Взаимное опыление и взятки борзыми щенками

Пожалуй, это не о современниках Редьярда Киплинга стихотворение. Это стихотворение о нас, причем не о читателях — я не склонна представлять себе читателей в виде однородной массы, как делает издатель со своими подпевалами. Киплинг создал образ писателя будущего, несущего пургу абсолютно и решительно ни о чем.

Последнее время поймала себя на том, что не могу я как критик, всерьез и профессионально разбирать ни мейнстрим, ни масслит, потому что оба этих направления аккуратно обогнули читателя и направили свои струи́ к целям, далеким от литературы и даже от чтива. Какие-то свои игры ведут господа аффтары, окапываясь в песочницах литературных тусовок. Масслитовцы ищут благосклонности издателей, приноравливаясь к «концепции и политике» то одного барина, то другого; мейнстримовцы пишут «актуальное к дате», а затем всем скопом кланяются в ножки так называемым номинаторам, предлагая взятки борзыми щенками.

«Борис, отсылаю Вам роман NN, он — также, как и Вы, номинатор премии Нацбест. Можете ли Вы выдвинуть его роман на эту премию? А он в свою очередь может выдвинуть Вашего кандидата! С уважением N», — такое письмо получил критик и, надо полагать, не он один. Оргкомитет выносит благодарность Борису Кутенкову за обнародование этого позорного письма, хотя было бы еще лучше, если бы он прямо назвал имена и фамилии, скрывающиеся за нейтральными N и NN», — пышет негодованием секретарь»Национального бестселлера» Левенталь, рапортует, что у них, нацбесов, дескать, все прозрачно, не то что в других оргкомитетах. После чего на голубом глазу повествует про «взаимное опыление номинаторов»: «Вот, скажем, молодой петербургский писатель Дмитрий Филиппов выдвигает книгу, вышедшую в именной серии московского критика Валерии Пустовой, Пустовая выдвигает книгу, вышедшую в издательстве «Рипол», а книгу самого Филиппова выдвигает его друг и издатель Татьяна Алферова. Казалось бы, куда естественнее было бы Филиппову выдвинуть собственную книгу, а Пустовой выдвинуть книгу, вышедшую в ее импринте. Зачем эта странная рокировка? Случайно получилось?»

Конечно, случайно. И каждый раз именно так оно случайно и выходит, что пресловутые «профессиональные читатели»-номинаторы, не менее профессиональные критики и еще более профессиональные издательские и околоиздательские подпевалы сбиваются в команды, где свояк свояка хвалит, а литература… Да кому она на хрен сдалась, та литература? Какая разница между «юродивым плачем», порожденным духовно богатой иллюстраторшей (и номинированным через ее друзей, если не сказать грубее) — и юродивым же бурлеском, выданным душевнобольной, безграмотной журналисткой (номинированным троллинга ради: «Этот роман та-а-акой скандальный!»)? Какая разница, наградят ли очередной «Цветочный крест», юношеские или старческие сопли, политоту или порноту, козырного мастерового за тупизну и младость или старца-резонера за выслугу лет — роман-то не для того писан, чтобы его читали. Он писан, чтобы выиграть приз. Читатель, кстати, это чувствует, отсюда и безрадостная судьба «призеров»: сколь ни трудись критика с промоутерами, а модные романы только и читают людишки подневольные, обязанные. Да и то, похоже, по диагонали.

Все оттого, что призовые скакуны нашего мейнстрима, сующие свои опусы повсюду, куда удалось протиснуться, на читателя давным-давно положили. С письменным прибором. Они вам не рабочие лошадки, чтобы тягать грузы читательского внимания, интереса или, не дай боже, просвещения, они фавориты гонки! Разговаривать с аудиторией? О чем? Может, мы еще и примечания писать должны, чтобы ширнармасса понимала наши тонкие аллюзии и еще более тонкие реминисценции? А грамоту вам не выучить, чтобы поменьше ошибок ляпать?

Так же, читая приглашения на срач пиршество: «А пока наше пиршество только начинается, и я всех приглашаю к нему присоединиться — в ближайшие месяцы на сайте Нацбеста, да и вообще в русской литературе, будет шумно и весело», поневоле задаешься вопросом: не много ли на себя берут «дети Левенталя» — какое отношение пиршество стерв и стервятников имеет к русской литературе? Оно и к российской-то креативщине отношения не имеет, потому как представляет собой чистую рокировку неведомых широкой публике Пустовых-Алферовых-Филипповых, суетливую тасовку картишек в руках у шулера — и какая, спрашивается, литература может проживать в карточном домике? Дунет спонсор — и улетят оные «знаменитости» в черную дыру забвения, отнюдь не космическую.

Ну а пока всё чин-чинарем: подсадные девки «хлопают лоха», называя разводку красивым словом «консумация», мелкая рыбешка надеется урвать для своего пропитания крохи, не попавшие пасть акулам, за акулами наблюдают ихтиологи, в любой момент готовые сменить профиль с рыбоводства на рыболовство, а за ихтиологами бдит «Гринпис», которому, в свою очередь, дают указания сверхмонополии. А читатель-то, спрашивается, где? Вот это всё как бы для него затевалось. Или нет?

