«Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах — папироса»

Когда-то, лет тридцать пять назад, мы с родителями жили на Университетском проспекте. Это была хорошая квартира в сталинском доме — и в самом неудобном месте, в каком я когда-либо жила. Из окна был прекрасный вид на Главное здание МГУ, Университетский городок, Детский театр и Новый цирк. Через дорогу от нас красовался Дворец пионеров, а чуть дальше — Метромост и смотровая площадка. До сих пор этот уголок Москвы — мои любимые места для прогулок.

Однако магазинов, где можно было купить продукты (то есть хлеб, молоко, плавленые сырки да бумажную колбасу по два двадцать — в условиях вечного дефицита и это казалось неплохим ассортиментом), на всю округу имелось всего два — они находились через ту же дорогу. До метро было чуть ли не полчаса ходьбы, как говорится, сто лет скачи — не доскачешь. Ближайший наземный транспорт, проклятый автобус № 57, ходил раз в час, а то и в два, но, в отличие от поездов и электричек, в нефиксированное время. Поэтому куда бы я ни ехала (а ездила я на нем в школу), в любую погоду приходилось часами стоять на остановке и втискиваться в вонючий салон в немыслимой толпе. С тех пор я ненавижу толпу, транспорт, автобус № 57 и те места, куда он идет.

Слушая рассказы о том, как в некоторых странах «Заграницы» (именно так — с большой буквы и в одно слово, будто это имя собственное) люди дома не завтракают, а ходят в кафе, я испытывала форменный когнитивный диссонанс: зачем? это же далеко! От нас ближайшее кафе было в паре километров, где-то на Ленинском проспекте. Сейчас весь Ленинский в едальнях, тогда же, тридцать пять лет назад, их еще требовалось найти, а найдя — попасть внутрь, не топчась у порога в очереди. Да и работали ли советские кафе с утра пораньше? Кажется, открывались они к тому времени, которое в пресловутой Загранице называется «ланч». И ближе к полудню там можно было, как нынче говорят любители пиджин-рашен, «отланчевать». Если, конечно, вы были готовы истратить два-три рубля на завтрак в будний день. При зарплате в 120-150 рублей подобные траты, мягко говоря, были нежелательны. Впрочем, мне и сегодня неохота тратить 7-9 сотен на сомнительной полезности трапезу в каком-нибудь «Старбаксе» или «Хлебе насущном»: капуччино, круассаны, чизкейк или киш лорен я и дома спроворю, причем свежие и на любой вкус.

Что и говорить, паршивая на Университетском была инфраструктура (хотя почему была? она и сейчас всё та же). Все старые, обустроенные в 50-60-х районы Москвы таковы: красивы на вид и полное дерьмо в плане проживания. В таком районе надо непременно иметь машину, много времени, чтобы мотаться на ней по магазинам, много денег на бензин и много терпения для того, чтобы кормить семью не только бутербродами. Все проживающие в нашем районе то и дело бегали через упомянутую магистраль (хотя какая там магистраль — две дорожки по три полосы, разделенные аллеей с чахлыми клумбами, отравленными диоксином): мамаши с колясками, покупатели, надеющиеся на удачный шопинг в пустом, словно заброшенный склад, универмаге «Москва», бабки с авоськами, народ с автобусной остановки, пионеры из Дворца, пионеры во Дворец…

Причем там, где пролегала народная тропа, переход, согласно доброй столичной традиции, отсутствовал. Переход размещался дальше — примерно на полкилометра дальше, у самого Университетского проспекта, где народу было не в пример меньше. Вся социально-потребительская жизнь кипела вокруг магазинов и непарадного второго входа во Дворец пионеров. Почему-то парадные входы вечно расположены в таких местах, что от метро, остановок, жилых кварталов до них брести и брести. И предприимчивый народ московский непременно проковыривает себе в заборе несанкционированную калиточку.

А теперь немного истории. Московский Городской Дворец детского (юношеского) творчества, известный всем под названием Дворца пионеров, был построен на Ленинских (впоследствии — Воробьевых) горах после VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года. Дворец пионеров был частью более масштабного и откровенно кошмарного замысла: на главной оси Ленинских гор, позади здания Московского государственного университета, планировалось построить Дворец Советов, а на расходящихся от него лучах — Дворец пионеров и Дворец молодежи. От строительства Дворца Советов, к счастью, власти предержащие отказались, Дворец же пионеров был торжественно открыт в Международный день защиты детей 1 июня 1962 года в присутствии Никиты Хрущева.

