Вспомнился один персонаж — реальный, реальнее некуда из моей прошлой жизни. Вот как это было…
Сижу в крошечной захламленной квартирке Серовой и целенаправленно надираюсь. Иначе общаться с ней невозможно – появляется неодолимая тяга к насилию, не имеющая никакой сексуальной подоплеки. Просто хочется мебель переломать, паркет поджечь, занавески испачкать, скатерти изорвать, а потом нестись в вакхическом танце по бесприютному пепелищу. Когда я впервые ощутила в себе подобный настрой – перепугалась до икотиков. Решила, что меня настиг нервный срыв, или паническая атака, или микроинсульт — словом, здоровая доселе психика дала чудовищный сбой, и можно ли его выправить – неизвестно. Я мысленно перебрала все свои достижения и планы. Ах, мое благополучие, мое самовыражение, моя репутация, созданные, на взгляд невежды, из ничего, а на деле – из моего трудового пота (Ну да, звучит неаппетитно! Зато правдиво!). Я — настоящий факир, бесконечно и упорно тренирующий пальцы, в которых возникают и исчезают монетки, карты, цветы и платочки… Вот, зарыдала я, теперь это в прошлом, психоз меня погубит, безумствовать можно тем, у кого прочная материальная база…
Впрочем, отойдя от Серовой на несколько метров – чтобы не было слышно ее вдохновенного чириканья – я мгновенно успокоилась и вернулась в нормальное состояние, где оргиям вандализма не место. А еще через некоторое время уловила четкую связь между вспышками «геростратизма» и Серовскими излияниями. Из глубины души поднималась волна, точнее, цунами раздражения – затмевая сознание, гася искорки рационализма, смывая налет вежливости и мелкого подхалимажа.
Все оттого, что Ленка своими неповоротливыми мозгами, словно губкой, впитала все перегибы моды – моды на все подряд: на идеи, на одежду, на манеры, на жаргон. Да так и затвердела, словно непромытая мочалка в грязной мыльной пене. А ведь мода – она как картошка. Кому нужна сырая, нечищеная и даже немытая картошка? Робинзон Крузо – и тот попытался бы добыть обсидиановый ножик и гейзер погорячее, чтобы улучшить вкусовые качества любимого корнеплода. То же и с устоями моды: кем бы ты ни был, надо не только выбрать свое из кучи чужого, но и переделать все, что выбрал. Переделать конкретно – под себя, под свой вкус, под свою жизнь. Иначе придется самому меняться до кончиков ногтей, страдая желудком и жертвуя интересами в угоду хранителям устоев.
Ленка выбрала второе: она всегда подделывается под обстановку, но без малейшего артистизма. Она из тех, кто и в парижском бутике отыщет вещичку в духе китайской барахолки. Ее выбор всегда падает не просто на дешевые – на уцененные примочки. Как все любительницы уцененки, Ленка «абаж-ж-жает» дутый эксклюзив. Потому что когда он дутый, он грубый и прямолинейный, весь устроенный на потребу ярмарки тщеславия. А Сероушка на этой ярмарке почетный покупатель и заядлый ротозей. Хотя никогда не сможет завести здесь хотя бы самый скромный ларек. Но от собственной «причастности» бабу просто распирает, и тогда Серова принимается трепать языком.
Если есть такой талант – вызывать агрессивное отношение к своей особе, то Лена обладает этим странным даром в полной мере: на нее огрызаются даже самые безответные существа, взятые «из деревни» в качестве «мальцов». Беда Сероушки и в том, что она — провинциалка не столько по месту рождения, сколько по образу мыслей. Страшно далека наша Лена от динамичного и эксцентричного мегаполиса. С такими бы задатками, да дома поросятам юшку варить, в гармонии с собой и мирозданием. Но Ленке не повезло: сидя в родном Потоотделенске и врастая в душистый чернозем под пение соловьев и кузнечиков, она ощутила к Москве (ну, в крайнем случае, к Питеру) не вражду, но любовь страстную. То ли безответную, то ли платоническую.
Сероушка – провинциальная любительница столичного блеска, оттого и одевается, и ведет себя, словно гримерша, заполучившая доступ к театральной гардеробной – боа, блестки, рюшки. А уж ее представления о быте роковой женщины… Войдя в ее квартиру, сразу чувствуешь, каким таким роковухам она подражает. Согласно Сероушкиным фантазиям, если femme fatale делает секс, то непременно на медвежьей шкуре, а если спать ложится, то непременно на шелковое белье и под розовый полог.
В Серовской хрущебной двушке спальня размером с кладовку, на каковых просторах нет места голливудскому декору. Но Ленке нипочем законы физики и эстетики: сторонница полноценного дизайна умудрилась втиснуть на пять квадратных метров кроватку под шесть метров площадью, с балдахином на витых столбиках-опорах. Поверху — гипсовые ангелочки. У одного из них ухо выглядывает в форточку, провоцируя местных бабуль на противоречивые догадки. В «салоне» на диванчике игриво разметалась свалявшаяся медвежья шкура, явственно напоминая вывороченный тулуп (может, она и есть тулуп?). Для вящего шику напротив сомнительного медведя полированная стенка советского производства демонстрирует в застекленной горке рядами выстроенные запыленные флаконы. Какой пузырек ни открой – отовсюду разит спиртом пополам с цветочным дистиллятом. За многолетний срок хранения ароматы издохли, остался вонизм.
Сероушке тем не менее кажется, что обстановка, при всей своей изысканности, не полностью отражает ее, Леночки Серовой-Продвинутой, внутреннюю красоту. К процессу охмурения избранных гостей (то бишь особей мужского пола) она подключает кухню, столь же изысканную, как и жилищный дизайн.