Если судить по декларациям, то для него, всё для него, родимого. Но кто ж по декларациям судит? Разве что невинные души, далекие от процесса и неспособные совместить реальность с лозунгами. Или сознательные обманщики, будирующие общественное мнение трескучими лозунгами. Однако критикам вменяется в обязанность проверка на вшивость пресловутых деклараций и манифестов. Я вот вполне могу заметить, как меняется «малая культурная парадигма», переходя с одной конъюнктуры на другую, как сменяют друг друга подъем и кризис перепроизводства.

Кто помнит, в чем выражается кризис перепроизводства? Рынок с «бычьего» сменяется на «медвежий» (то бишь рынок, играющий на повышение, сменяется рынком, играющим на понижение); наступает резкий взлет цен и падение спроса; все завершается долгим, разрушительным спадом. Но главное, депрессия — это время отсутствия идей, а также представления, что делать и кто виноват. Здесь-то мы с вами и находимся уже лет десять кряду. Причем идей нет не только у тиражников-продажников — плевать на тех продажников. Идей нет у производителей, у тех, кто обеспечивает само существование рынка.

Некогда конъюнктурой в искусстве называли заигрывание с публикой, попытки ей угодить, привлечь к себе ее внимание, причем лучше благосклонное, нежели возмущенное. А сейчас? Сейчас хоть кто-то из пишущих для дяди издателя или для мадам Жюри думает, как публика воспримет его писанину? Или хотя бы спрашивает себя: как бы мне так выразить себя в тексте, чтобы быть понятым?

Кто-то из френдов, помню, прислал мне шутку от жежешного юмориста: «Известный брутальный интернет-критик Убийца Бездарностей с удивлением обнаружил, что порванный им на днях в клочья за инфантильную беспомощность и втоптанный в грязь за слюни и сопли в блоге поэт-самоучка Цветик в миру является его одноклассником хулиганом-второгодником Цветковым», — а я вдруг подумала: и что в этой шутке смешного, кроме чистой, беспримесной правды? Почему бы хулигану-второгоднику не явить миру свои зоны уязвимости через творчество? Как правило, так оно все и происходит, среди поэтов практически не встречается «хороших мальчиков из приличной семьи» — всяк из них в свое время отбушевал в злачных заведениях и побил женские (а то и мужские) сердца. Иначе стихи не рождаются, для их появления изрядная эмоциональная встряска нужна.

Да и прозаики в жизни, как обнаруживается, много чего повидали, поработали учеными-лесорубами-плотогонами-сварщиками. Тут бы прозаикам и выразить себя в эксклюзивных, как сейчас говорят, откровениях про экзотические или, наоборот, знакомые простому народу жизненные пути… Однако на кого ни глянь, от коммерчески успешных ЮАНей, наставников младой поросли в основах картонажного производства, до лично успешных заведующих толстыми журналами, пробавляющихся россказнями про психов из пипифакса — все они пишут в книгах сущую бню про обиженных невинных дев, про Мэри и Марти Сью Длинные-Руки-из-Одного-Места… Отчего так? Жизненный опыт больше не тема для эпохального или хотя бы модного романа?

Конечно, открывать гештальты — не издателю потрафлять. К тому же издательская каморра усердно дает писателю понять, куда он может засунуть свой жизненный опыт. Типа «читатель хочет расслабиться, а не познавать». Притом, что ни один из шайки-лейки понятия не имеет, чего хочет читатель. Если бы у этих ребяток глаза были на лице, а не там, где они уже не первое десятилетие, господа, заказывающие музыку, разглядели бы современного читателя, насмерть перекормленного эскапистским расслабоном. Конъюнктура меняется, но кто это видит? Сопоставить нынешнее положение дел с данными эдак рубежа XX-XXI веков ни издатель, ни его мракетологическая рать не в силах. Вот и мусолит желание публики почитать/посмотреть/вдохнуть чегоньть веселящего, наступившее при откате от 90-х и в свой срок иссякшее.

Алё, гараж! — хочется воскликнуть. Не одно поколение выросло и захотело странного, в частности, познания окружающей действительности, исторического прошлого, своего внутреннего космоса, причем, желательно, не в форме изощренного или наивного вранья, не в виде прикольного бредогенератора или, прости господи, «новеллизации игр и сериалов». Публика хочет получить оригинальный, так сказать, контент. Она, сука такая, во все времена хочет, чтобы творческая личность для нее наизнанку вывернулась, а не отвернулась от нее ради премий, гонораров, собачьих розеток на шею и лавровых накладок на лысину.

Тем не менее наступил необыкновенно забавный момент, когда все, буквально все читателя бросили — и массовые, и эти, как их… конкурсные, короче. Читать ни тех, ни других невозможно, а главное, нафига? Не для прочтения публикой нонеча гений ростится и шыдевр пишется. Может, современная литература пополняется из расчета на так называемых «профессиональных ридеров» (то есть для вялого отклика существ, обожравшихся модных фишек до невменяемости), но никоим образом не для читателя. При этом издатель, свято надеющийся на «спсилистов» типа маркетологов-недоучек и ридеров-каплунов, неспособен понять: его работнички читателя (от которого издатель по сей день надеется получить детишкам на молочишко) в культурном шоке видали. А то и в культурной коме.