть ряд тем, есть ряд приёмов, есть набор каламбуров — и издательский контракт: выдай новую книжку к сентябрю. Вот результат профессионального подхода без души.
«Оба хуже». И что? И всё. Эффект фрейминга вступил в свои права.
Визитер начинает ломаться, как пряник: «Кажется, она уже ответила на этот пост, и довольно давно». (Не поняла. Это намек в духе Мартовского Зайца и Оболваненного Шляпника: «Ну вот, дожили, уже и Соня начала в разговор встревать»?) «А не могли бы вы предметно объяснить, почему ЗК — сырой любительский черновик? С примерами? Я действительно вижу несколько непривычный объем (и сроки, сроки!), но мне это кажется не недостатком, а просто некоторой неформатностью — я люблю, когда есть, что почитать, а толстых книг в наше время пишут не так много». — «Я так и думал, господа, расходимся».
Здесь диалог можно было бы и закончить. Собственно, разговаривать больше не о чем. Следом идет переписка Остапа Бендера с Полыхаевым: простыни про не доведенный до ума, недоделанный, неотредактированный текст — а в ответ заявы странного рода: «податЭль сЭго» любит почитать толстенькое. Мы ему на два профессиональных голоса — о качестве текста, он нам в ответ об объеме. Что за каша в голове у пришлого господинчика?
Как всегда, я разочаровываюсь в собеседнике окончательно. Неумен. Необразован. Не имеет вкуса. Самонадеян. Убежден, что пока несёт чушь, перемежая реверансами, его не пошлют. И будут писать простыню за простыней, выполняя все его несуразные требования «просветить по-быстрому».