Основные приметы Ленкиных «деликатесов» — уйма несъедобных составляющих (если ты, конечно, не термит и не дятел). В крохотных канапе и тарталетках на три квадратных сантиметра вареной колбасы и пол-оливки непременно попадается зубочистка длиной сантиметров в семь, увенчанная бумажным флажком, а то и заточенная спичка в занозах; в коктейле торчит такая пропасть трубочек и зонтиков, что бокала почти не видать; салатики подаются с японским минимализмом – на краю огромного пустого блюда цветет бонсай из брокколи на пригорочке из морской капусты.
Нет, Ленка не заложница перманентной диеты. Она как раз очень даже обожает пожрать, но жутко по этому поводу комплексует. И, конечно, как многие комплексатики, маскируется под недостижимый идеал: истинная леди ест как птичка, а я – как колибри. Но мир Сероушка подсознательно видит через питание – верно, сказываются последствия голодного детства. Работая в ее журнале, я вдосталь наслушалась на животрепещущую тему. Приедет из отпуска – и с порога: Анапа – маленький город, но на пляже продают разнообразное питание. Люди – сволочи! Сервелат стоит двести рублей, а жиров в нем совсем нет! Курочка синяя, рыбка костлявая, креветки мелкие, моллюски дохлые… Мы в редакции заключали на гурманшу пари, на шампанское: поздоровается, или с прямо начнет с восьмой цифры – а питание на презентации было такое… Проиграв в пятый раз, коллега полезла в кошелек, причитая: «Не могу больше в магазин бегать, по бутылке покупать! Куплю сразу ящик – пей, мать твою!»
Иррациональную ценность питания в Ленкином мирке отражают особые «суперпродукты», припасенные специально на приход большого чувства — упаковка кофе «Моккона» в зернах и бутылка ликера «Бейлис». Вот придет суженый-ряженый к своей избраннице, проведет с Серовой незабываемую ночь, а наутро возлюбленная сварит утомленному страстью герою кофеек из молотых зерен, в джезве – «все как надо», а на опохмелку ликерчик сливочный выставит. Ее не останавливает, что сладенький, как она сама, «Бейлис» нравится лишь тетенькам, а дяденькам, да еще с утра – только самым специфическим. Отыскать в их числе неудержимого мачо – легче в «Бейлисе» утопиться.
Но Ленка не унывает. Ее стратегия состоит в том, чтобы изображать перед мужчинами деловую женщину с налетом романтизма – тонко чувствующую, неординарную — то есть облаченную в боа и лосины.
К сожалению, мужчины, купившиеся на доступность и якобы бурный темперамент Серовой, после секса на шкурном тулупе с изумлением обнаруживают перед (под) собой нудную до тошнотворности тетку. Ленка как раз жаловалась на внезапное изменение характера у очередного поклонника: только что был романтик – и вдруг стал буйнопомешанный. А какое оно «вдруг»? Выдохшиеся идеи, как выдохшиеся духи, распространяют в Серовской башке одуряющий туман. Под влиянием блаженно-удовлетворенного состояния Ленка спонтанно начинает трепаться «о высоком» и выдает себя с головой – со всей своей дубовой крепости головушкой. Намеков бедняжка не понимает, симптомов хронического раздражения не замечает, гнет свою птичью линию – и баста. Пока она строит из себя помесь райской птицы с наседкой, кавалер раскаляется добела, будто позабытый на плите чайник, а Серовой невдомек. Неудивительно, что мужики начинают звереть. Видно, понимают, что порвать с лирически-климактерической дурой без скандала не удастся.
Вот почему от Ленки мужчины уходят не просто как-нибудь по-тихому, по-аглицки, а норовят покрепче стукнуть бывшую даму сердца – и непременно по голове, одновременно срываясь на вопли такого содержания, что стекла в квартире становятся матовыми.
Один дипломатичнейший журналист-международник увлеченно минут десять лупил ее тапком по физиономии – его Серова достала в тот момент, когда он переобувался в домашнее, а она прыгала вокруг и непринужденно щебетала. А менеджер какой-то солидной фирмы с воплем: «Да заткнешься ты, мать твою!» засунул Серовой в рот багет в бумажной обертке – прямо в супермаркете. Озверев от Ленкиной трепотни, третий любовник вылил Ленке на голову тарелку «парижского лукового супа» (полтора литра бульона, 250 грамм репчатого лука, 60 грамм сливочного масла, 80 грамм муки, 50 грамм вермишели, утром и вечером скидка 50%) и бросился вон из ресторана, не заплатив за комплексный обед.
Обычно они исчезают бесследно. Задерживаются лишь те, кому надо собрать вещи. Мало этих странных поступков – неблагодарные обзывают нежную, внимательную, чуткую и любящую Серову «идиоткой», «дыркой безмозглой» и «шпалой», чем, надо признать, немало девушку удивляют.
Только один кавалер оказался благороден и во всем винил исключительно себя. Как-то, собираясь в ресторан с нужными людьми, он и Ленку пригласил. Та, проникнувшись великим чувством ответственности, себя старательно осмыслила: сходила на «очень приличную барахолку – там даже магазины есть!», приобрела наряд по индивидуальной задумке и аксессуары к оному. Потом потратила полтораста баксов на то, чтобы заплести африканские косички с удлинителем из ярко-красной шерсти. Просидела в салоне часов десять, зато приобрела косы до пояса, невнятно-серые у корней, зато на концах алые, будто знамя победившего пролетариата.
