Серова надеялась убить кавалера наповал – в чем и преуспела. Узрев картину «глубокой стильности» прямо перед своим носом, мужик, бия себя по темечку, долго орал: «Мудак, мудак, мудак!». Потом рванулся к полированной стенке — знаку лихой советской годины, сгреб с полочки подчистую всю серовскую гордость – коллекцию котиков из цветного стекла – и подбросил их к потолку. Еще стоя под градом котиков, он, рыча, одним движением сорвал головы двум плюшевым зайцам, исполнявшим роли диванных подушек, и с воем: «Крети-и-и-и-ин!!!» канул в ночи. Больше они не виделись. Ужин не состоялся.
Я слушала пьяную Ленкину исповедь, давясь от хохота. Узнав о поведении кавалера, проявившего склонность к экстремальной самокритике, не удержалась:
— А ты сказала ему: «Поздно извиняться!»?
— Как, как? – оторопела Серова.
— Поздно извиняться! – повторила я и гордо дернула плечом.
Ленка напряженно зашевелила губами и ушами, стараясь затвердить фразу. Она не понимала, что над ней издеваются. Глядя на Серовский наморщенный лобик, я ощутила неловкость — будто пинаю лежачего. Потом Ленка еще поругалась на изверга-истребителя котиков и расчленителя зайчиков, но без истинной страсти. Все, такого больше не случится. Ленка приняла целый ряд неотложных мер. И для начала решила одеться эксклюзивно.
Сейчас она облизывает модельершу Мулю Ванину. Муля Ванина ваяла коллекции с многообещающими названиями типа «Греза». Эти самые «Грезы» предназначались в основном для «искушенной женщины», а искушенная женщина в понимании Мули — заматерелая тетка лет пятидесяти с тяжелым детством, горячей молодостью и небогатым воображением. Почему-то при взгляде на Ванинские опусы первой на ум приходила покойная Раиса Максимовна Горбачева, которую французы охарактеризовали как «даму роскошную, но не изысканную». Мулины модели носили откровенный и непритязательный попсовый характер: фасоны вроде «шикарная телка с районной барахолки» из тряпочки подороже и для пущей роскоши нашитая на прикиды бахрома, стеклярус, а сверху обожаемые Серовой боа.
Ленка, истекая сиропом, написала (ударение произвольно) везде, где могла, море статей про Мулины творческие изыски, банальные, словно герань в горшке. Как, впрочем, и Сероушкины рецензии. Там же Ленка изливалась и про нежную любовь между супругами Ваниными, и про Мулино умение готовить салат «Оливье» и торт «Наполеон». Ванина отродясь не имела такого широкого отклика в печати. Благодарная модельерша подарила Серовой пиджак из своей позапрошлогодней коллекции. Широченные подкладные плечи, то ли еще не вошедшие, то ли уже вышедшие из употребления, сделали Серовскую фигуру совершенно квадратной. Эксклюзивности модельному изделию добавлял «необычный» художественный прием – из серой ткани, будто из коврового покрытия, во все стороны торчали пятисантиметровые белые тесемки, отчетливо напоминая попадавшую с ушей вермишель. Словом, вещица на темы Парижа, вернее, все того же парижского лукового супа, которым Ленку прилюдно окатил невежливый сожитель.
Пополнив гардероб, Серова укатила в Саратов. В ее провинциальном сознании город Саратов наверняка представлял то же, что Лос-Анжелес — для нью-йоркца. В отечественном «городе ангелов» Серова по сходной цене уменьшила нос, увеличила рот – и вернулась в столицу преображенной.
Увы, как Ленка была некрасивая тетка, восьмой год тормозящая на тридцатидевятилетнем рубеже, так и осталась – не слишком красивая и не слишком молодая. Зато в Ленкином лице появился неуместный романтизм, а в глазах – необоснованная надежда. Что и было основным результатом операции.
Я смотрела на Серову и безнадега переполняла меня: эх, не в том ты месте, мать, оперировалась. Надо было не коллаген в губу закачивать, а серое вещество в лобные доли. Авось бы ты изменилась, перестала быть такой почвенной, сыроежковой… дыркой! И шпалой!