Помнится мне из детства его фасад с рельефами и мозаиками (с годами я узнала, что они, оказывается, называются «Вода», «Земля» и «Небо» и символизируют покорение стихий человеком, а вовсе не «Болельщики пугают вувузелами скаутов, рассказывающих у костра страшилки про отрубленную голову Ленина»).

На территории Дворца собирались возвести стадион и тематические павильоны, но вскорости финансирование по линии ВЛКСМ прекратилось, и планов громадье погибло невоплощенным. Оказывается, в 2012 году была попытка вернуть к жизни оригинальный замысел, но ее не поддержали ибо нефиг тратить народные деньги на всякую фигню, поскольку с 2002 года Дворец пионеров в существующем виде признан объектом культурного наследия и находится под государственной охраной. Короче, никаких тебе стадионов-павильонов, пионерия.

Во времена моего детства и юности Дворец более всего напоминал плохонькую виллу на побережье, в которой живет средней руки богатей со своей средней руки пятой женой-моделью. Однако все кружки-студии, пригодные для удержания юного поколения от пьянства и разврата неподходящих увлечений, располагались именно здесь, поэтому мамы с детьми, а также увлеченные пионеры со всей Москвы бегали сюда с утра до вечера. И естественно (хотя естественность подобного подхода кажется мне сомнительной), нарисовать в оном месте зебру и поставить светофор, дабы не терять по три пионера в неделю в ДТП, властям и в голову не пришло. В асфальте тускло поблескивали какие-то металлические кругляшки — аналог нынешнего «лежачего полицейского». С той лишь разницей, что «лежачий полицейский» заставляет тормозить даже самых тормознутых водителей — а эти кругляшки не видел даже водитель с орлиным взором. Надо было жить в этом районе, чтобы представлять, когда и где из-за остановившихся на остановке автобусов (остановка была аккурат перед недо-переходом), точно Боброк из засады, выскочит мамаша с дитём, старушка с хлебом-солью в авоське, пионеры с моделью из фанеры… Или я.

Одним далеко не прекрасным днем так я из-за автобуса и выскочила — и прямо на капот каких-то «Жигулей». На мое счастье, водитель был аккуратный и законопослушный: скорость машины была ниже 50 км/ч. Если бы он выжимал из своего железного коня хотя бы 80 км/ч, удар был бы вдвое сильней. А это значило бы… Что угодно бы это значило для меня, от перелома позвоночника до ЧМТ. Но от скромной скорости и небольшой силы удара я лишь красиво воспарила над землей, словно Лепешинская в балете «Дон Кихот», на высоту метра два с половиной и прицельно приземлилась в сугроб. В те времена улицы не чистили, снег попросту сгребали или сбрасывали на обочину, на газон или прямо на тротуар — и всю зиму вдоль каждой улицы тянулись многокилометровые сугробы. Один из них стал для меня подушкой безопасности. Вместо твердого асфальта или губительного для костей поребрика я красиво приземлилась в мягкий, никем не утоптанный снег — словно в перину.

Водитель «Жигулей» открыл дверь, но не вышел. По-моему, он был в таком шоке, что лучше бы ему вызвали скорую. Однако через несколько минут мужик нашел в себе силы добрести до моего бренного тела (вполне уже очухавшегося и бодрого) и строго потребовать, чтобы я поехала в больницу. С ним. Он меня отвезет, потому что я могут быть серьезно ранена. Пришлось уговаривать спасителя в больницу меня для опытов не сдавать. И домой везти не надо, я быстрее дойду. И ходить я могу, ноги мне не оторвало, вам показалось. И руки в порядке, и голова, а если последняя не в порядке, то вы тут вообще ни при чем, спасибо, не надо, не надо, спасибо… Надеюсь, этот хороший, но очень испуганный человек нормально прибыл туда, куда ехал. Хотя я уверена, что он опоздал — наверняка в тот день, а может, потом еще неделю он ездил ну очень медленно. Потому что мог в описываемый день стать убийцей, а я — трупом. И отнюдь не по своей вине — переходы иной раз такие переходы…

Дома, впрочем, обнаружилось много интересного: синяк на всю щиколотку, растянутые сухожилия и — о ужас! — лопнувший сапог. Признаюсь, если бы мне довелось предъявить иск властям (предержащим… сказала бы я что), они бы у меня эту убитую пару сапог с кашей съели. Без соли и кетчупа. Однако, надо признать, застойное халатное отношение к одним вещам — например, к переходам в оживленном месте — меня едва не убило; и оно же в других вещах — в уборке снега — меня спасло. Вот такая забавная история, приключившаяся со мной у Дворца пионеров.